– Это период от конца Ренессанса и до начала промышленной революции.

– Неужели?

Просто удивительно, как много может сказать человек всего одним словом, неприязненно подумала Клер. Это его “неужели” походило на кодовое слово, означавшее примерно следующее: “вы невежественны, неумны и, возможно, даже просто безумны”.

– Это довольно большой отрезок времени, – невозмутимо продолжал меж тем англичанин. – И вообще, я склонен думать, что историки по большей части изучают мелкие, малозначительные события. Такие, к примеру, как воздействие третьего сражения в Бурской войне на производство шерсти в Шотландии начала двадцатого века. То есть вещи,которыми человек в здравом уме заинтересовался бы не больше, чем крысиной задницей.

Ее удивило и показалось странным, что этот человек с такой легкостью произносит бранные слова. Гвен оживилась и улыбнулась во весь рот, но Клер было не до смеха. Этот несносный англичанин унижал ее, подвергал сомнению весь смысл ее существования. Ее бросило в жар, щеки залились краской.

– Да, это верно, многие историки, в том числе и я, пишут о малоизвестных событиях и предметах, – сказала она. – Но даже те исторические события, что кажутся малозначительными с высоты сегодняшнего дня, могут считаться важными, если они изменили ход истории или же помогли нам понять…

И вдруг она осознала, что ей просто не хватает слов. Что именно она хочет доказать этому странному типу? То, что истории из прошлого помогают нам понять скрытые личные мотивации, самих себя, движения человеческого сердца?… Да, именно понять человеческое сердце. Нет, чушь какая-то. Этого говорить нельзя. Во всяком случае, ему.

– Понять, что такое человек, – тихим голосом произнесла она.

И если бы он в ответ снова произнес это свое “неужели?”, она бы точно швырнула ему в голову тарелку.

– Что ж, – задумчиво пробормотал англичанин, – возможно, вы и правы. – Он поднялся, взглянул на счет на столе, отсчитал несколько евро. – Должен признаться, меня куда больше заинтриговал ваш рассказ о Казанове, нежели столь вольная трактовка значения надписи “ЕС” над стойкой паспортного контроля. – Он обернулся к Гвен. – Ну как, вам уже лучше?

– Да, – ответила она тихим голоском.

– Что ж, – заметил он и слегка наклонил голову, – желаю приятно провести вечер.

Колокольчики над ресторанной дверью нежно звякнули, когда он выходил на улицу.

– А вы были правы, – заметила Гвен.

– Ты это о чем?

– Что нравитесь не всем мужчинам.

– Знаешь, этот мне тоже не нравится, так что не в счет.

И Клер украдкой начала озираться по сторонам в поисках мужчины, который ей так понравился. Где же Джанкарло? Они уже доели свой ужин, а красавца официанта нигде не было видно. Подошел другой, пожилой, убрать со стола тарелки. Тоже очень симпатичный, но ни в какое сравнение не идет с “богом солнца”.

– Будьте любезны, счет, – попросила Клер в надежде, что эта просьба заставит красавца выйти из кухни.

Но счет им принес все тот же пожилой официант, а затем – и сдачу, после того как она оплатила ужин. Надевая жакет, Клер украдкой оглядела зал, затем направилась к двери. Очевидно, Джанкарло ушел сегодня с работы пораньше.

Тут Клер строго напомнила себе, что хоть Джанкарло и поразительно хорош собой, он всего лишь официант. Ну, пофлиртовали немного – и хватит. Вполне возможно, он флиртует с каждой мало-мальски симпатичной женщиной каждый вечер, и с ее стороны было бы просто глупо надеяться на нечто большее. К примеру, увидеться с ним в другой обстановке и при других обстоятельствах. У них определенно нет ничего общего, им не о чем говорить. Нет, это было бы просто смешно!

Но почему же тогда она так разочарована?…

ГЛАВА 8

Солнце встало, но площадь под окнами все еще оставалась в тени. Через несколько часов сыроватая прохлада, исходящая от каменных плит, выветрится, но теперь, выйдя на пустое серое пространство, Клер явственно ощущала, как под одежду просачивается холод.

Она хотела немного прогуляться, прежде чем отправиться по более важным делам в восточную часть острова, туда, где раскинулся Городской сад, но отсутствие света, прохлада и сырость не слишком способствовали приятному променаду. А ей еще в гостинице казалось: вот будет здорово выйти сюда пораньше, когда площадь еще пуста, не заполнена толпами туристов. Кафе и магазины закрыты, ни единой живой души в поле зрения. Поэтическое воображение живо рисовало, как звонко, с эхом, будут постукивать ее каблучки по древним каменным плитам, пока она пересекает это пустынное тихое пространство, но ее кроссовки “Найк” издавали лишь легкое поскрипывание, когда она направлялась к Рива-дельи-Скьявони.

У кампанилы Клер свернула вправо, и перед ней открылся вид на Сан Джорджо Маджоре, во всем его великолепии и в лучах восходящего солнца, а также на лагуну с синей водой, поверхность которой сверкала и переливалась, точно усыпанная мелкими бриллиантами. У мола на мелких волнах покачивались несколько гондол; чуть дальше, к востоку, находился причал для речных трамвайчиков и моторок, терпеливо ожидающих начала дня.

Слава богу, что сказался сбой во времени и ей удалось проснуться в шесть утра, иначе бы она не увидела Венецию такой безлюдной, чистой, сказочно тихой. Гвен все еще крепко спала, когда Клер тихонько выскользнула из комнаты. Она оставила Гвен записку, но подозревала, что успеет вернуться, а девочка так и не прочтет ее, потому что будет спать.

Самое подходящее место для прогулок здесь – это набережная, широкая, залитая солнцем, и кругом открываются виды прямо как с почтовых открыток: дома, каналы, маленькие мостики со ступеньками. По крайней мере, утром она воистину прекрасна, ее еще не успели заполонить толпы туристов. Из людей Клер видела пока что нескольких бегунов. Впрочем, постепенно начали появляться и другие признаки жизни. Город просыпался. Из двери дома вышел мужчина с портфелем, деловитой походкой устремился куда-то; навстречу ему прошла женщина с ребенком, которого несла в специальном рюкзачке за спиной. И другие, невидимые признаки тоже присутствовали – в воздухе плыл восхитительный аромат выпекаемых где-то круассанов.

Она прошла мимо отеля “Даниэли”, где бурный роман Жорж Санд с поэтом Альфредом де Мюссе закончился столь же бурной ссорой. После этого несчастный запил, заболел, аписательница завела новый роман с его врачом-итальянцем. Чуть дальше находилась церковь Пьета, принадлежавшая сиротскому приюту, где Антонио Вивальди почти всю свою жизнь преподавал музыку. Девочкам-сиротам из приюта выпала честь первыми сыграть многие из его произведений, и на эти концерты съезжалась публика со всей Европы. Несмотря на ранний час, церковь уже была открыта, но заходить Клер не стала. Главное ждало ее впереди.

Небольшой, но сильно разросшийся сад скрывал дом от посторонних глаз. Лишь поднявшись на последний перед Городским садом мостик, Клер смогла разглядеть высокие стрельчатые окна, точно прорезанные каким-то инструментом в терракотовом камне, на этом темном фоне резко выделялись белые оконные переплеты и светлая окантовка глубоких амбразур. Клер остановилась и сверилась с картой: да, вроде бы все правильно, канал, протекавший под мостом, назывался Сан-Джузеппе.

Она достала копию черно-белого снимка из книги сорокалетней давности и сравнила. Ничто здесь не изменилось: все та же четырехэтажная вилла смотрела на лагуну и канал, даже уровень воды такой же, и полосатый навес над стоянкой для лодок все тот же. И разросшийся сад перед домом, где буйным сливовым цветом цвели бугенвиллеи. Как она и подозревала, впервые увидев снимок, заметить с Большого канала этот дом в восточной части острова было просто невозможно.

Этот дом некогда принадлежал Алессандре Россетти; недаром столько времени Клер по крупицам собирала информацию – все вроде бы сходилось. В письме 1617 года, написанном неизвестным венецианцем, упоминалось “весьма уютное жилище” синьорины Россетти, которая проживала на канале Сан-Джузеппе. В одном из писем уже сама Алессандра рассказывала, что из окон гостиной видно восточное окончание острова и что она любуется кораблями, вплывающими в лагуну. Кому еще из живущих на этом канале был доступен такой вид? Канал Сан-Джузеппе был шире любого среднего канала Венеции; по обе стороны от него вдоль узеньких набережных – фондамента – тянулись разноцветные дома, под окнами красовались ящики с живыми цветами. Все в точности так же, как и на фотографии. Ведь городу шестьсот лет, подумала Клер, так что какие-то сорок – ничто в сравнении с этим.