Я сидел подавленный грандиозностью новости. Пакидьянц уходит в плавание на «Товарище», а я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.

— Что ты молчишь? — опять заорал Пакидьянц. — Ухожу в плавание, в Южную Америку! Понимаешь ты это? Тра-ля-ля! — Он не мог сдержать своего восторга.

— Буфетчиком не то, — протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. — Не морская специальность. Подай, принеси, помой… Вроде холуем будешь…

Но мои слова на него никак не подействовали.

— Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на «Товарище» пойду в плавание. А там, может быть, и в матросы переведут. Заболеет кто-нибудь или уйдет. Буду присматриваться, снасти изучать. Неважно, что буфетчиком. Здорово, верно?

— Вообще-то здорово, конечно, — невесело согласился я. — А ты не можешь попросить Лухманова, чтобы и меня взяли, а?

— Мест больше нет, Юрка. Но если что-нибудь освободится, я обязательно попрошу, — горячо пообещал Пакидьянц. Он так хотел утешить меня и был таким счастливым, что мог обещать что угодно. Ему все казалось простым и выполнимым.

Пакидьянц начал работать на «Товарище». Дня через три я пришел к нему в гости. Он с гордостью показывал мне судно, свою маленькую каюту, буфет, кают-компанию, познакомил с несколькими кадровыми матросами, со старпомом Константином Федоровичем Саенко.

Теперь я часто приходил к Пакидьянцу после работы. И завидовал. Сидел, смотрел, как он моет стаканы и тарелки, на его белую курточку буфетчика и думал, что я тоже мог бы это делать, если бы знал Лухманова и на «Товарище» было бы место… Нет, так дальше продолжаться не может. Надо что-то предпринимать.

В один из моих приходов на «Товарищ» взволнованный Пакидьянц завел меня к себе в каюту.

— Освобождается место хлебопека. Федька Баранов уходит. Ты как?

— Хлебопека? Конечно, давай, — обрадовался я.

В своей жизни я не выпек ни одного хлеба, но желание попасть на «Товарищ» помутило мой разум. Наверное, в тот момент я согласился бы принять любую должность.

— Давай, — без всякого энтузиазма промямлил Пакидьянц. Он был уверен, что я откажусь. — А справишься? Ведь надо печь на сто семьдесят человек.

Эта цифра меня отрезвила. Сто семьдесят человек! Я подумал и отказался.

— Нет, не справлюсь. Отпадает. И тебя подведу, и старпома. Выгонят с треском.

Пакидьянц облегченно вздохнул.

— Не говори. Хлеб_:то надо уметь печь., А я вот хочу тебя попросить. Может, позволишь Федьке Баранову пожить у тебя месячишко, пока он на другое судно попадет.

— Пусть поживет, если мать разрешит.

Мама позволила, хотя и не очень обрадовалась. Пакидьянц познакомил меня с молодым прыщавым парнем.

— Дэн Баранов, — представился он. — Так я к тебе чемоданчик заброшу? Давай адресок, кореш.

В первый же вечер, когда мы улеглись спать — я на железную, узенькую, приютскую кровать, Федька, как гость, на «тахту» — продавленный пружинный матрас, — он начал «травить»:

— В Гамбурге был? Нет? Жаль. Чудачки там мировые, я тебе скажу. Была у меня одна из «Блау Грот». Эльза. Красавица. Немного не отстал от коробки из-за нее. Никак не отвязаться. Женись да женись. И был бы я хозяин бара.

Он взглянул на меня. Какое, мол, впечатление? Я слушал его с открытым ртом. И Федька понес… Он все время упоминал названия гамбургских ресторанов— «Альказар», «Трихтер», «Чайна», красавицы не давали Федьке проходу, он один справлялся с десятком вооруженных английских матросов, татуировщик в Гулле собирался выколоть у него на спине многокрасочную картину «Парусник на закате», да капитан не разрешил: долго колоть, трое суток, а пароход из-за этого не задержишь. Врал он вдохновенно, а вот писал неграмотно. Видел я его послание к приятелю в Херсон: «Привет из Ленинграда. Живу нечего у одного кореша. Мине скоро пошлют на коробку…» Дальше в таком же духе. Модником Федька был страшным. Носил коричнево-красный костюм, синий буртоновский макинтош, серую шляпу и лакированные туфли. Кроме того, он имел разные заграничные штучки — расческу в виде дамской ножки, зажигалку с головкой девушки, бумажник с тисненным на нем парусником. Мне очень хотелось иметь такие же.

Каждый день Дэн ходил в пароходство отмечаться в резерв, где он стоял на учете. Ждал, когда его пошлют на пароход. Хлебопеком он оказался никудышным, хотя говорил, что может печь не только хлеб.

Однажды он пообещал нам с мамой сделать пончики. Накупил продуктов, надел белый поварской фартук, долго колдовал над кастрюльками и в конце концов выбросил всю свою стряпню на помойку. Дэн заявил, что попались плохие дрожжи, тесто не поднялось, пончики не получились. Он нисколько не смутился, даже принялся учить маму, как надо делать заварные пирожные. На судах ему, вероятно, помогали повара.

«Товарищ» все еще стоял в Ленинграде. Наступила зима. Меня уволили по сокращению. Я безуспешно искал работу. Ее не было. На Биржу труда меня не принимали, как не члена профсоюза. А мне так хотелось в море!

Я решил пойти к Лухманову. Я считал, что он единственный человек, кто сможет мне помочь.

Лухманов жил в здании техникума. Робко позвонив, я с замиранием сердца ждал, когда отворится дверь. Я подготовил речь. Вызубрил ее наизусть. Дверь открыла пожилая женщина. Она пытливо взглянула на меня.

— Я хочу видеть Дмитрия Афанасьевича.

— Пройдите в прихожую. Я сейчас… — она скрылась в комнатах.

Через минуту женщина вернулась и пригласила:

— Раздевайтесь и проходите, вон туда.

Я вошел в кабинет. Он напоминал каюту. Полки с книгами, модели судов, стол красного дерева, зава- ленный чертежами… Лухманов сидел в кресле лицом к двери и прямо смотрел на меня. Большеголовый, грузный, с рыжеватыми волосами, широким носом и светлыми проницательными глазами.

— Чем могу служить, молодой человек? — приветливо спросил капитан.

Все заученные слова выскочили у меня из головы. Я растерялся и стоял как столб.

— Ну, так в чем дело? Я вас слушаю, — уже нетерпеливо повторил Лухманов. — Садитесь вон на тот стул.

Я не сел. Страшно покраснев, прерывающимся от смущения голосом я начал свою речь:

— Дмитрий Афанасьевич, я знаю, вы всегда помогали молодежи. Перед вами человек, который не может жить без моря. Я вас очень прошу, пошлите меня на «Товарищ». Кем угодно. Я согласен на любое место.

— Кто вам сказал, что я всегда помогаю молодежи? — улыбнувшись, спросил Лухманов.

— Я… я слышал от товарищей.

— Значит, решили сыграть на этой струне?.. Впрочем, все равно. Помогаю всем стремящимся в море. Но в данном случае вам помочь не могу. «Товарищ» полностью укомплектован. Вакантных должностей нет.

— Ведь Пакидову помогли, Дмитрий Афанасьевич.

— Ах, вот что. Знаете Пакидова?

— Мой друг.

— Понимаю, понимаю. Вместе на одно судно хотели? К сожалению, ничего нет. Впрочем, — он лукаво взглянул на меня, — кажется, собирается уходить старший помощник капитана. Но на эту должность вы, наверное, не согласитесь?

— Нет, — ответил я. Мне было не до шуток.

— Так вот, молодой человек, — Лухманов стал серьезным, — ничем не могу помочь. Хотите в море — поступайте в техникум. Сделаетесь штурманом, механиком или радистом. Будете плавать.

— Дмитрий Афанасьевич, возьмите меня на «Товарищ» без жалованья. Я бесплатно буду работать, — чуть не со слезами просил я.

— Так нельзя. Бесплатно у нас никто не работает. Да вы не отчаивайтесь. Попадете в техникум, и все будет в порядке, — видя мое огорчение, утешил Лухманов и улыбнулся широко и добродушно. От этой улыбки у меня полегчало на душе.

— Может быть, в будущем году возьмете на «Товарищ», когда он вернется? — не сдавался я.

— Ну, до этого надо дожить. До свидания.

Я двинулся к двери, но капитан остановил меня:

— Все-таки подумайте о техникуме, если так любите море.

От Лухманова я направился на «Товарищ». Было обидно, что я не попал на парусник, но все же я говорил с самим Лухмановым, он приглашал в Морской техникум, и это в какой-то степени приобщало меня к морякам. Пакидьянц с нетерпением ждал меня.