- В первую очередь об этом должны думать и заботиться вы, поскольку вы взяли власть.

- Мы брали ее, когда город имел хлеба на одни сутки. Топливо распределяли по крохам. Вот какое наследство мы получили.

- Понимаю, насколько вам трудно, однако сочувствовать не могу.

- В сочувствии мы не нуждаемся... Но как же ваш специалист по торфу? Тревожит ли его что-нибудь, кроме самолюбия и личных интересов?

- Не знаю. Я бы на его месте так не поступил.

- То есть?

- Проще всего уехать и наблюдать за событиями со стороны, из уютного уголка. Это не делает ему чести.

- Согласен с вами. А своему знакомому передайте: если вся загвоздка в телефоне, то телефон ему возвратят. Но шли вы сюда не только для того, чтобы поговорить о телефонах? Это, по-вашему, по-военному, только разведка боем... Удачная ли?

- Вполне, - бледное лицо Яропольцева оживилось. Он откинулся на спинку стула. - Жена просила меня быть осторожным, чтобы не угодить отсюда прямо в чека. Но я, с вашего позволения, не воспользуюсь ее советом. Хочу говорить откровенно.

- Иначе будет пустая трата времени.

- Именно так... Простите, но я не могу понять, зачем вы, большевики, распустили армию, лишили государство главной опоры?

- Это была старая армия, она не могла служить интересам народа, интересам революции.

- Она защищала страну от немцев, а вы разрушили эту защиту, открыли дорогу врагу.

- Нет, - сказал Калинин. - И еще раз нет. Старая армия сама изжила себя, как изжил себя тот строй, который ее создал. Революция лишь ускорила процесс. Армия начала разлагаться давно, еще при Романове, а при Временном правительстве разложение пошло особенно быстро. Вам, человеку военному, должны быть известны такие факты: летом семнадцатого года в русской армии насчитывалось около десяти миллионов человек, включая тылы, земсоюз, Красный Крест и все другие ведомства. Десять миллионов - весьма внушительно, не правда ли? Но из этого числа непосредственно на фронте, под ружьем, находилось чуть больше двух миллионов. Пятая часть. Подавляющее же большинство остальных лишь паразитировало на воинском организме. Это ли не свидетельство распада?

- Организм можно было оздоровить.

- Зачем латать прогнившее? Гораздо надежнее создать совершенно новую, народную армию. Из революционных солдат и матросов, из тех красногвардейских отрядов, которые уже доказали в боях свою способность защищать Родину и революцию.

- Доказали? - усмехнулся Яропольцев. - Немцы захватили всю Украину, германская кавалерия поит своих коней не в Висле, не в Днепре, а в самом Дону. И в Польше немцы, и в Латвии... Финляндия отделилась. Турки зарятся на Кавказ. Нас расклюют, растащат на кровоточащие куски, вот что самое страшное.

- Много ли времени требуется, чтобы обучить и закалить армию? - тихо спросил Калинин. - Недели? Месяцы?

- Может быть, даже годы.

- Вот видите, а мы только начали ее строить... И коль скоро речь зашла о новой армии, позвольте спросить: почему вы здесь, в Петрограде?

- А где же мне быть? - удивился Яропольцев.

- Помню, как вы рвались на фронт осенью, как стремились сразиться с немцами. Почему же теперь, когда положение гораздо хуже, вы находитесь дома, а не в штабе Западной завесы в Смоленске? Не в тех казармах, где формируются новые полки? Тоже сошлетесь на то, что вас не пригласили?

- Дело не в приглашении.

- Вот именно, - кивнул Калинин. - И я догадываюсь, что немцы вовсе не кажутся вам такими опасными, как осенью. Вы теперь думаете не столько о них, сколько о привилегиях, которых лишились.

- Все это поправимо.

- Как вы сказали? Поправимо? - подался к нему Калинин.

- Пройдет время, улягутся страсти, вызванные войной и переворотом, можно будет спокойно обсудить вопрос о наших землях, поместьях, фабриках и найти решение, приемлемое для всех.

- Оно уже найдено, - сказал Михаил Иванович. - Зачем же искать его еще раз?!

- Вспомните историю, - возразил Яропольцев. - Ваша революция не первая, они были и раньше, но в конечном счете все возвращалось к незыблемым принципам.

- В том-то и суть, что наша революция в корне отличается от всех прошлых! Наша революция социалистическая, вот что надо понять, она не заменяет одних эксплуататоров и угнетателей другими, а полностью ликвидирует всякую эксплуатацию и всякое угнетение. Власть перешла к хозяевам государства, к рабочим и крестьянам.

- Нельзя нарушать основополагающие законы, а вы отбрасываете их.

- Наоборот, - улыбнулся Калинин. - Мы как раз восстанавливаем историческую справедливость. И к прошлому возврата не будет!

- Вы абсолютно уверены в этом? - осведомился Яропольцев.

- Абсолютно. Скажите мне искренне, положа руку на сердце: хорошо ли жили крестьяне в тех губерниях, где находились ваши поместья?

- Бедно. Кое-где даже очень бедно, если по европейским понятиям.

- А велика ли была разница между положением рабочих и капиталистов, хозяев?

- Значительная, - осторожно ответил Яропольцев.

- А ведь крестьяне и рабочие - это девять десятых населения, если не больше. И они такие же люди, как и все прочие. Но глупого помещичьего сына учили, вдалбливали в него науку силком, а талант из крестьян с великими трудностями пробивался на поверхность. Помещик и капиталист жили в роскоши, рабочий и крестьянин - в нищете. Вот мы и покончили с этим. Народ сразу распрямился, как только настоящую волю почувствовал. И теперь его не согнуть ни голодом, ни холодом, ни силой!

- Спасибо за разъяснение, - сказал, поднимаясь, Яропольцев. - Теперь я полностью утвердился в мысли: надо ехать на юг. Оставлю семью в Воронеже, а сам дальше, на нижний Дон. Там немцы, там главный фронт.

Михаил Иванович пристально посмотрел на него:

- Туда сейчас стремятся многие офицеры, туда сбежал генерал Краснов, Нарушил свое слово не выступать против Советов и сбежал. Там теперь два фронта.

Тоскливо протекало у Кольки лето. Никакой воли - отсиживался, будто зверюга в норе. Питерские чекисты крепко взялись за дело. Еще в апреле разгромили организацию анархистов, забрали самых фартовых ребят. Потом вроде дали передышку, а в июле опять прошлись по городу частым гребнем. Арестовали больше двух тысяч всяких там бывших: буржуев, офицеров, чиновников. Ну и шпана влипла заодно с ними. Опасно стало выходить на улицу по ночам, да и ночи летом с гулькин нос. Ленька Чикин велел затихнуть и дышать через раз. Вот и коротал Колька нудные дни в трактире, на хозяйской половине. Если в зале начинался шухер, лез в погреб, люк которого был под печкой.

Однажды Чикин сказал: «По мелочам теперь рисковать не будем. Новых хозяев нашел. Фирма крупная, работа серьезная». - «Хрен с ней, с фирмой, как платить будут?» - «Говорю, не хозяева, а клад! Заграничное золотишко дают, понял?!»

После этого разговора, оставив деньги, Чикин исчез надолго. Без него Колька скучал. И еще мучила его Зойка. Так терзала, что измордовал бы ее, да не мог. Все равно что себя бить - настолько прирос к ней. А она понимала это. Вскочит утром бодрая, свежая, покрасуется перед зеркалом, нарядится - и в дверь. Только ее и видели до самой темноты. Сперва была подавальщицей в столовой у большевиков. А потом записалась на медицинские курсы, организованные городской управой. Пролетаркой заделалась, красную косынку носит, юбку выше колен.

Колька места себе не находил: черт их знает, чему обучают на этих курсах, какие примеры показывают!

- Э-э, не говори так! - убеждал его старый трактирщик. - Слава богу, моя честная дочь может учиться! У нее будет хорошая работа - ставить пиявки или рвать зубы, на это всегда есть спрос и всегда есть кусок хлеба при любой власти!

В душный августовский вечер с черного хода постучался наконец Чикин. Бросил на стол фуражку с лакированным козырьком, велел женщинам выйти. Спросил Кольку:

- Газеты читаешь?

- Надо мне, брехню всякую...

- Надо. В газетах теперь не только баланду льют. Вот взгляни - последняя новость. Чрезвычайная комиссия расстреляла группу заговорщиков - офицеров Михайловского артиллерийского училища. С эсерами связаны были, с англичанами. Кое-кого из этих офицеров я знал. А под сообщением видишь чья фамилия?