На этих митингах в острых спорах оттачивали свое ораторское мастерство матросские вожаки Ховрин и Ульянцев, Рошаль и Железняков, Дыбенко и Маркин. Да и слушатели довольно скоро научились отличать деловые речи от болтовни, гнали прочь пустозвонов. Дискуссии возле Морского собора были превосходной политической школой для того поколения кронштадтцев, которое участвовало в свержении царя и Временного правительства, а потом разлетелось по всей стране, сражалось на всех фронтах, устанавливая революционный порядок и в больших городах, и в сельских уездах.

Так уж повелось: каждый политический деятель, любого ранга и любой масти, приехавший в Кронштадт, обязательно должен был выступить на Якорной площади перед народом. К подобным ораторам относились здесь с интересом. Но, пожалуй, никому из них не довелось встретить такие трудности, какие встретил Калинин. По существу, он должен был выступать перед мятежниками, поднявшимися против Коммунистической партии.

- Может, лучше уехать? - спросила обеспокоенная Екатерина Ивановна.

- Ни в коем случае! Это будет только на руку врагам.

- Но они же не дураки, они просто не дадут тебе говорить.

- И этим самым разоблачат себя перед массой, - усмехнулся Михаил Иванович. - Они ведь, Катя, говорят, что они за Советскую власть, а я - главное лицо этой власти, вот и посмотрим, как они ко мне отнесутся. И нам полезно увидеть, и масса свои выводы сделает, а как же иначе?!

Пора было отправляться на митинг. Екатерина Ивановна надела пальто.

- А рукавички твои где? - спросил Михаил Иванович.

- Не знаю. В санях, верно, забыла.

- Как же ты так? - огорчился он. - Ветер резкий, а ты без рукавичек. Уж не вынимай руки-то из карманов.

- Не беспокойся, не буду.

Калинин вместе с товарищами вышел из Совета. С Якорной площади доносился гул голосов.

- Тысяч пятнадцать собралось, - с тревогой произнес кто-то.

- Чем больше, тем лучше, - сказал Михаил Иванович. Сейчас, когда нервы у всех были напряжены, добродушная улыбка Калинина и его спокойный голос казались странными, не совсем естественными, А между тем он действительно был спокоен и ощущал такую уверенность в своих силах, какая бывает перед сражением у закаленных, испытанных бойцов.

От природы человек стеснительный, Михаил Иванович обычно с трудом начинал свои выступления. Никто, кроме жены, и не догадывался, пожалуй, как тяжело ему было побороть застенчивость, скованность, произнести первые фразы. Особенно, когда он выступал перед доброжелательными слушателями, ждавшими от него чего-то необычайного. Гораздо проще было вести дискуссию, отстаивать свою правоту. Тут уж не до стеснительности, все забывалось в накале спора. Словесные поединки были привычны ему, он заранее настраивался на схватку с противниками, ощущая напряженную собранность, готовность к отпору и нападению.

Чего ждут от него люди, собравшиеся на площади, чего ждут тайные и явные подстрекатели? Они думают, что Председатель ВЦИК будет ругать их, увещевать, уговаривать. И конечно, приготовились ответить на это. А он начнет с другого...

Калинин быстро поднялся на трибуну. Огромная толпа на мгновение затихла, а потом, как прибой в скалы, ударил грохот аплодисментов, сквозь который пробивались крики и свист. Особенно надрывались те, кто был в первых рядах. Один маленький чернявый матрос даже подпрыгивал и грозил кулаком. Но все же большинство собравшихся аплодировало, и Михаил Иванович сразу отметил это.

Дождавшись тишины, он заговорил спокойно и буднично, деловым тоном, который быстро охлаждает разгоряченные умы. Сказал о военных победах, о разрухе, о трудностях.

Люди слушали молча. Михаил Иванович привлек внимание даже крикунов, стоявших в первых рядах. Но едва Калинин повел речь о задачах, которые выдвигает на новом этапе большевистская партия и Советское правительство, в первых рядах, как по команде, загалдели матросы.

Кто-то басом выкрикивал угрозы. Чернявый моряк прыгал и вертелся, словно бесноватый, его пронзительный голос сверлил уши:

- Калина! - панибратски орал он. - Калина, сам в три горла жрешь, а мы от голода пухнем! Буржуй ты, буржуй!

- Долой большаков!

- Даешь Советы без коммунистов!

- Топи их!

- Колосник им на шею!

Екатерина Ивановна заметно побледнела. Михаил Иванович подбодрил ее взглядом: все идет своим чередом!

Замысел главарей мятежа был ясен: сорвать выступление Председателя ВЦИК, не допустить, чтобы слова его дошли до людей, до рядовых военморов. Ну что же, не первый раз враги пытаются заставить его молчать.

Позволив мятежникам накричаться до хрипоты, он заговорил о главном. Партия и правительство учитывают, что часть крестьянства недовольна мерами, которые были необходимы в военное время и без которых можно теперь обойтись. Скоро будут приняты решения по этим вопросам.

- Не трепись, слышали!

- Калина! У тебя сколько окладов? - бесновался чернявый.

- Хлеба давай! Хлеба давай! Хлеба давай! - как заведенный орал бас.

- Кто это там горланит? - подался вперед Михаил Иванович, протягивая руку, будто намереваясь схватить крикуна. Бас сразу смолк. - Это ведь кричит не рабочий, не трудящийся, который делал революцию. Это кричит не хлебороб, который кормил страну. Не давайте себя обманывать, товарищи! Если только победит контрреволюция, то эти крикуны будут вырезать ремни из вашей кожи.

- Из твоей вырежем! - раздалось в толпе. - Не пугай, мы не пужливые!

На трибуну одним махом вскочил кто-то.

- Братья! Товарищи! Разве мы против Советов? Мы за них и душой и телом. Но чтобы власть была не для одних коммунистов! Пусть всем партиям свободу дают!

Незваный оратор резким движением надвинул на глаза козырек фуражки. Михаил Иванович узнал: ведь это все тот же надзиратель из «Крестов»! Как его? Чикин, что ли? Поискал глазами Евсеева - а тот уже и сам разобрался: подступил к оратору, сказал что-то. Чикина будто водой смыло, исчез в толпе.

- Вот видите, товарищи, кто вас против власти настраивает! - крикнул Калинин. - Слова-то у него льстивые, а известно ли вам, кто он? А мы его с прошлых времен в лицо знаем. Это бывший тюремный надзиратель Чикин. Своими руками он рабочим и крестьянам в камерах ребра ломал. На себе я его зверство испробовал. А теперь он не с кулаком, теперь он по-другому действует... Массу агитирует!

- Врешь, врешь, врешь! - снова завелся кто-то. Михаил Иванович поднял руку:

- Вот рядом со мной бывший моряк с «Баяна», рабочий Франко-Русского завода Иван Евсеевич Евсеев. Пусть он скажет!

- Товарищи! Это же, безусловно, Чикин! Он в старое время в «Крестах» зверствовал. Наших революционеров бил смертным боем. Он вам устроит тюрьму по всем правилам. А вы таких главарей слушаете?!

На правом крыле помоста появился матрос с баками на висках. Мятая бескозырка чудом прилепилась к затылку, ленты до пояса.

- Не верьте, братишки, травят они! Каждому в рот наплюют, кто не с ними. А мы тоже за Советскую власть свою кровь проливали! - рванул он бушлат на груди. - Я сам Зимний брал, юнкерам лбы сворачивал. Вот с товарищем Калининым мой кореш прибыл, соврать не даст. Вместе революцию делали. Не узнаешь, что ли, Федор?

- Как не узнать, - громко ответил Демидочкин, обращаясь не к Кольке-колоснику, а ко всему народу: - Был ты жоржиком, жоржиком и остался. А насчет Зимнего проясню. Состоял он, балтийцы, в нашем отряде...

- Ну вот, слышали?!

- Состоял, говорю, в нашем отряде. Но не этажи штурмовал, а подвалы, где царские вина хранились. Не юнкерам лбы сворачивал, а горлышки у бутылок!

По площади, как рябь по воде, прокатился смешок.

- Выдали тогда проходимцу на судовом комитете. Он сразу же концы обрубил, смылся с корабля. Теперь вам понятно, балтийцы, кто здесь воду мутит? Тюремные надзиратели, дезертиры, царские прихлебатели!

- Нашим дай слово, нашим! - раздалось в толпе,.

Сразу несколько человек поднялись на помост, и среди них один пожилой, в драповом пальто и шляпе. Двое дюжих военморов сопровождали его. Калинин понял: кто-то из главарей мятежа. Судя по выправке - бывший офицер. Опередив его, Михаил Иванович сказал громко: