А в Ставрополе, как и в винном Кишиневе, те, кому в будущем предстояло выйти на мировую сцену, были заняты своими делами. Тогда они выглядели малозначительными, но теперь они предстают в ином свете.

В это время завязывается узел, в котором причудливо переплетается деятельность трех совершенно разных людей, оказавших огромное влияние на судьбу начинающего делать карьеру партаппаратчика из Ставрополья. На политическую арену выступает тот, кто станет провозвестником его программы реформ, бросивший вызов другому реформатору, пытающемуся преодолеть сопротивление всячески мешающего ему партаппарата, куда уже прочно врос будущий ментор ставропольца, который станет гонителем провозвестника реформ.

В один из этих дней Хрущев получает письмо, в котором содержались убедительные доводы против испытаний в атмосфере водородной бомбы, грозивших заражением атмосферы и непоправимыми последствиями для человечества. Под письмом стояла подпись — Андрей Сахаров. Ставший в 32 года самым молодым членом Академии Наук ученый был одним из создателей той бомбы, против испытания которой он сейчас выступал. Это был авторитетный голос. И именно поэтому он и вызвал гнев Хрущева.

Нельзя сказать, что правитель не понимал мотивов академика. В своих мемуарах он назовет его „человеком кристальной чистой морали”. Но тогда для него главными были не интересы человечества, а политические интересы. Глава партии отвергает протест ученого. И Сахаров, может быть, впервые в жизни испытывает чувство полнейшей беспомощности. „Это навсегда осталось в моей памяти”, — напишет он позднее. Но это же заставило его оторваться от расчетов и формул и подвергнуть общественную жизнь, политическую структуру страны такому же всестороннему анализу, который был свойствен его научным работам. Академик вступает на путь политической борьбы.

Хрущев не понимает, что борьба, начатая ученым, — это и его борьба, если он серьезен в своих намерениях и действительно хочет ослабить „мертвой хваткой” вцепившийся в горло страны партаппарат. Союзника в Сахарове он не видит. Это хорошо поймет Андропов, увидевший в академике своего главного противника, которого его выдвиженец попытается сделать своим союзником.

Каждый партаппаратчик, какую бы должность он ни занимал, обязательно устанавливает связи с теми, кто может быть ему полезен и кому он может оказаться полезен. Без этого не только не продвинуться вперед, но на занимаемом посту не удержаться. Это непреложный закон.

То, что для тех, кто вывязывал нить связей в Кишиневе и в Ставрополе, это завершится Кремлем, в то время никто предсказать не мог. Заранее ничего не было предопределено. Никакого детерминизма. Никакого влияния марксистских экономических законов. Для тех, кто считает, что мелких дел в жизни нет, это могло бы служить хорошей иллюстрацией. Но, с другой стороны, кого бы заинтересовали мелкие дела партийных чиновников в Кишиневе и в Ставрополе, если бы они не оказались в Кремле?

Кому сейчас было бы интересно, что в начале 60-х годов у какого-то комсомольского секретаря в каком-то провинциальном городе установились хорошие отношения с партийным руководителем края? А вот выясняется, что не будь этих связей и не будь первым секретарем крайкома Федор Кулаков, никто никогда мог бы и не узнать имени Горбачева.

Прибывшему в Ставрополь в 1960 году Ф. Кулакову — 44 года, и он считается специалистом по сельскому хозяйству. Он поддерживает Хрущева, проводящего полную „сверху донизу” реорганизацию сельского хозяйства. Иначе, говорит он в 62-м году на пленуме ЦК, положения не исправишь.

Возможно, что Кулаков рассчитывал, что эти слова принесут ему возвращение в Москву. Этого не произошло, и он остался в Ставрополе еще на два года.

К тому времени отсюда уже отбыл на пенсию, пробыв с 58-го по 60-й в ссылке на посту председателя ставропольского совнархоза, бывший глава советского правительства и бывший член Политбюро, разжалованный из маршалов в генерал-полковники, Н. Булганин, в свое время неосмотрительно присоединившийся к т. н. „антипартийной группе” Молотова.

Наблюдая закат одной карьеры, Горбачев продолжает восхождение по служебной лестнице.

В октябре 1961 года первый секретарь крайкома комсомола в составе делегации края отправляется на ХХП съезд партии. Это был важный для Хрущева съезд. На нем он вновь обрушился на группу сталинских соратников, разгром которых был им начат в 1957 году и продолжен на внеочередном XXI съезде.

Теперь делегат ХХП съезда Горбачев, заняв место в Большом кремлевском дворце, не по рассказам, а своими ушами слышал, как уже не в секретном, а в официальном докладе Хрущев обличал не только Сталина, но и его ближайших соратников.

Более того, будущий генсек услыхал наиболее откровенное из всего того, что приходилось советским людям слышать до сих пор от своих руководителей, — описание сталинских преступлений из уст Н. Подгорного, К. Мазурова, А. Шелепина и др. Особенно сильное впечатление на Горбачева должно было произвести выступление Н. Полянского, рассказавшего об уничтожении партийных и комсомольских работников Северного Кавказа. Тридцатилетний первый секретарь ставропольского крайкома комсомола не мог не сделать определенного и весьма важного вывода. Устранение соперников в Политбюро еще не обеспечивает победы. Нужно переломить хребет партийному аппарату. Именно это и намеревался проделать сейчас Хрущев. Вновь вернувшись к преступлениям Сталина и его окружения, он стремился дискредитировать всех тех партийных аппаратчиков, кто оказывал сопротивление его линии. Именно этот опыт Хрущева попытается использовать будущий генсек.

По возвращении из Москвы его ждала нелегкая задача. Теперь он должен был выступить во многих районах края и объяснить, как и почему съезд принял решение об удалении Сталина из мавзолея, почему приказано переименовать бесчисленные города и предприятия, носившие его имя? Наверняка среди тех, перед кем должен был выступить делегат Горбачев, были и те, чей совхоз или колхоз носил имя диктатора. Теперь, узнав о его преступлениях, они не могли не поставить под сомнение и правильность его политики. В таком крае, как Ставропольский, где шла столь упорная борьба против коллективизации и где воспоминания о ней еще были живы, наиболее острым, несомненно, был вопрос о правильности политики коллективизации.

Как раз то время,когда начавшему работать в МТС отцу будущего генсека — Сергею и его деду- Андрюхе Горбачу, усердно насаждавшим колхозный строй все казалось простым и понятным, посетивший эти края Максим Горький признавался сопровождавшему его П. Морозу, что ничего из того, что происходит „понять не могу”. Ранее узнав о том, что по указанию ведавшей просвещением Крупской, из библиотек изымаются религиозно-философские произведения Платона, Канта, Шопенгауэра, Вл. Соловьева, Л. Толстого и других авторов, он воскликнул: ,,Неужели это зверство окажется правдой!” Теперь, убедившись, что правдой оказалось другое зверство, еще более чудовищное, он говорит, что вполне понимает „людей сопротивляющихся этому. Единственно, что мне представляется отчетливо, это то, что все это, вместе взятое, возвращает нас к 50-м годам прошлого столетия, но в более свирепой форме.”

Завидовать Горбачеву не приходится. Ему надо было изрядно изворачиваться, находить оправдания, поскольку, осудив Сталина, партия от его политики не отказывалась.

Положение Горбачева осложнялось еще и тем, что его шеф Кулаков встретил выступление Хрущева без энтузиазма. Ему самому были свойственны диктаторские замашки, он был крут и привык руководить, в основном, полагаясь на приказ. Тем не менее Горбачеву удалось, удачно славировав, провести корабль своей карьеры по трудному курсу, не посадив его на мель. Казалось, дальнейшее продвижение ему обеспечено, но происходит неожиданное. Опять разражается очередная битва в Кремле, и последствия ее, докатившись до Ставрополья, сказываются и на Горбачеве.

Хрущев проводит реорганизацию управления сельским хозяйством. Упраздняются все четыре тысячи сельских райкомов партии. Их функции передаются партийным комитетам производственных колхозносовхозных управлений. Таким образом Хрущев осуществляет давно вынашиваемый им план соединения в единое целое государственного и партийного аппарата, с тем чтобы партия, не отрываясь от управления, сохранила бы надзор за ним.