— Мне туда, — сообщил Виктор, трогаясь, и, подумав, добавил не к месту. — Лидку забрать из трудовой инспекции.

Дом Колхозника — это отнюдь не гостиница, а, совсем наоборот, офисное здание, одно из четырех самых крупных в Городе, контор там всяких миллион и еще немножко, некоторые государственные, некоторые не очень. Кажется, только партийных штабов нет, а так все есть. И называется Дом не совсем так, но кого это волнует, если так удобнее? Самое анекдотичное, что Департамент Сельского Хозяйства располагается не в Доме Колхозника, а совсем в другом месте. Зато моя любимая «защита потребителей» как раз там, аккурат на втором этаже. Ни одной конторы с названием «трудовая инспекция» я тут не знаю, но несколько организаций, причастных к трудоустройству, трудовому законодательству и тому подобному занудству мне попадались.

Виктор вел машину молча, не проявляя никакого желания побеседовать. А я так не могу! Человек проявил вежливость, оказал мне услугу, да? Не могу же я сидеть и молчать, как будто за рулем робот?!

— Ты Светочку из «Элеганта» давно знаешь? — родила я самый, на мой взгляд, нейтральный вопрос.

— И тебе уже успела нажаловаться? — буркнул Виктор. — Брось, она просто дура.

Если бы я в этот момент сидела на каком-нибудь стуле — точно свалилась бы. Но внутри автомобиля, тем более, на переднем сиденье, свалиться затруднительно, поэтому я лишь поперхнулась. Это что же получается — Виктор не знает о Светиной смерти? И мне надо бы его просветить? И понаблюдать за реакцией? Хотя какая там реакция у такой статуи… А может быть, «она» — «дура», которая «уже успела нажаловаться» — вовсе не Света, а Лидуся?

Сомнения разрешились сами собой. Мы приехали. Пришлось поблагодарить и покинуть машину. И опять же, было бы вполне естественно задержаться на пять минут ради небольшой беседы о девушке, с которой, если верить сторонним информаторам, Виктор был знаком достаточно близко. Но простые действия, поступки, слова и так далее, повторю еще раз, Виктору совершенно не идут, а сложные не шли на ум мне. Я попрощалась и отправилась по своим делам, а он — по своим.

На свежего человека Дом Колхозника должен производить потрясающее впечатление. Четырехэтажный трехподъездный монстр, который из-за своих исполинских размеров выглядит по меньшей мере восьмиэтажным. Монстру как минимум полвека, а то и все полтора, и, по-моему, за всю свою жизнь он ни разу не сталкивался с таким явлением, как ремонт. Жутких осыпающихся стен, к счастью, не разглядеть за мозаикой всевозможных вывесок, а то и внутрь входить было бы страшно. Мне временами кажется, что, если вывески поснимать, стены тут же рухнут. Из-под щитов видны лишь водосточные трубы да подъезды с крылечками — тоже великанских размеров. Внутренность здания вполне соответствует наружности: громадные кривые лестницы с еле живыми, но внушительными на вид перилами, драный линолеум, неработающие сортиры, и прочая, прочая, прочая.

Мне бы в самом деле идти по своим делам, то есть внутрь, но, видимо, идиотизм — штука заразная. Глядя вслед тронувшейся с места «тойоте», я задумалась. Ну ладно, встретить кого-то случайно — не вопрос, город у нас, пусть полуторамиллионный — почти полуторамиллионный, — но все же маленький, ближние и дальние знакомые попадаются навстречу с утомительным постоянством. Но чтобы этому знакомому еще и надо было туда же, куда и тебе, — не многовато ли?

Именно эти идиотские потуги на гениальность заставили меня двинуться вслед за «тойотой». В противном случае я вошла бы в здание десятью минутами раньше, и все было бы куда проще. Но — увы. Нельзя придумать занятия глупее, чем пешеходу следить за автомобилем, но я попыталась проделать именно это. И, что самое удивительное, успешно.

«Тойота» не стала набирать скорость, вместо этого свернула раз, другой и оказалась во дворе. Вывесок с этой стороны было ощутимо меньше, зато подъездов — раза в три больше. «Тойота» остановилась у второго — со стороны въезда. Табличек, щитов и тому подобных информационных стендов над этим подъездом расположилось десятка полтора. В том числе «Автозапчасти», «Ремонт сотовых телефонов», «Нотариус» и «Стоматология». Проверять, в какую из контор направился Виктор, мне показалось чрезмерным усердием — да в какую угодно. А уж предполагать, где способна оказаться Лидуся, — занятие вовсе бесперспективное.

Я вернулась к фасаду и своим делам. Но едва я коснулась стеклянной двери, намереваясь наконец-то войти внутрь, как меня остановил возглас:

— Рита!

Я обернулась и подождала, в очередной раз удивляясь, как Ланка, при своих рубенсовских формах и габаритах, ухитряется двигаться с такой скоростью и, одновременно, настолько плавно.

— Ты чего тут делаешь?

Дурацкий вопрос стоит дурацкого же ответа. Я пожала плечами:

— Никого не трогаю, починяю примус. А ты?

Ланка расхохоталась и небрежно похлопала по внушительному кофру — профессиональной принадлежности фотомастера:

— Обычная халтура, зато денежная. А где же тот примус, что ты починяешь?

Я сбросила с плеча рюкзак и симметричным жестом похлопала по нему. Через три минуты мы оказались уже в некотором отдалении от входа — в самом деле, нельзя же все время общаться по телефону, тем более, когда тематика общения такая… м-м… необыкновенная.

— Как твои американцы? Три дня осталось, если я не перепутала?

— Не перепутала. Что американцы! Там уже все в одну сторону, фарш поздно назад прокручивать.

— Ну и чего тогда? Живем спокойно, пусть Никита делает свою работу, а мы будем заниматься своими делами, так?

«Так», разумеется, не получилось. Да я, признаться, на это и не рассчитывала. Ланкино стремление «знать», конечно, уступает моему личному любопытству, которое вообще отросло уже до размеров поистине патологических (по моим прикидкам, примерно как у сотни мангустов, вместе взятых) — однако не вовсе отсутствует. Тем более, что у Ланы Витальевны не любопытство, а личный интерес. Стоит ли удивляться, что интерес к событиям у нее так и не померк?

— Ты что-то узнала?

— Да нет, просто какой теперь смысл дергаться, если все на мази? — я все же попыталась Ланкину любознательность если не усыпить, то хоть слегка пригасить.

Ланка молчала минуты три. У меня за это время прогорело полсигареты. Наконец она вздохнула, покачала головой и сообщила:

— Нет. Я всю неделю думала, как лучше. Но я хочу знать — просто знать, чтоб идиоткой себя не чувствовать. А американцы… Ну, что американцы? Даже если вдруг сорвется — ну и черт с ними! Жизнь продолжается. Другие явятся, или без них обойдемся. Плевать!

Вот в этом вся Ланка: ставит все деньги на одну-единственную лошадь, и заявляет, что ей, в общем, все равно, пусть эта кляча хоть последней финиширует. После чего кобыла, натурально, приходит таки первой.

— Ой, смотри!

Я посмотрела туда, куда она показывала. Может, мне голову напекло и мерещится всякое, но, честное слово, в дальний от нас подъезд входила Натали собственной персоной. Сейчас она ничем не походила на выпускницу Смольного: сумка-мешок с длиннющей бахромой, джинсики с «решеткой» по бокам — для сквозняков, по жаре самое милое дело, сетчатая маечка, вместо косы — вольная грива, едва схваченная тремя-четырьмя яркими заколками. Да еще серьги цыганские, кольцами. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я обозналась. Но в следующий момент поняла: даже если предположить, что обозналась я, у Ланки-то глаз профессиональный, а ведь именно она воскликнула «смотри!» Поэтому следует считать, что я видела именно Натали. Хотя уж ей-то в Доме Колхозника делать совершенно нечего.

— Забавно. Прямо «Место встречи изменить нельзя». Для полного комплекта не хватает еще твоей Оленьки, Ларисы Михайловны, ну и сама знаешь, кого.

— Не знаю, как насчет остальных, но Оленька должна, как пришитая, сидеть в студии. Я уже уволить ее пригрозила, если она и дальше будет такие же курбеты выкидывать. Чувства чувствами, но работа страдает.

Ланка достала телефон, потыкала в кнопочки. Студия не отвечала. На фоне свежепроизнесенной угрозы немедленно уволить Оленьку «если что» это выглядело особенно весело.