-- Повернись.

       -- Ага... и сейчас папа звонит, говорит, ты где? Я отвечаю, что у Нади, а он и спрашивает, Ака с тобой? -- я ощутила, как по телу Эдика прокатилась волна дрожи. -- И, узнав, что он не со мной, папа сказал, что едет на границу к эл-пэ-ка... значит, их можно найти именно там.

       -- Тогда побежали!

       -- Но комендантский...

       -- Ты же со мной!

       И, не оглядываясь, я рванула туда, откуда только что убегала, сломя голову.

       Драка продолжалась. Судя по рёву и вою, крикам ярости и боли, скрипу и треску ломаемых деревьев, ни одна сторона не просила пощады и сдаваться не думала.

       Эдик жалобно что-то причитал, но отстал от меня ненамного.

       Я больше не волновалась за него.

       Он жив! Он сильный! Он умный!

       Он -- мой любимый, и уже только поэтому не может быть ни дураком, ни слабаком...

       Исполненный особой жалобности вопль за спиной заставил меня остановиться. Когда я оглянулась, увидела...

       То, чего мне так не хватало сегодня.

       Эдик лежал на земле, на боку, прижимая к себе коленку и подвывая от боли.

       Можно было зарычать от бессилия, лечь рядом с Эдиком и покататься по земле, выдёргивая волосы на себе или на нём, но я, вообще-то, спешила.

       Подхватив любимого на руки, я побежала с удвоенной скоростью, не вслушиваясь в потоки благодарностей, которыми он принялся осыпать меня вперемешку с поцелуями... лучше бы побольше поцелуев, честно!

       Вскоре откуда-то справа потянуло запахами машин. Я забрала правее.

       Кавалькада клюевских ухоженных автомобилей растянулась цепочкой на едва заметной, тем более в сумерках, грунтовой дороге, что охватывала площадку с руинами со стороны соснового бора.

       Мне наперерез вылетели почти все Клюевы, но дальше всех рискнул зайти за невидимую черту границы с оборотнями один Арсений Михайлович. Ужас и обречённость, проступившие на клюевских лицах подсказали мне, что вид Эдика на руках у меня навёл их на мысли о самом плохом, что только могло случиться.

       Арсений Михайлович шагнул ещё раз. Другой. Пошатнулся, прирос к месту, не решаясь шагнуть вновь, не смея протянуть руки и забрать у меня собственного сына... тело собственного сына -- смесь неверия и горя уже почти целиком завладела его лицом.

       Передав возлюбленного старшему Клюеву, я сочла нужным остаться как можно ближе к нему. Мало ли, что стукнет в голову папаше, когда он поймёт, что его младшенький в который уже раз отличился особой "уклюжестью" в самый "подходящий" момент!

       Арсений Михайлович нетвёрдой походкой возвращался к автомобилям. Перед ним расступались. Переполненные всё тем же горем и неверием взгляды приклеивались к нему, тянулись за ним невидимой, но осязаемой паутиной.

       Эдик сжался испуганным мышонком и даже, казалось, стал вдвое меньше, когда папа преклонил колени, чтобы уложить бездыханного сына рядом с "ландкрузером".

       -- Так ты жив! -- грозно пророкотал Арсений Михайлович. -- Так ты -- жив!

       Ещё б добавил "да как ты посмел выжить".

       Прочие Клюевы возмущённо зароптали, и только Энди запрыгала:

       -- Ну вы чо?! Вы чо! Это ж круто! Он жи-вой, жи-вой, жи-вой!

       -- Он вывихнул ногу, -- постаралась я вложить в голос всю доступную мне жизнерадостность. -- Кто-нибудь может вправить?

       -- А ну-ка, пропустите, -- раздвинул Клюевых медвежьими плечами Максим.

       Эдик сделался ещё меньше.

       Видимо, вспомнил давние счёты с Максом, как и я.

       Мышцы на плечах Максима взбугрились, и я закрыла глаза, чтоб не видеть, как он, сосредоточившись, вложив титаническое усилие в одно-единственное движение, напрочь отрывает ногу моему возлюбленному.

       Истошный вопль шарахнул по барабанным перепонкам. Живое воображение мгновенно дорисовало фонтан крови...

       Бездыханное тело возлюбленного притянуло меня, как магнит.

       -- Эдик, Эдик! Любимый мой, пожалуйста, не покидай меня! -- трясла я его за плечи, а вокруг живым частоколом стояли Клюевы.

       Он никак не приходил в себя, хотя, вроде бы, обе ноги остались на месте.

       -- Эдик, Эдик...

       Чуть дрогнули ресницы, и я, сама того не ожидая, расплакалась.

       Сходило нервное напряжение, и, баюкая на руках самого лучшего в мире Клюева, я тихонько проговорила:

       -- Там друга вашей семьи убивают.

       Немой частокол чуть дрогнул, но никто не проронил ни слова. Не шевельнулся даже!

       На всякий случай я повторила, чуть громче:

       -- Акакия Мерзлихина сейчас рвут оборотни. И его, и тех вампиров, которые с ним приехали!

       Эдик обнял меня дрожащими руками, и я сказала в третий раз, громко и с вызовом:

       -- Почему вы стоите? Чего вы ждёте? Слышите? Там - убивают Акакия Мерзлихина!

       Мне наконец ответил Арсений Михайлович, холодно и очень спокойно:

       -- Там территория оборотней, солнце уже село, и из вампиров там могут находиться сейчас только ты и твоя мама.

       -- Ну и что?! Мерзлихин сотоварищи - ваши гости! Разве не вы должны объяснить им, что там нельзя находиться?!

       -- Я уже говорил им, и, если они не послушали -- то был их выбор.

       Я аккуратно уложила Эдика на землю и выпрямилась перед старшим Клюевым в полный рост, всё равно не поднявшись намного выше его плеча:

       -- Но из-за них могут погибнуть кролики!

       Несколько приглушённых смешков подсказали мне, что "кроликами" здесь оборотней называют только в шутку.

       Арсений Михайлович прожевал улыбку, чтоб я, не дай бог, не заметила, и всё так же спокойно и рассудительно ответил:

       -- Мы не несём ответственности за действия наших гостей. Также нам нечего делить с оборотнями, и мы не станем нарушать границ их охотничьих угодий, раз мы договорились о комендантском часе.

       Я подпрыгнула:

       -- И после этого вы говорите, что он -- Долбоклюев?! -- ткнула я пальцем в неловко поднимающегося Эдика. -- Да сами вы тут все... долбоклюевы! Ваша хата с краю, да?! И то, что сейчас, в эту минуту, гибнут ваши друзья, вас не касается?! Да кто вы после этого, кто?!

       Похоже, таких яростных эмоций Долбоклюевы... пардон, Клюевы от меня не ожидали. Обращённые ко мне лица заметно вытянулись, а во взглядах светилось зеленоватым, таким кошачьим огоньком -- полное недоумение.

       -- Ну и сидите! Ну и стойте на своей границе! А я... я -- пойду туда, к ним!

       Оттолкнувшись рукой от гладкого глянцевого бока "ландкрузера", я перемахнула через авто и помчалась снова на место бойни.

       Блин, что за день такой?!

       Подозрительная, гнетущая тишина пришла на смену треску, грохоту и рёву.

       Я замедлила шаг.

       Разодранные -- когтями? Зубами? -- поваленные, вывернутые с корнем, обломленные у основания сосны, размётанный во все стороны подлесок -- так встречало меня место недавнего боя.

       Всё внутри похолодело. Неужели никто не выжил?!

       Но нет!

       Живые остались, просто бой, перед тем, как утихнуть, чуть сместился. Я смело шагнула на звуки жизни и впала в ступор, увидев, что произошло.

       Вернее, произошла.

       Моя мама!

       Растрёпанные кудри, разорванная на одном плече и съехавшая на бок белая блуза, измазанные, помятые и разорванные слева от пояса до колена шорты. Ноги шире плеч, левая рука в бок, правая -- ногтями к собственным глазам. Ага, именно так мы и стоим, когда решаем самые важные вопросы в жизни: держа под неусыпным контролем ногти.

       Ей бы ещё пилочку...

       Кролики, основательно потрёпанные, некоторые даже не успели перекинуться людьми, вольготно развалились в остатках подлеска по правую руку от мамы. Армия Косичкобородца угрюмо сидела-стояла, кому как больше нравилось, напротив них.