Засмеялись и Никулин с Фомичевым.

— Правильно живете. А что после войны спрашивать будут, где был и что делал, так это уже точно. Обязательно спросят.

Неожиданно для себя Никулин решил, в случае чего, принять этого длинного, смешного рыжего человека в свой отряд.

— Что же вы посоветуете? — спросил начальник.

— Первое я вам посоветую — ружье свое бросьте куда-нибудь в пруд или в землю закопайте. Крылов! — крикнул Никулин через приоткрытую дверь в общий зал, где, рассевшись на скамейках и подоконниках, ждали остальные моряки.

Вошел Крылов, вытянулся перед командиром.

— У тебя там лишний автомат есть. Дай-ка его сюда. И две обоймы запасные. Это вам, Тихон Спиридонович, подарок от моряков!

Крылов принес автомат. — Никулин показал, как нужно с ним обращаться.

— Эта вещь понадежнее вашей пукалки будет. Начальник горячо поблагодарил за подарок, хотел тут же попробовать автомат по воронам, но Фомичев воспротивился:

— Не стоит зря стрелять. А вдруг немцы где-нибудь близко.

— Нужно во что бы то ни стало уточнить обстановку, — сказал Никулин. — Если мы действительно в клещах, тогда нечего здесь сидеть. Тогда выход один — подаваться вглубь. Вот, если желаете, Тихон Спиридонович, милости прошу в мой отряд.

— Спасибо. Я было и сам хотел к вам в отряд попроситься, да не посмел, — признался начальник. — Думаю, моряки, не примут сухопутного.

— Хорошего человека почему же не принять? Порядки у нас, правда, строгие, зато уж ребята боевые. Товарища не продадут, у самого черта из зубов вырвут.

Разговор был прерван появлением Папаши с листом бумаги в руках. Это был акт о сдаче-приемке сорока двух тысяч семисот рублей трофейных денег. «Ахт» — значилось в заголовке, начертанном рукой Папаши.

— Какой тебе акт! — начал Фомичев. — Тут немцы со всех сторон наседают…

— Подписывайте, — твердо сказал Папаша. — А не хотите подписывать — забирайте свои деньги обратно. Отказываюсь.

Пришлось подписать.

— Мучаешь ты меня, — пожаловался Фомичев.

— Такой порядок. Не я его выдумывал, — возразил Папаша, пряча документы.

В дверь постучали. Вошел Харченко:

— Товарищ командир, гул какой-то слышен. Вроде поезд.

Моряки и начальник разъезда мгновенно очутились на перроне. Никулин встал на колени, прильнул щекой к холодному рельсу. Рельс гудел, передавая далекий бег чугунных колес. Сомнений не оставалось — приближался поезд. Но кто в этом поезде: свои или немцы?

— Собирать пулемет! — скомандовал Никулин. — Всем в ружье!

Отряд разместился в канаве, близ полотна. На перроне остался только начальник разъезда.

Минут через десять из глубокой выемки выскочил паровоз — один, без вагонов. Он мчался на полной скорости, распуская за собой низкую гриву серого дыма. Начальник разъезда, размахивая красным флагом, кинулся навстречу ему. Вскочили и моряки, побежали на рельсы.

Паровоз начал контрпарить. Весь в белом шипящем облаке, он остановился перед разъездом — потный, пышущий сухим жаром, с разгоряченными, лоснящимися от масла шатунами и дышлами. Котел его дрожал и гудел, сдерживая могучий напор пара.

Никулин, Фомичев и Тихон Спиридонович подошли к паровозу. Навстречу им спрыгнул машинист — молодой, русый, в расстегнутой рубахе.

— Откуда?

— От немцев вырвались! Прямо между пальцев у них проскочили! — возбужденно и весело ответил машинист. — Уж и не чаяли спастись — прямо чудо вышло. Алеха! — крикнул он в будку. — Давай сюда!

Из будки показался кочегар Алеха, весь черный, только зубы да глаза белели на лице. Неторопливо, степенно спустился по железной отвесной лесенке. Он был очень похож на калмыка или киргиза — черные жесткие прямые волосы, широко расставленные косые глаза, приплюснутый нос. Сходство дополнялось еще и кривыми ногами.

— Тендер нам испортили-таки, сволочи! — сказал Алеха. — Пришлось остановку делать в пути, дырки затыкать.

Он указал на деревянные пробки, белевшие в черном корпусе тендера.

— Из пулемета вдогонку хлестнули.

Машинист рассказал, что вражеский воздушный десант захватил сегодня утром крупную деповскую станцию в пяти — десяти километрах к югу от разъезда. Выскочить на магистраль удалось только одному паровозу — вот этому самому «ФД-1242», и спасителем его по справедливости должен считаться Алеха: чувствуя неладное, он без малого двое суток не уходил с паровоза, все время поддерживая пары. В пути пришлось дважды остановиться из-за пробитого пулями тендера и засорившихся шлангов, потому и прибыли на разъезд так поздно.

— Мы еще и третьего везем — пассажира, — сказал машинист. — Маруся, ты что сидишь там? Стесняешься выходить? Ты погляди-ка, сколько здесь кавалеров!

— Сейчас! — отозвался из будки девичий голос. — Очень уж я грязная — вся в угле.

— В пути подобрали, — понизив голос, пояснил машинист. — Смотрим: бежит с узелком, по линии, тикает от фашистов. Ну, пожалели, взяли на паровоз. Зовут Маруся, фамилия Крюкова.

Как раз в эту минуту девушка выглянула из будки, смутилась, закраснелась, начала совсем некстати поправлять волосы.

Жуков подмигнул Крылову, толкнул его локтем:

— Вася, не прозевай!

Маруся и в самом деле была хороша со своими пепельными волосами, бойко вздернутым носиком, с горячими карими глазами, над которыми вразлет чернели широкие брови. К ней сейчас же потянулись десятки рук с конфетами, яблоками. Но особенно разойтись морякам не пришлось: командир покосился, и все притихли.

Никулин продолжал разговор с машинистом.

— Значит, думаете, что на север, может быть, и удастся еще проскочить?

— Не знаю. Ручаться нельзя… Пробуем. Попытка, говорят, не пытка.

— Ну что же, — сказал Никулин, — тогда и мы вместе с вами попробуем.

— Добре! — согласился машинист. — Что ни больше народу, то лучше, если уже отбиваться придется.

— Товарищ начальник штаба, — обратился Никулин к Фомичеву, — пулемет установить на передней, носовой площадке. На бортовых площадках — автоматчики, по шесть человек. Остальных — на корму, на тендер. Быстрее действуй, сейчас отдадим концы.

Когда пулемет был установлен и моряки заняли свои места на тендере и на площадках, к Никулину подошел осунувшийся, грустный Тихон Спиридонович.

— Ну, счастливый путь… Желаю боевой удачи.

— А вы? — спросил Никулин.

— А я останусь. Не имею права разъезд бросить… Тихон Спиридонович отвел глаза. Тяжело оставаться одному в бесприютной, холодной степи и ждать с минуты на минуту появления свирепых врагов.

— За автомат спасибо, — добавил Тихон Спиридонович. — Может быть, и пригодится еще.

У Никулина защемило сердце от жалости к этому долговязому, неуклюжему человеку. Он стиснул пальцами руку Тихона Спиридоновича повыше локтя.

— Если к вечеру нас не будет, значит, проскочили. Значит, путь свободен и немцев на севере нет. А если дорога перерезана, мы обязательно сюда, на разъезд, вернемся. А тогда уж подумаем вместе с вами, что дальше делать.

Уловив в глазах Тихона Спиридоновича сомнение, Никулин сдвинул брови.

— Мы вас, Тихон Спиридонович, так не бросим, вы не сомневайтесь. — Слово даю вам, понимаете, морское, флотское слово!

На том и расстались. Алеха давно уже шуровал в топке, желтое пламя ревело мощно, паровоз дрожал, готовый ринуться вперед.

— Давай! — сказал Никулин.

Машинист положил руку на регулятор. Сдерживая нетерпеливый порыв машины, он тронул с места плавно и мягко, но уже через полминуты, освобождая могучие силы, гудящие и клокочущие в котле, он решительным движением открыл регулятор на полный клапан. Паровоз вздрогнул, шумно вздохнул и помчался.

Это была предельная скорость. Никулину вспомнились торпедные катера. Тяжелый, многотонный паровоз как будто вовсе не касался рельсов — скользил над ними, приподнятый своей скоростью. Сзади, обозначая желтой полосой путь провоза, вихрился и завивался пыльный смерч.