В эти дни под нажимом народа сильно смущенное положением на фронтах Законодательное собрание сделало крен влево. Чтобы как-либо оправдать себя в глазах избирателей, жирондистские лидеры настояли на трех декретах. Кроме указа о лагере федератов, было решено издать новый закон против неприсяжных священников и добиться роспуска королевской охраны, состоявшей из контрреволюционного сброда.

Но теперь король и двор не были склонны идти навстречу жирондистам. Поражения на фронтах окрылили заговорщиков. Казалось, ничто не помешает движению войск коалиции — оставалось спокойно ждать их прихода. Людовик XVI заговорил другим языком. Он и не собирался утверждать представленных законопроектов. А когда Ролан направил к нему укоряющее письмо — дал отставку жирондистским министрам. Это произошло 13 июня.

Дюмурье попытался сыграть на возникшем конфликте, что, однако, ему не удалось; через несколько дней он сам подал в отставку и уехал в северную армию. Фельяны, призванные к власти, вновь торжествовали.

Реакция перестала стесняться. Дюпор советовал Людовику XVI распустить Законодательное собрание и сосредоточить всю полноту власти в своих руках. Роялисты призывали к закрытию Якобинского клуба «как источника всех беспорядков». Лафайет прислал в Ассамблею полное угроз письмо, требуя «обуздать» якобинцев и «освободить отечество от внутренней тирании». Так «герой двух частей света» предстал, наконец, в своем подлинном виде! «Защитник конституции» Робеспьера подвел итог прежним разоблачениям. Он напоминал об интригах Лафайета против революционеров, о поддержке им врага свободы генерала Буйе, не забыл и о бойне на Марсовом поле… В заключение, кивая на Бриссо и его друзей, Неподкупный писал: «Я сто раз тщетно указывал на абсурдную непоследовательность вручения защиты государства самым опасным врагам свободы». Новая публичная пощечина главарям Жиронды!

Ничто им не удавалось, все уплывало между пальцами. Двурушническая политика показывала свою оборотную сторону! Они заигрывали с народом и старались прибрать к рукам монарха; в результате народ в них разочаровывался, а монарх оттолкнул! Они развязали войну под лозунгом «во имя нации», рассчитывая отвлечь бедноту от жгучих внутренних проблем и увеличить свои богатства и власть; в результате власть они теряли, богатства не увеличивались, а война шла неудачно, заставляя бедноту задумываться как раз над внутренними проблемами. Они сделали ставку на Лафайета, обласкали его, создали ему славу патриота, а он их предал, высмеял и выдал на поругание Неподкупному.

Было отчего прийти в ярость и уныние! Но самые горючие слезы жирондисты лили по случаю потери министерской власти; это было особенно досадно. Ассамблея выразила сожаление «министрам-патриотам», но что проку в сожалениях? Гораздо более заинтересовало жирондистов то, что отставка министров вызвала возбуждение в предместьях и некоторых секциях центра. Значит, народ их не совсем покинул! Значит, можно продолжить игру на демагогии и, распалив народ, нажать на короля, добиться возвращения министерских портфелей! Этот план, раз возникнув, не давал им покоя. Они решили организовать демонстрацию для устрашения двора, причем, временно забыв свои недавние атаки против Неподкупного, рассчитывали на его поддержку, как и на помощь других вождей демократии. Но Робеспьер не собирался таскать для них из огня каштаны. И что за дело было революционерам-демократам до жирондистских министров! Неподкупный и его соратники думали сейчас о другом. Они видели, что атмосфера накаляется, что возмущение растет, что близок час, когда можно будет поднять восстание против монархии! Поэтому незачем растрачивать энтузиазм народа на пустые демонстрации с игрушечными целями. Робеспьер был уверен, что подобная половинчатая мера не приведет к ощутимым результатам. «Частичные восстания только обессиливают народное дело», — заявил он в Якобинском клубе. Однако жирондисты думали о своем. И вот 19 июня мэр Петион устроил встречу с вожаками предместий. Манифестацию было решено провести на следующий день.

В ней приняло участие около двадцати пяти тысяч парижан. В колоннах, продефилировавших вдоль улицы Сент-Оноре, можно было видеть рабочих, вооруженных пиками, саблями, вилами, крючников и угольщиков, национальных гвардейцев, молодых девушек и матерей с оборванными детьми. Тут же были и музыканты, слышались напевы знаменитой песенки «Са ира» — «Все пойдет на лад».

Законодательное собрание было вынуждено впустить и выслушать депутацию. «Мы жалуемся, — заявил оратор депутации, — на бездействие наших армий. Мы требуем, чтобы была выяснена причина бездействия. Если она зависит от исполнительной власти, то пусть эта власть будет уничтожена! Кровь патриотов не должна проливаться для удовлетворения гордости и честолюбия дворца!.. Один человек не должен оказывать влияние на двадцать пять миллионов людей!..»

Затем толпа хлынула в Тюильрийский парк: Дворец охранялся национальной гвардией, но она не оказала сопротивления. Демонстрантам удалось проникнуть в королевское жилище. Придворные трепетали. Людовику XVI пришлось выйти к народу и около четырех часов подряд, обливаясь потом, с лицемерной улыбкой изображать удовольствие от лицезрения ненавистной «черни». Королю протянули красный колпак — он надел его; дали выпить вина из солдатской фляги — он выпил за здоровье парижан.

— Вы вероломны, — сказал монарху Лежандр. — Вы всегда нас обманывали, вы и теперь обманываете. Но берегитесь: чаша терпения переполнена, и народ устал видеть себя вашей игрушкой.

Король пробурчал в ответ, что ни в чем не нарушает конституцию.

Представление затягивалось, а результатов не было видно. Лидеры жирондистов, обеспокоенные, как бы народ не сделал худого королю, решили, что пора кончать. Во дворец срочно прибыли Инар и Верньо, следом за ними явился Петион. Все они стали уговаривать манифестантов оставить дворец и разойтись. Добиться этого было нетрудно, так как людям и без того надоело слоняться по анфиладам королевских покоев. К восьми часам вечера дворец опустел: демонстрация закончилась.

Как и ожидал Робеспьер, гора родила мышь. Чаяния жирондистов не сбылись; демонстрация не вернула к власти прогнанных министров. Напротив, она лишь разозлила двор. Король направил в Ассамблею резкий протест. Петион был уволен от должности мэра. Те, кто вызвал события 20 июня, на них же и обожглись. Но сама по себе народная демонстрация явилась знаменательным актом. Она показала мощь народа и его настроения; она явилась прологом к более серьезным делам. Робеспьер и другие вожди демократии воочию убедились, что народ воодушевлен и полон решимости; нужно было лишь направить его движение по верному руслу!

В одну из своих бессонных ночей королева развлекалась беседой с любимой камеристкой. Тюильрийский дворец был объят тишиной. Бледный свет луны пробивался сквозь полуспущенные жалюзи.

— Всего через месяц, — прошептала Мария Антуанетта, щурясь на голубоватый луч, — мы вместе с королем будем смотреть на эту луну, освобожденные от наших цепей…

Считали дни и придворные. Прикидывали, когда враг овладеет Лиллем, когда падет Верден. Предатели-генералы прилагали все усилия, чтобы оправдать надежды двора. Армия Люкнера без видимых причин оставляла город за городом, Лафайет покинул войска, чтобы поднять мятеж национальной гвардии столицы и вывезти королевскую семью. Первый из этих планов провалился — генерал слишком понадеялся на свою утраченную популярность, но второй не был осуществлен лишь по вине королевы: Мария Антуанетта, питавшая личную антипатию к бывшему маркизу, не пожелала получать освобождение из его рук, тем более что желанные интервенты были так близко.

Законодательное собрание, дряблое, нерешительное, чувствовало себя между молотом и наковальней: депутаты буржуазии не могли не видеть планов и козней двора, но, подобно своим предшественникам, членам Учредительного собрания, они безумно боялись народа и перед угрозой восстания готовы были идти на любой сговор с монархией. Лидеры жирондистов больше всего жаждали вновь утвердиться у власти. После неудачи 20 июня они не прекращали своей двойственной игры. Не имея возможности более защищать Лафайета, они оставили его, чем косвенно признали справедливость оклеветанного ими Робеспьера. Они продолжали осторожно грозить монарху. 3 июля их главный оратор Верньо произнес сильную речь, обличавшую вероломство Людовика XVI. Однако каких-либо радикальных выводов оратор не делал. Напротив, Бриссо и его друзья, трепетавшие перед грядущими событиями, были готовы все простить двору, согласись тот с ними считаться.