Дверь рванули, и она, полу сбитая пулями с петель, с визгом упала во двор. В проходе стоял огромный детина, за спиной которого виднелись другие.

— Усех побили… Жаль, ушли от мене, гады, — сказал махновец и шагнул внутрь.

Напрягая всю свою волю, комиссар изо всей мочи ударил возле себя обеими лимонками об пол. Теряя сознание, он еще успел заметить, как зашатался, падая, махновец, как с воем кинулись прочь остальные и как, в пыли и грохоте, провалилась внутрь ветхая крыша ставшей ему могилой хатенки.

Дежурный эскадрон с полубатареей первый подошел к Одинцовке. Обстрелянный заставами махновцев, эскадрон атаковал сторожевое охранение, смял его и, отбросив за мост, повел наступление на село. Два орудия открыли огонь по рассыпавшимся вдоль берега махновцам, третье же стало бить по мосту.

На селе уже догорал пожар, хотя красные, оранжевые и багровые клубы дыма все еще ходили над Одинцовкой. Спешившиеся конармейцы, выбивая гранатами из камышей врага, медленно подходили к мосту. Рассыпавшиеся по берегу группы махновцев яростно отбивались от них, и только картечь сгоняла бандитов за реку.

«Опоздали! Сам Махно уже ушел. Ясно, что эти бандиты прикрывают отход своего батьки», — с досадой подумал Самойлов, слушая отчаянную пальбу и треск пулеметов, защищавших броды махновцев. К нему то и дело приводили одиночных красноармейцев и крестьян, спрятавшихся от бандитов в густом кустарнике и камыше, росшем по берегам реки. Они были испуганы, дрожали от озноба и волнения и долгое время не могли связно рассказать о налете врага.

Стрельба у моста стихла, но вдоль дороги с новой силой застучали пулеметы.

— Отходят… Главные их силы уже с час как ушли на Воронцовку, а сейчас и эти пошли за ними, — доложил один из разведчиков, переплывший реку и добравшийся до села. — Суматоха там идет, товарищ командир, большая… Наших порубанных лежит много, да и бандюков тоже хватает… так скрозь и валяются. Спешить надо. Там есть красноармейцы, которые из домов бьются.

Через минуту все три орудия на высоких разрывах осыпали шрапнелью окраину села и дорогу, ведущую на Воронцовку. Перебежав мост и добив попавшихся на пути отдельных махновцев, конармейцы ворвались в село. За ними с грохотом и шумом понеслись полубатарея и один конный взвод, прикрывавший ее.

Дивизион кавалерии с одной пушкой под командой Кулика подходил к селу Александровка. Хотя до Одинцовки было еще далеко, но зарево осветило край степи. Его причудливые, фантастические отсветы, ежесекундно меняясь, пробегали в вышине, и чем темней была ночь, тем отчетливей и ярче казались эти колеблющиеся зарницы далекого пожара.

— Здорово полыхает, — покачивая головой, сказал начарт и тихо скомандовал: — Голова колонны, стой!

Черная длинная линия всадников остановилась. От шедших впереди дозоров скакал посыльный.

— Товарищ Кулик, на селе никого нет, кроме жителей. Наша застава прошла дальше. Там председатель сельсовета до вас желает прийти. Перепугались, не спят, боятся, как бы и сюда бандюки не кинулись, — доложил конный.

Хотя было уже поздно, но в селе не спали. Горели зажженные огни, лаяли собаки, перепуганные женщины тащили куда-то голосивших детей. Толпа крестьян сосредоточенно и молча стояла у дороги, ожидая подходивший отряд. Это была самооборона. Убедившись, что это красные, они повеселели, стали разговорчивей, кое-кто закурил, а успокоенные женщины стали тащить обратно в дома свои сундуки, рухлядь и плачущих детей.

— Командир, только сейчас наши молодые ребята прибежали из степи. Они там сторожили, чтобы предупредить вас. Они говорят, что Махно со своими людьми ушел из Одинцовки и повернул на Воронцовку, — сообщил Кулику председатель сельсовета.

— Есть отсюда короткий путь на Воронцовский шлях? — спросил начарт.

— Есть.

— Мосты исправлены? Пройдет пушка?

— Пройдет, — сказал председатель.

— Добре. Давай нам твоих разведчиков, пускай покажут дорогу.

И, забрав двух парней, Кулик повернул свой отряд на юго-запад и повел его по степи на Воронцовку.

— Григорий Иваныч, а не подведут, не обманут нас жители? — осторожно спросил Сергей.

— Нет. Во-первых, им самим от Махно смерть и разорение, а во-вторых, я был уверен в том, что банда не пойдет на Андреевку, а обязательно свернет к Воронцовке.

— Почему же? — спросил Сергей.

— Очень просто. Махно не дурак и отлично знает, что сейчас по тревоге отовсюду скачут на помощь Одинцовке наши эскадроны. И из-за Игреня, из Кашинки, и из Грайворона, а вот в Воронцовке-то у нас ничего нет. Ясно, что он с главными силами бросится туда, а для отводу глаз мелкие партии кинет по степи в разных направлениях.

Спустя полчаса отряд кавалерии, пройдя пышные поля, спустился в Сухую балку и, следуя по ней, вышел на Воронцовский шлях. На шляху за курганами было тихо. Зарево догоравшего пожара опустилось за горизонт. Ночь, темная и густая, опять повисла над землей.

Впереди, рядом с охранением и проводниками, ехал Кулик. Дойдя до разветвления дорог, ведших на села Воронцовку и Гашун, он спешил отряд и, сведя его с дороги в балку, оставил там. Между курганами уже лежала спешенная цепь конармейцев. У дороги, в кустах и ложбинке, стояло пять пулеметов, глядевших в темноте своими тупыми стальными рыльцами прямо на дорогу. Из ерика чернел ствол замаскированной пушки.

— Ну, все готово для встречи дорогих гостей, — обойдя позицию, сказал Кулик и лег на траву возле наблюдателя.

Восток уже посерел. Влажный туман, оторвавшись от земли, низко стлался по равнине. Предутренний холодок пробежал по курганам. До восхода солнца было недалеко, хотя мгла еще курилась, и была дымчатой и неясной.

— Идут, — сползая на животе с кургана, прошептал наблюдатель.

Кулик сильней прижал к глазам бинокль и, не двигаясь, глядел вперед, в темную мглу, которую прорезал какой-то шум. Лежавшие в засаде конармейцы затаили дыхание.

— Без моего приказа не стрелять, — не отрывая от глаз бинокля и не поворачивая головы, сказал командир.

Шум нарастал. Уже отчетливей слышались цокот копыт, бряцание сабель и прерывистый храп коней. Из серой мглы вырвались конные. Они на широкой рыси пронеслись мимо, обдавая стремительным, свистящим ветерком лежавших у обочины конармейцев. Они как видение, как выходцы тьмы пронеслись мимо и исчезли за дорогой. По-видимому, это были передовые. Не успел растаять стук копыт, как вдали, за курганами, снова возник шум. Но теперь это был топот множества коней. Стучали колеса, тарахтели телеги, раздавались возгласы, отдельные голоса. Темная масса быстро катилась по дороге, и вместе с нею рос и приближался гул. Вдоль дороги бежало облако пыли, уже различаемое глазом в дымчатой предутренней мгле.

Восток посветлел. Сквозь мутную и седую мглу просачивался свет. Пока еще слабый, еле ощутимый, он раз и другой пробежал по степи и, как бы задерживаясь на гребнях курганов, медленно пополз дальше. Словно какая-то пелена сдергивалась с горизонта. Он светлел и окрашивался в розоватый цвет.

Из-за поворота вынеслась толпа конных. За нею сплошной массой скакали тачанки, телеги, экипажи. Они уже миновали курганы. Низко опустив головы, откинув назад шеи и тяжело дыша, вылетела первая тройка. За нею мчалась вторая, третья… остальные. Пыль, кружа, взлетала из-под копыт разъяренных скачкою коней. С их морд летела пена. Грызя удила, они неудержимой лавиной неслись вперед.

— Огонь! — закричал начарт.

Из дула орудия вырвалось пламя. Горячая картечь врезалась в коней. Ровный залп раскатился по степи. Забили пулеметы.

— Беглый, шесть патронов! — снова закричал Кулик.

Дым и пламя рванулись на дороге. Картечь в упор секла людей, кромсала конские тела, экипажи. Давя друг друга, в скрежете, воплях и тресте падали люди, валились тачанки. Раздавленные кони бились внизу под кучей налетавших на них тел. Стоны, храпение, вопли неслись с дороги, а неумолимая пушка все озарялась вспышками огня, и раскаленная картечь хлестала по дороге.