— Как быстро вы, о люди, забываете шариат и святые слова Несомненной книги! Как тянут вас к себе пороки и грехи! Вместо того, чтобы обнажить шашки и показать их страшный блеск врагам, вы, подобно язычникам, режете скот, принося его в жертву. Кому?! — еще звонче закричал Гази-Магомед. — Истинному богу не нужны такие жертвы. Только язычники и лицемеры прячутся за кровь беззащитных ягнят! Нам, детям ислама, защитникам истинной веры, надо проливать кровь не глупых баранов, а врагов. К этому вас призываем мы. Газават русским!!

— Газават русским! — выхватывая из ножен шашки, закричали мюриды.

Блеснули обнаженные клинки. Толпа, только что беззаботно веселившаяся, грозно закричала:

— Газават русским!!

— Газават ханам и бекам, продажным муллам и кадиям, отступникам ислама! — закричал Гази-Магомед.

— Газават им!.. Смерть отступникам! — так неистово и грозно подхватили люди, что звук их голосов перелетел через Койсу и долгим эхом отозвался в ущелье.

Дети, женщины, мужчины, охваченные экстазом, увлеченные вдохновенной речью имама, исступленно и грозно вопили:

— Га-за-ват!!

Солнце играло на занесенных над головами клинках, отражалось на лицах людей, сверкало на снежных вершинах Аварских гор.

— Газават всем врагам истинной веры! — подняв руки над головой, провозгласил имам. — А теперь, дети, время намаза. Исполняйте его во имя пророка.

Он надел папаху и среди вновь возникшей благоговейной тишины громко, уверенно и отчетливо сказал:

— Дождь будет… Аллах пошлет его нам на этих днях, и пусть кровь неверных и изменников прольется так, как прольются дожди на нашу иссохшую землю.

— О святой имам… Отец… Да будет благословенно твое имя… Гази… Имам! — застонали, закричали люди и опустились на колени, вздымая руки, протягивая их к стоящему на валуне Гази-Магомеду.

Спустя час Шамиль, улучив минуту, озабоченно и тревожно опросил имама:

— Ты обещал им дождь, а что, если его не будет… Кто поручится, что засуха не продлится?

Гази-Магомед вздохнул, помолчал и тихо произнес:

— Шамиль, брат мой. Народу всегда надо обещать то, чего ему недостает в данную минуту, а засуха должна прекратиться… дожди должны быть… В нашей горной стране засуха не бывает вечной.

А в крепости Грозной благочинный отец Иероним писал во Владикавказскую крепость рапорт о том, что согласно указания епископа Палладия, 27 июля в семи станицах Кизлярского отдела были проведены богослужения и крестные ходы с мольбой о дожде. Донесение благочинного кончалось следующими словами:

На следующий день солнце еще сильнее жгло иссохшую, потрескавшуюся землю. Зной беспощадней охватил всю притеречную, кумыкскую, приморскую равнины. На всей Лезгинской линии стояла туманная, жаркая мгла, «музга», как называли ее казаки. Скот задыхался от безводья и зноя. Огромные слепни нападали на животных и людей; по камышам и плавням Терека носились стада кабанов, олени, не боясь людей, заполнили за Кизляром тихие заводи Терека; люди, измученные зноем, пылью, оводами и комарами, передвигались, как сонные мухи. Участились солнечные удары, в крепостях и отрядах был введен ограниченный водный паек.

А мгла, удушающая, страшная мгла все сильнее окутывала землю.

Под утро с моря, со стороны Каспия, задул ветер. Люди, спавшие в садах под деревьями, на плоских крышах саклей, проснулись от сильного грома и блеска молний, разрывавших предутреннюю тьму. Небо бороздили огненные зигзаги. Порывы холодного, все усиливающегося ветра проносились над землей, качая деревья, пригибая к земле лозняк, шурша камышом. Затем пошел дождь. Это был ливень. Сорвавшаяся с привязи стихия, словно желая наверстать упущенное, хлестала землю косыми потоками воды. Ливень обрушился сразу на всем протяжении Кавказской линии.

Весь Дагестан, вся Чечня, Моздокская степь, Кизлярские плавни, Ногайская равнина — все было залито, исхлестано потоками дождя. Иногда он ослабевал, синее небо и брызги горячего солнца на час-другой озаряли мокрую, взбаламученную землю, затем снова гремел гром, сверкала в тучах молния, грохотало в горах, и нескончаемые потоки били и кромсали землю. Она уже досыта напиталась влагой и больше не принимала ее. Мутные потоки бежали отовсюду, урча и сверкая. Горные реки вздулись и, сметая все, что попадалось на их пути, низвергались в долины. Терек вышел из берегов. На четвертый день беспрерывных дождей он изменил свой путь и ринулся на станицы, ломая мосты, унося в мутных, буйных волнах обломки лодок, плотов, береговых строений, трупы животных.

Койсу, недавно такая тихая, мирная обмелевшая речушка, сейчас с грохотом и ревом катила свои воды, смывая все, что не успели убрать люди. Арбы, доски, сено, бревна — все мчалось вниз, в долины. В грохоте и пене, заполняя ущелья, сделав непроходимыми дороги и броды, неслись в яростном беге горные реки по кручам вниз.

Четыре дня буйствовали дожди; четыре дня ливней и гроз превратили высохшую землю в болото. Затем дождь прекратился. Горы опять подернулись голубой туманной дымкой, ушли тучи, солнце, щедрое южное солнце выкатилось из-за гор и обожгло землю. Подул легкий ветерок, зашумели деревья, забормотала листва, вода быстро уходила, испарялась.

А еще через двое суток степь заискрилась, запестрела, зацвела. Благодатные дожди вернули ее к жизни. Красные огромные маки, белые ромашки, желтые лютики поднялись из изумрудной травы и цветным ковром покрыли землю. Темно-зеленая листва затянула леса, высокий камыш с рыжими метелками зашуршал, заходил над водой. Плавни наполнились болотной птицей, фазаны с фырканьем взлетали в подлесках Кизляра.

— Имам! Скажи, как ты узнал, что засухе конец, что будут дожди? — спросил Шамиль, глядя на бурные потоки, залившие аул, долину, горы. — Это же чудо!

Гази-Магомед поднял глаза. Шамиль, который всего на четыре года был моложе его, в эту минуту казался растерянным юношей, смущенно стоявшим перед зрелым и опытным мужем.

— Чудес нет, Шамиль, их не должно быть и в нашей жизни, — после долгого молчания сказал Гази-Магомед. — Просто я знал, верил, что должен наступить когда-нибудь конец засухе, ничего беспредельного не бывает, а она тянулась уже свыше пятидесяти дней. И потом, — он как-то мягко и добродушно улыбнулся, — ты помнишь, я сказал, что народу надо обещать то, чего он ждет, чего ему не хватает. Я это и сделал.

И на русской стороне, и за Тереком, в горских землях, аулах, горах, городах и станицах люди молились богу, вознося благодарения, твердя о чуде. Священники читали проповеди о милости божьей, муллы возносили хвалу аллаху, мюриды горячо и вдохновенно напоминали всем о пророчестве имама, славу и святость которого укрепил промчавшийся над землей ливень.

Над аулом разнеслись частые удары железа по чугунному кагану, висевшему на кожаном ремне.

С площади послышался громкий, протяжный и отчетливый голос будуна[4]:

— Правоверные! Дети истинной веры, жители аула! Сходитесь к околице, к дороге, ведущей на Унцукуль. Идите все, идите старые и малые, мужчины и женщины! Идите все. Будет, по воле аллаха, суд над нечестивыми, проклятыми в своем грехе и поступках, Джебраимом, сыном почтенного Мустафы-Кебира, и грязной шлюхой, потерявшей совесть и стыд, Патимат-Кизы, жены почтенного Саадуллы. Все, все идите, и да поможет аллах суду и правде.

Шамиль вопросительно глядел на Гази-Магомеда. Имам сидел над какой-то бумагой, испещренной арабскими буквами. Время от времени он поднимал голову и о чем-то долго и напряженно думал. Он, казалось, совсем не замечал своего озабоченного друга.