– Так почему же вы не обосновались в Сакраменто, если ребятам из прессы все равно, куда ехать? – спросил Аарон, следуя за Оглом и оглядываясь по сторонам.

– Ребятам, может, и все равно, но мне-то нет. Я не хочу сидеть в Сакраменто, потому что это пересохшее сортирное очко. А Сан-Фран слишком, черт побери, дорого обходится. И поэтому я здесь, в лучшем месте, какое только можно найти.

Они приближались к некой сложной конструкции, комнате внутри комнаты – трехмерному переплетению деревянных брусьев, окружающих и поддерживающих изогнутую стену. Старомодную стенку из оштукатуренной рейки.

С одной стороны сооружение было открыто, позволяя заглянуть внутрь. Комната имела овальную формы, и сейчас была расколота, как яйцо.

Огл заметил его любопытство и взмахнул рукой.

– Входите, – сказал он. – Лучшая комната во всем здании.

Аарон переступил через брусья и сквозь пролом проник в овальную комнату.

Внутри обнаружился прекрасный письменный стол. Это был кабинет. Овальный кабинет. Это был Овальный Кабинет.

Аарон видел настоящий Овальный Кабинет в Белом Доме, когда посещал Вашингтон, округ Колумбия, со школьной экскурсией. И этот был точно такой же. Если сдвинуть две половинки вместе, подобие станет полным.

– Она совершенна, – прошептал он.

– По телевизору абсолютно совершенна, – сказал Огл, влезая следом. – На кинопленке всего лишь довольно хороша. Для деревенщины в любом случае сойдет.

– И зачем же она вам?

Огл хлопнул по большому крутящемуся кожаному креслу ладонью, развернул к себе и рухнул в него. Он откинулся на спинку и закинул ноги на президентский стол.

– Слышали когда-нибудь о стратегии Розария?

– Да, смутно.

– Ну так вот, Белый Дом – людное место – все эти тургруппы, которые шастают туда-сюда, а как я уже упоминал, большинство типов из прессы ошиваются здесь, в Калифорнии. Иногда оказывается удобнее следовать стратегии Розария прямо здесь, в Окленде.

– Я не знал, что вы действуете на таком уровне, – сказал Аарон. – Не подозревал, что вы работаете на кандидатов в президенты.

– Сынок, – сказал Огл, – я работаю на императоров. В восемнадцатом веке политика целиком строилась на идеях, но потом появился Джефферсон с целой кучей новых идей. В девятнадцатом веке политика строилась на личности. Но никто не демонстрировал такой силы личности, как Линкольн и Ли. Большую часть двадцатого века она крутилась вокруг харизмы. Но теперь никто не верит в харизму, поскольку Гитлер использовал ее, чтобы убивать евреев, а ДФК – чтобы клеить телок и отправлять нас во Вьетнам.

Огл выдернул упаковку пива из дребезжащего старого холодильника за стеной «Овального Кабинета» и выставил банки на президентский стол. Аарон придвинул поближе один из стульев, и теперь оба сидели, закинув на стол ноги и с банками пива в руках.

– И что же сейчас? – спросил Аарон.

– Внимательность. Мы живем в Эпоху Внимательности. Публичная фигура должна выдержать внимание прессы, – сказал Огл. – Президент – высшая публичная фигура и должна выдерживать самое пристальное внимание; он подобен человеку, растянутому на дыбе на площади в какой-нибудь средневековой жопе мира и испытуемому Инквизицией. Как и средневековье, Эпоха Внимания плюет на рациональные доводы и дискуссии, а клятвы и протесты считает ложью и обманом. Единственный способ установить правду – это ритуалы испытания, которые создают в подследственном такое нечеловеческое напряжение, что любой изъян его характера становится роковым, и он раскалывается, как треснувший алмаз. Это мистическая процедура, апеллирующая к высшим, не называемым силам, и отрицающая рациональность, каковая считается работой Дьявола. Как римские гаруспики, которые предсказывали итог битвы, не изучая силы противника, но ковыряясь в дымящихся потрохах жертвенного барана, мы пытаемся установить готовность кандидата к отправлению должности, скрестив на нем лучи прожекторов в телестудии и подсчитывая, сколько раз в минуту он мигает, деконструируя его способность смотреть прямо в глаза, отслеживая его жестикуляцию – открыты или сжаты его ладони, направлены ли они к камере или от нее, распахнуты или скрючены, как клешни.

Я набросал угнетающую картину. Но мы с вами подобны обученным грамоте монахам, которые в течение всех Темных Веков нянчили огонек греческой рациональности, скрываясь в подполье, узнавая друг друга по тайным знакам и кодовым словам, встречаясь в подвалах и чащобах, чтобы обмениваться опасными, подрывными идеями. У нас недостаточно сил, чтобы изменить образ мыслей безграмотного большинства. Но у нас довольно хитроумия, чтобы пользоваться их глупостью, чтобы изучать их несложные мыслительные механизмы и использовать эти знания, чтобы исподволь направлять их к цели, кавычки открываются, верной и истинной, кавычки закрываются. Вы когда-нибудь попадали в телевизор, Аарон?

– Только случайно.

– И как вы при этом выглядели?

– Не очень хорошо. То есть у меня был настолько дикий вид, что это просто шокировало.

– Вы пучили глаза, не так ли?

– Именно. Как вы догадались?

– Кривая гаммы определяет, как камера реагирует на свет, – сказал Ки Огл. – Если она близка к прямой, то темное выглядит темным, а светлое – светлым, как в реальности и более-менее на каждой приличной кинопленке. Но поскольку эта кривая никогда не бывает прямой, темное стремится к черному, а яркое начинает бликовать и засвечиваться; только то, что посредине, выглядит туда-сюда. Так вот, у вас темные глаза, и притом глубоко посаженные, и в результате они уходят в черный. Белки глаз, по контрасту, кажутся чересчур яркими. Зная все это, вы бы старались смотреть прямо перед собой, чтобы как можно меньше показывать белки. Но поскольку вы не искушены в этих материях, то переводили глаза с предмета на предмет и белки при этом «вспыхивали», выпрыгивая из экрана – все из-за кривой гаммы; ваши глаза выглядели выпученными белыми сферами на грязноватом темном фоне.

– Этому вы и учите политиков?

– Это всего лишь пример, – сказал Огл.

– Охохо, просто позор, что…

–...что наша политическая система вращается вокруг столь тривиальных вещей. Аарон, прошу вас, не тратьте свое и мое время, озвучивая банальности.

– Прошу прощения.

– Так обстоят дела сейчас, и так они и будут обстоять, пока телевидение высокого разрешения не станет нормой.

– И тогда произойдет что?

– Все политики, обладающие в данный момент властью, полетят со своих должностей и возникнет совершенно новая структура управления. Из-за того, что телекамеры высокого разрешения обладают плоской кривой гаммы и, понятно дело, высоким разрешением, те, кто выглядит хорошо на современных телевизорах, на HDTV станут выглядеть плохо, и избиратели отреагируют соответственно. Станут видны слишком крупные поры на коже, а из-за алкогольных прожилок на носу и искусственности сделанных под ТВ причесок на HDTV политики станут выглядеть, как певцы кантри. Появится новое поколение политиков, похожих на кинозвезд, поскольку HDTV гораздо ближе к кино, а кинозвезды умеют хорошо выглядеть на кинопленке.

– Имеет ли все это какое-то отношение ко мне, или мы просто беседуем об отвлеченных материях? – спросил Аарон.

Ки Огл покрутил банку между ладонями, как будто пытаясь добыть огонь из крышки стола.

– Человеческое существо неспособно выдержать внимания, уделяемого кандидату в президенты – не больше, чем средневековое испытание огнем, при котором человека заставляют ходить босиком по углям.

– Но ведь люди, бывало, выдерживали это испытание?

– Посещали когда-нибудь курсы огнехождения?

– Нет. Но я слышал, что они существуют.

– Каждый может ходить босиком по углям. Штука в том, чтобы делать это правильно. В этом деле есть свои хитрости. Если эти хитрости вам известны, вы выживете. Так вот, в средние века некоторые люди, которые случайно открывали эти хитрости, выживали. Остальные проваливались. Это был совершенно случайный процесс, то есть – иррациональный. Но если бы в Темные Века существовали семинары по огнехождению, все подряд умели бы ходить по огню.

То же самое верно для современных испытаний. Эйба Линкольна сегодня никогда бы не выбрали, потому что генетическая случайность подарила ему лицо, неподходящее для телекамер. Но я, как рациональный человек, могу разработать все эти маленькие хитрости и научить им своих друзей, устраняя случайные, иррациональные элементы из современного варианта испытаний. Я обладаю знаниями, которые позволяют мне провести кандидата в президенты сквозь яму с углями Эпохи Внимания.

– И что это за хитрости?

Огл пожал плечами.

– Некоторые очень просты. Не надевайте костюмы в елочку, отправляясь на ТВ – они создают муар. Некоторые же... – и я использую этот термин не в оскорбительном смысле – поистине дьявольские. Именно тут в игру вступаете вы.

– Я понял так, что вы собираетесь использовать МИУЭМОПР, чтобы мониторить реакцию людей на политические дебаты и тому подобное.

– Никогда больше не говорите «МИУЭМОПР». Идиотское название, – сказал Огл. – Типичный неуклюжий хайтек-термин. Хуже для продажи не придумаешь. В ближайшее время ваше устройство будет поглощено более обширной технологической структурой. Оно станет очень важным элементом большой и чрезвычайно сложной системы. Система эта называется «СОР». Что означает «сбор, обработка и реагирование».

– Вы спрашивали, могу ли я сделать свое устройство портативным, – сказал Аарон.

– Было дело.

– Вы хотите, чтобы испытуемые носили эти устройства на себе. Вы хотите получать данные о их реакции на кампанию в реальном времени. Это и есть сбор и обработка. И «обработка» указывает на то, что вы собираетесь скармливать полученные данные компьютеру, чтобы анализировать и оценивать их по мере поступления.