Он толкнул дверь лаборатории, в которой мы находились.

— Доброе утро, мистер Ливингстон, — сказал он. — Вы не видели моей коробочки со стекляшками?

Голос его был таким же — самоуверенным и скрипучим. Манчестерский акцент. Я спрятал свою левую руку за спину, моля бога, чтобы он ушел.

— Не видел, — ответил мистер Ливингстон. — Послушайте, Барри, вы не можете уделить…

Мы с Ливингстоном стояли перед, длинным рабочим столом, на котором было составлено множество пустых стеклянных баночек и целый ряд зажимов. Я повернулся влево, все еще держа левую руку за спиной, и неуклюжим движением правой руки опрокинул зажим и две стеклянные баночки. Они покатились и загремели, но не разбились. Ливингстон вскрикнул от неожиданности и раздражения и остановил катившиеся баночки. Я схватил тяжелый, металлический зажим, который вполне мог пригодиться. Повернулся лицом к двери.

Я увидел спину Баррн Шаммока, уходившего от нас по коридору. Потом судорожно выдохнул и осторожно поставил зажим на место в конце ряда.

— Ушел, — констатировал мистер Ливингстон — Жаль.

Я поехал обратно в Ньюмаркет, в коневодческий исследовательский центр к Кену Армадейлу, раздумывая над тем, сколько времени понадобится болтливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шаммоку о визите человека по фамилии Холли, который интересовался свиной болезнью у лошадей.

Мне стало не по себе. Малодушный внутренний голос настойчиво требовал, чтобы я замолчал, бежал, улетел в безопасное место… в Австралию… в пустыню.

Зайдя к Кену, я спросил:

— У вас есть здесь кассетный магнитофон?

— Да, я пользуюсь им, чтобы записать кое-что, когда оперирую. — Он вышел из кабинета, принес магнитофон, поставил на свой письменный стол и вставил новую кассету. — Говорите, у него микрофон вмонтирован внутри.

— Остановитесь и слушайте, — сказал я. — Мне нужен свидетель.

Он пристально посмотрел на меня.

— У вас такой напряженный вид… Та игра, которую вы ведете, не так уж безобидна?

— Не всегда.

Я включил запись и для начала назвал свое имя, местонахождение и дату. Затем снова выключил его, сел и стал смотреть на пальцы, которыми мне надо было нажимать кнопки.

— Что случилось, Сид? — спросил Кен.

Я взглянул на него, потом снова на свою руку и сказал:

— Ничего.

Я должен это сделать, говорил я себе. Непременно должен. Если не сделаю, я уже никогда не буду полноценным человеком.

Я нажал одновременно кнопки «пуск» и «запись» и окончательно нарушил обещание, данное мной Тревору Динсгейту.

В обед я позвонил Чико и сообщил, что выяснил все насчет лошадей Розмари.

— Короче говоря, — сказал я, — речь идет о том, что эти четыре лошади страдали заболеванием сердца — им привили свиную болезнь. Я получил кучу сложной информации о том, как это было сделано, но теперь пусть голова болит у распорядителей.

— Ты сказал Розмари?

— Нет еще… Чико, ты можешь привезти свой кассетный магнитофон в Жокейский клуб на Портмен-сквер завтра, скажем, в четыре часа?

— С черного хода?

— Нет, с парадного.

Сэр Томас Аллестон сидел за своим большим письменным столом.

— Входите, Сид, — пригласил оп, увидев меня в проеме двери. — Я ждал вас.

— Простите за опоздание, — сказал я, пожимая его руку. — Это Чико Барнс, который работает со мной.

Он поздоровался с Чико.

— Прекрасно, раз вы пришли, мы пригласим Лукаса Уэйнрайта и остальных. — Он нажал кнопку внутренней связи и отдал указание своему секретарю: — И принесите, пожалуйста, еще стульев.

Кабинет постепенно наполнялся. Вошел Лукас Уэйнрайт и следом за ним Эдди Кит. Крупный, игравший простачка Эдди, теплое, отношение которого ко мне потихоньку улетучивалось,

— Итак, Сид, — сказал сэр Томас, — мы все собрались. Вчера по телефону вы сказали мне, что раскрыли, каким образом был испорчен Три-Нитро перед розыгрышем приза гиней, и, как видите, нас всех это очень интересует.

— Я..- м-м… записал все на пленку, — сказал я, — Вы услышите два голоса. Второй — это голос Кена Армадейла из коневодческого исследовательского центра. Я просил его пояснить ветеринарные термины, по которым он специалист.

Присутствующие закивали. Я взглянул на Чико, нажавшего кнопку пуска, и услышал собственный голос,

«Я, Сид Холли, нахожусь в коневодческом исследовательском центре. Сегодня понедельник, четырнадцатое мая…»

Я слушал бесстрастные фразы, объяснявшие, что произошло. Кен Армадейл повторяет мое примитивное изложение с большими подробностями. Его голос снова разъясняет, как получилось, что лошади были заражены болезнью свиней. Он: «Я обнаружил активные микроорганизмы в поврежденных тканях сердечных клапанов Глинера, а также в крови. взятой у Зингалу…» Мой голос продолжает: «Мутантный штамм был получен в лаборатории по изготовлению вакцин «Тайрсон» в Кембридже следующим образом…»

«Что касается мотива и возможностей, — продолжал мой голос, то мы должны сказать про человека по имени Тревор Динсгейт…»

Голова сэра Томаса резко откинулась назад, и он мрачно посмотрел на меня. Вспомнил, несомненно, что принимал Тревора Дннсгейта в ложе распорядителей в Честере. Быть может, вспомнил и то, что свел меня с ним лицом к лицу.

Это имя вызвало переполох в аудитории. Все они либо знали его, либо слышали о нем: видная, усиливающая свое влияние фигура среди букмекеров, могучий человек, пробивающий себе путь в высшие социальные круги. Они знали Тревора Динсгейта, и их лица говорили, что они шокированы.

«Подлинное имя Тревора Динсгейта — Тревор Шаммок, — говорил мой голос. — В лаборатории по изготовлению вакцин работает сотрудник по имени Барри Шаммок. Это его брат. Обоих не раз видели вместе в лаборатории…»

О боже, стонал я внутренне. Мой голос продолжал, и я слушал урывками. Я действительно сделал это. Возврата нет.

«…Это и есть лаборатория, где первоначально возник мутантный штамм. Тревору Динсгейту принадлежит лошадь, которую тренирует Джордж Каспар. Тревор Динсгейт в прекрасных отношениях с Каспаром… наблюдает утренние тренировки галопом, остается завтракать с ним. Тревор Динсгейт мог нажить состояние, если бы знал заранее, что фавориты на розыгрышах призов гиней и Дерби не смогут победить. Тревор Динсгейт имел средство — микроорганизмы болезни, мотивы — деньги, возможность — вход в тщательно охраняемые конюшни Каспара. Поэтому у нас есть основания для дальнейшего расследования его деятельности».

Мой голос замолчал, и через одну-две минуты Чико выключил магнитофон. У него самого был ошеломленный вид, когда он вынул кассету и осторожно положил ее на стол.

— Невероятно, — сказал сэр Томас, но не таким тоном, как если бы не верил этому. — Что вы об этом думаете, Лукас?

Лукас Уэйнрайт прочистил горло.

— Я думаю, мы должны поздравить Сида с замечательно проделанной работой.

За исключением Эдди Кита все согласились с ним и поздравили меня — очень великодушно с их стороны, учитывая, что сама Служба безопасности, получив отрицательные анализы на допинг, на этом успокоилась. Но, подумал я, перед ней Тревор Динсгейт предстал преступником еще до того, как его заподозрили, и не грозил так, как грозил мне.

Сэр Томас и другие администраторы, тихо переговаривавшиеся между собой, подняли головы, когда Лукас Уэйнрайт задал вопрос:

— Действительно ли вы считаете, Сид, что Динсгейт сам заразил лошадей? Ведь не мог же он вынуть шприц возле какой-нибудь из этих лошадей, не говоря уже о всех четырех.

— Вначале и я думал, что это мог быть кто-нибудь другой… Но есть способ, с помощью которого почти всякий мог бы это сделать.

Я опустил руку в карман, извлек пакетик с иголкой, присоединенной к крошечной ампуле, и передал сэру Томасу. Тог вскрыл пакетик и вытряхнул содержимое на письменный стол.

Они все поняли. Убеждать их уже не надо было.

— Поразительно, — с видимой искренностью сказал сэр Томас, — как вам удается раскрывать подобные вещи.