— Что там? Заметили?

— Вроде бы нет.

— Заметил бы, поднял шум, — убежденно промолвил Борис. — Не сидится тебе… — Вдруг, приподнявшись, горячо заговорил: — Может, нам не доезжая спрыгнуть? На станции опасно, все на виду…

— Неизвестно, где мы находимся, — перебил Антон.

Хорошо бы спрыгнуть, не доезжая станции, как только товарняк сбавит ход. Правда, может заметить поездная охрана. Или лучше не рыпаться, пока не отведут на запаску, раз уж это конечный пункт. Уставший мозг, борясь с навалившейся дремотой, подкидывал один вариант за другим и неожиданно отключился, потух. Незаметно для себя уснул — сморило наконец…

Очнулись от толчка. Эшелон стоял, в дверную щель чуть заметно брезжил рассвет. Не сговариваясь, торопливо подхватились, приникли к дверям. Эшелон дернулся, медленно подтягиваясь к станции.

В лиловой полумгле возник заваленный под тяжестью ракит деревянный забор, свинцово блеснуло озерцо с белыми комочками гусей, старинная, колоколом, водонапорная башня. Что-то знакомое было в этой полузабытой картине… Нежск!

— Приехали…

Сейчас действовать, пока не поздно. Антон весь напрягся, прислушиваясь. Где-то рядом заскрипели шаги по гравию, издалека кто-то пискляво окликнул по-немецки:

— Эй, гауптман, собирай свою команду — и в комендатуру!

— Зерно из Варницы подвезли? — спросил хриплый голос, и Антон, замерев, увидел остановившегося почти у самых дверей вагона все того же, в кожанке.

— Быстро там у вас в тылу соображают, гауптман. Варница еще у русских, встали как вкопанные. Возьмете что есть, часть вагонов тут останется. А грузчики будут к восьми. Грузчицы тоже. — И тонко, отрывисто засмеялся.

Кожанка: все еще маячила перед вагоном, вглядываясь куда-то вправо, и Антон, скосив глаза, увидел темную, почти сливавшуюся с забором фигуру, неспешно шагавшую обочь путей. Различил в темноте надвинутую кепку, бороду, ружье и, похоже, рюкзак за спиной. Вот он остановился, покашляв, немец в колонке спросил на ломаном русском:

— С охотой, папаша?

— Какая охота, — глухо донеслось в ответ, — война зверье распугала.

— Ясно. Как тут поближе до комендатуры?

— На ту сторону прямиком.

Немец в кожанке кивнул и тронулся с места, слышно было, как ухнул под его ногами пол тамбура, шаги удалились по ту сторону эшелона и вскоре затихли, а охотник все еще стоял у путей напротив вагона, расставив ноги, и с видимым безразличием стал закуривать.

Что делать?.. Через минуту–другую, немцы начнут обходить вагоны, и тогда им крышка — на виду у всех далеко не убежишь. А этот с бородой все стоит, покуривает, гад. И немцев не боится, прихвостень. Волнение сменилось напряженностью, в висках стучало. Чтоб тебе провалиться, зараза! шел бы своей дорогой, да поскорей! А старик все смотрел раздумчиво и, кажется, в одну точку, в прорезь дверей, точно и в самом деле мог что-то разглядеть. Или его соблазнял незакрытый вагон, и он норовил заглянуть и чего-нибудь стащить? Мало ли добра в товарняках… Где-то тут рядом начинается лес, кажется, подальше, за семафором. Выскочить и пройти мимо деда… В крайнем случае, если подымет шум, их двое… А там дай бог ноги. Да и станет ли он лезть в это дело, пойдет себе, не обращая внимания, если не дурак. И не враг…

— Пошли!

Носком сапога Антон откатил дверь…

И в этот момент старик двинулся чуть наискосок, может, ему тоже надо было переходить на ту сторону станции через тамбур. На мгновение остановился, чуть повернув голову, обронил, словно сейчас лишь увидел Антона:

— Зайцы-путешественники?

И кажется, даже подмигнул. В темноте блеснули глаза под надвинутым козырьком, все остальное лицо тонуло в густой бороде. Почудилось, что где-то он видел этого человека, слышал глуховатый голос. Нет, не было у него знакомых мужиков с бородами. На мгновение обожгла мысль — а вдруг его узнали, мало ли перебывало у отца людей! Всяких. А сейчас тут немцы.

Закурить не хотите? — спросил бородач, уже словно бы тронувшись с места и ничуть не удивляясь им — мало ли ездят сейчас по дорогам войны, может, принял их за окруженцев — только сейчас Антон вспомнил, что ведь они в летных шлемах, правда, в темноте не поймешь.

— Не курим. Хромай дальше, папаша.

— Издалека путешествуете?

— Да тут рядом, из-под… — отозвался Борька и тотчас умолк — как обрезали.

— Ну и как там погодка, в Чернигове?

Оба молчали. Антон чувствовал затылком горячее дыхание Бориса.

— Погода, спрашиваю, какая в Чернигове?

— Что ты привязался со своим Черниговом? — прошипел Антон, сжимая в кармане “вальтер”. — Мотай отсюда.

— Как знаете, — пожал плечами бородач, — только зря сопишь, по лесу тут заставы, окруженцев ловят. Так что зря…

Он повернулся уходить и тотчас остановился на голос Антона, спрыгнувшего наземь.

— Стой… Слушай, отец, ты русский? — Решение пришло неожиданно.

— Хохол.

— Одно и то же. Помоги, если совесть есть.

— Совесть не напасть, без совести б не пропасть. — В голосе его почудился смешок.

— Говори сразу — поможешь? Свои мы, понял, свои. — Он отступил в тень вагона, боясь, как бы их не увидели часовые с паровоза, и отвел рукой Бориса.

— А в Чернигове дождичек, — проворчал Борис.

— Ступайте вперед, — торопливо проговорил бородач, понизив голос, словно только и ждал этой просьбы, — вдоль под забором. Ясно? Под забором. Там в конце в пролом и по тропе прямо… К лесу. Увидишь дом в три окна. Крайний, крыльцо желтое, крашеное.

— Понял — желтое.

— Его издали видать. Там еще левей дома, туда ни шагу.

— Понял, а ты сзади пойдешь. Смотри не сверни, достану. На месте уложу.

— Уложу… Где это ты словечек таких поднабрался? Не у батьки ли…

Внутри у Антона похолодело. Что это, случайно оброненное слово или его в самом деле узнали? Он остановился у пролома, ожидая странного деда, пропустив Бориса, пролез сам и, лишь пройдя по затененной терновником тропе, оглянулся — провожатого позади не было. Теперь они оба стояли в растерянности… Первой мыслью было — западня! Чего только не передумал Антон за эти мгновения!

— Чего стали, стоячка на вас напала? — послышался приглушенный шепот по ту сторону терновника. — Вам дорога указана, головы еловые? Три минуты ходу — прямиком и направо…

— А ты?

— Скоро буду. У меня дела на станции. Ступайте, не бейтесь, была б нужда, на путях бы вас взяли, сопляки… И поторапливайся!

Антон пошел первым, теряясь в догадках. Что-то ему подсказывало: надо рисковать. В конце концов, деваться некуда, светало, а в случае чего… Он сжал в кармане пистолет и быстро зашагал по тропе.

Калитка была не заперта, двор утопал в гуще поблекшего сада. — За домом был пустырь с подлеском, дальше зубчато темнел сосновый бор. Осторожно, стараясь не шуметь, Антон ступил на крыльцо и, обернувшись, прошептал Борису:

— Стань за углом, если выстрелю, беги в лес.

Борис кивнул, он казался странно спокойным, глаза в темных впадинах чуть мрачно посвечивали из-под бровей.

— Жди…

Решение было отчаянным, надо было рисковать. Если за ними следят, все равно подобру не выпустят.

В сенях пахло керосином, кожей, какими-то солениями, запахи ощущались до тошноты остро. Он взвел в кармане курок. Услышав звяканье посуды сквозь обитую мешковиной дверь, толкнул ее. И замер. Спиной к нему у припечка маячила женская фигурка с распущенными волосами, в туго подпоясанном ватничке. Еще- ничего не понимая, почувствовал, как ослабли ноги Медленно опустился на табурет у дверей, поднялся и снова сел.

Женщина знакомым движением откинула со лба воронью челку, закрыла заслонкой печь и снова обернулась, знакомо коснувшись пальцами висков.

— Здравствуй, Клава, — сказал он почти беззвучно.

— Здравствуй… — Она отняла от висков пальцы.

Его толкнуло к ней, но он не тронулся с места, словно наткнулся на невидимую преграду. Что-то неуловимо новое было в ее обличье, мгновенно погасшем взгляде карих глаз: вместо слепящей солнечности сдержанный испуг, когда он зачем-то дважды повторил, что он от дядьки. Теперь он уже не сомневался, кто был их провожатый, такой непохожий на себя в окладистой бороде и старой одежде лесовика. И еще сказал, что Борька там, во дворе, сейчас он его позовет. Но Клавка словно не расслышала, лишь отчужденно распахнулись ресницы.