Бредя вниз по этажам, Зали старалась не думать о произошедшем и лишь благодарила Вселенную за то, то всё закончилось. Но, только войдя в спальню, она поняла, что ошибалась. Ничего не закончилось – Эулерани, поверенная подруга и предательница, сидела на своей кровати, разложив перед собой несколько летних сорочек и, видимо, выбирая, в какую из них нарядиться для поездки к родителям.

Увидев Зали, она подхватилась с места и метнулась к выходу.

– Куда это ты спешишь? – спросила Зали, встав посреди узкого прохода.

– Пропусти. Мне нужно… Нужно пройти.

– Ну так переступи через меня, толкни, чтобы я ушла с дороги. Ила знаешь что? Нажалуйся на меня аб-мансебо. У тебя это неплохо получается.

– Зали, ты не понимаешь, – запричитала она. – Я должна была рассказать. Если бы аб-мансебо стало известно, что я всё знала и не сказала ей, меня бы наказали.

– Да, ты поступила как хорошая девочка, но плохая подруга. Дрянь ты, а не подруга.

Зали поддалась внезапному импульсу и отвесила ей пощечину. Удар получился таким звонким, что эхо от него, казалось, разлетелось по всему интернату. Эулерани отпрянула и приложила руку к раскрасневшейся щеке. В глазах её читался испуг.

– Или уже, жалуйся, – выплюнула Зали и, освободив проход, направилась к своей койке.

Подруга выбежала из комнаты в слезах.

Зали уселась на незастеленную кровать и уронила лицо в ладони. Сейчас она просто хотела, чтобы ничего этого не было – ни унижения в комнате первой помощи, ни выданного секрета, ни самого Кината. Ещё ей хотелось снова стать маленькой и забраться к маме на руки, чтобы в этом тепле растворились все мысли и воспоминания, которые, несмотря на боль и предательство, все ещё вызывали томление в груди и внизу живота.

Эулерани оказалась весьма последовательной в своих действиях. Уже к обеду аб-мансебо узнала о новом происшествии, и Зали вновь оказалась в её кабинете. На этот раз разговор был коротким. Преподавательница настояла на том, чтобы Зали посетила интернатского психолога и, наконец «решила свои проблемы и вернулась к учебе, выбросив из головы всякие глупости».

Местный психолог оказалась титулованной представительницей касты киничей. Она легко могла претендовать на должность в музее галактических культур или даже в совете Магистрата, но предпочитала работать в интернате, аргументируя свой выбор любовью к детям. В центре её кабинета стояло большое удобное кресло, призванное дарить посетителям чувство покоя и приятной расслабленности. Но, сидя в этом кресле, Зали не чувствовала ни расслабления, ни любви со стороны психолога. Она снова была всюду виновата – потому что не могла держать себя в руках и преступила один из главных законов интерната, ударив подругу; потому что слишком рано позволила себе влюбиться, потому что забыла всё, чему её здесь так долго учили.

Если Зали что и вынесла из этой терапии, так только уверенность в том, что мужчины – трусы, а женщины – предательницы, и лучше отгрызть себе руку, чем ещё раз кому-нибудь довериться.

Радостный окрик грубо разорвал ткань воспоминаний надвое. Зали обернулась в сторону заходящего солнца и, приложив руку козырьком ко лбу, увидела стремительно приближающийся силуэт.

– Тейт-ичан! – воскликнула Зали, когда окликнувший её приблизился, сверкая белозубой улыбкой.

– Зали, крошка! – ответил тот и заключил её в объятия.

Эта встреча была радостной для обоих. Они не виделись долгие годы – с тех самых пор, когда Зали оставила родительский дом, отправившись в интернат на обучение. Тем не менее, она отчетливо помнила те вечера, которые они проводили вместе – Тейт всегда был желанным гостем в доме её родителей, и он всегда приносил Зали какие-нибудь мелкие подарки. Нередко он засиживался у них допоздна, и тогда маленькая Зали приходила в общую комнату, взбиралась Тейту на колени и, слушая непонятные взрослые беседы, постепенно погружалась в сон. Она всегда называла его Тейт-ичан, что означало «дядюшка», долго время действительно полагая его братом матери. Много позже она узнала настоящую историю их знакомства, о которой было не принято упоминать в семейных беседах, но для неё Тейт так и остался дядюшкой.

Когда они, наконец, выпустили друг друга из объятий, Тейт отступил на шаг и внимательно осмотрел Зали с ног до головы:

– Крошка, если бы твои родители не высылали мне фотографии каждый год, я бы и не узнал тебя. Какая ты стала… важная, – сказал он с усмешкой, но в его тоне чувствовалось уважение и даже восхищение.

– А ты совсем не изменился, Тейт-ичан.

– Стараюсь держать себя в форме, – скромно, но не без гордости заметил тот.

– Как же ты здесь оказался? – спросила Зали. – Почему я ничего не слышала о тебе на корабле?

– Я не хотел привлекать внимания. Тем более, никакой официальной должности на «Чанане» у меня не было. Я просто хотел поглазеть на россыпи звезд через иллюминатор корабля да покопаться в головах у дикарей, если выпадет такая возможность. После подписания мирового соглашения с фелдумейцами, которое не состоялось бы без моего посильного участия, Магистрат просто не мог отказать мне в таком капризе. А теперь видишь, как всё получилось… Возможно, это прозвучит чудовищно, но я рад встретить здесь тебя.

– Я тоже рада тебя видеть, Тейт-ичан. Хотя, конечно, было бы куда лучше повидаться в более приятных обстоятельствах, – Зали вздохнула.

– Что ж, если судьба так распорядилась, то кто мы такие, чтобы злиться или печалиться?

– Дядюшка, ты, великий теель-кусам, которого народы многих планет называют Зрящим… и ты веришь в судьбу? – Зали недоверчиво прищурилась.

– Я верю в то, что склонность к унынию – величайший из пороков. Лучше расскажи, как твои дела, крошка Зали.

– Разве ты сам не знаешь? – Зали усмехнулась. – Я думала, тебе положено знать всё.

– Читать чужие мысли без повода – признак недоверия и неуважения. Это первое правило, которое должны усвоить киничийцы, когда садятся за парты. А я хорошо усвоил все правила, так что на этот счет можешь быть спокойна.

– Что ж, в любом случае, я и сама толком не знаю, как у меня дела. Кажется, я ещё не вполне осознала всё происходящее.

– Тут большинство таких, крошка Зали. Не имеет значения, улыбаются ли они, ходят ли хмурые или сосредоточенно отдаются работе – все они находятся в смятении и боятся думать о завтрашнем дне. Даже великие аж-сулы, которые все дни проводят над планом захвата города, просто боятся поднять глаза от своих тактических компьютеров и оглядеться вокруг. И мне не надо читать их мысли, чтобы понять это. Всем нам стоит быть терпеливыми и снисходительными друг к другу в этой сложной ситуации. Порой это бывает очень непросто, но мы как никогда должны держаться вместе.

– Наверное, ты прав, дядюшка. Как прав и в том, что терпение в эти дни дается как никогда сложно.

– Ты всегда была сильной, крошка Зали, совсем как твоя мать. Я верю, что ты справишься со всеми испытаниями, которые тебе выпадут, – сказал Тейт.

Кивком головы он указал на группки странников, идущих мимо по направлению к центру лагеря.

– Смотри-ка, все уже спешат к ужину. Не пора ли нам составить им компанию?

Зали взяла Тейта под руку, и они направились вслед за остальными. По пути они не обменялись больше ни словом, но это было и ни к чему. Оба они чувствовали радость от того, что встретили друг друга в этом чужом враждебном мире, и светлую печаль о былых днях, которые теперь казались не более чем сном, приснившимся им обоим.

Они подошли к широкой поляне недалеко от штабной палатки. Днём она служила местом общих собраний, а по вечерам на ней устраивали скромные пиршества. Солнце уже зашло, но вокруг не было темно. Ночь наполнилась желтыми и оранжевыми отсветами пламени от горящих всюду костров. По лагерю распространялся сладковатый запах жарящегося мяса, который будил аппетит даже у тех, кто считал, что он не голоден. В разных концах поляны на импровизированных вертелах жарились разрубленные на несколько кусков бараньи туши, и у каждого костра кучковались странники.