Август выдался во всех смыслах жаркий. Солнце палило нещадно, уничтожая и без того жалкую растительность Австралийской пустыни, и даже терморегуляторные системы бронекостюмов не спасали странников от душного зноя. Что же касается дикарей, то в них эта жара, казалось, распалила жажду борьбы – стычки с землянами в последнее время особенно участились, и отряды камаштли нередко несли потери.

Вот и на этот раз отправленные на задание странники вернулись в Кинчен изрядно потрепанными и такими уставшими, будто принимали участие в масштабном военном походе, а не в рядовой операции по добыче продовольствия. Однако с заданием бойцы справились, и на городские склады было доставлено несколько грузовиков с сухими полуфабрикатами. Кроме того, с поля боя странники прихватили с собой нескольких пленников, которые теперь ждали своей участи в надежных камерах, устроенных таким образом, что в них невозможно было совершить самоубийство. Никаких крюков, на которых можно было бы повеситься, никаких острых предметов, ничего лишнего. Если дикарю хотелось расстаться с жизнью, не дожидаясь допроса, ему оставалось только попытаться задохнуться, задержав дыхание, или биться головой о стену в надежде размозжить себе череп. Впрочем, пока в этом никто не преуспел – стены камер были обиты мягким покрытием.

Пока вернувшиеся с задания странники залечивали раны, а пленные земляне вспоминали молитвы, на втором этаже ажсулата проходило напряженное совещание. Узнав от командира отряда детали последнего боя, Кинбакаб пришел в ярость. Нависая над столом и глядя в упор на молодого камаштли, он сказал:

– С вами работали наши лучшие инструкторы, вас обучали, кормили до отвала, вас избавили от любых лишних обязанностей… И чем вы за это платите? Не смогли дать отпор кучке дикарей, чуть не провалили операцию. Это немыслимо! Как ты там сказал, дикари выскочили будто из ниоткуда?

– Да, – робко ответил командир, будто бы сразу уменьшившись в размерах, – Мы как раз подходили к складу, когда они…

– Молчать! – рявкнул Кинбакаб. – Не хочу даже слушать твое блеянье. Отряд должен был быть готовым отразить атаку. В любое время, в любом месте. Разве не этому вас учили годами? Или вы думали, что выбрались на прогулку?

– Но они всё же победили, – тактично заметил Келгани.

Он чувствовал, что на нем лежит часть вины за происшедшее, ведь именно он отвечал за подготовку молодых бойцов. Позже Келгани созовет совет командиров учебных зон и найдет виноватых, но сейчас ему хотелось защитить побледневшего и ссутулившегося под напором Кинбакаба холькана.

– Победили? – язвительно переспросил Кинбакаб. – Четверо раненых и двое убитых, хотя расстановка сил была явно в нашу пользу. Ты это называешь победой? Я это называю позором. Во что превращается наша армия, если даже учебные операции оказываются на грани провала? И еще эта новомодная манера брать пленных… Вместо того, чтобы давить дикарей как тараканов, вы с ними разговариваете. Подумать только, вы даже язык их выучили! Хорошо, что этого не видят верховные магистры, они бы умерли от стыда за то, во что превратилась армия странников.

Присутствовавший на совещании глава допросной комиссии от этих слов съежился и опустил глаза. За несколько месяцев он еще не успел привыкнуть к экспрессивным высказываниям Кинбакаба. Раньше эту должность занимала Зали, но после мартовских событий ей красноречиво намекнули на то, что пора дать дорогу молодым. Теперь на месте Зали сидел молодой киничиец Адарон, старавшийся слиться с интерьером.

Келгани понял, что нечего ждать поддержки от Адарона и ответил сам:

– Ты не прав, пленные нам нужны. Если бы не допросы дикарей, мы бы годами искали новые продовольственные и оружейные склады и не знали бы и половины того, что мы сейчас знаем о земной технике. Не говоря уж о том, что под пытками большинство из них легко отказываются от своих секретов по поводу расположения земных отрядов.

Кинбакаб хмыкнул:

– Я вижу, что ты, Келгани, уже воспринимаешь дикарей как равных. Мне грустно видеть, до чего ты опустился. Сегодня наши доблестные бойцы приволокли с собой нескольких землян, несмотря на то, что это в их задачи не входило, – он бросил уничтожающий взгляд на командира отряда, который, судя по виду, сейчас мечтал оказаться где угодно, но только не здесь, – Может быть ты попробуешь с ними подружиться?

Вместо ответа, Келгани поднялся из-за стола и налил себе стакан воды из пластикового бака, стоявшего в углу. Сделав несколько шумных глотков, он почувствовал, что раздражение, вызванное словами Кинбакаба, отступило, и только со вздохом сказал:

– Не нужно снова превращать всё в фарс.

– Значит, для тебя всё это фарс? А я думал, мы здесь говорим о серьезных вещах. Если главе нашей армии нет дела до происходящего в городе, то чего же ждать от остальных? Неудивительно, что бойцы так расслабились. Странники забыли о своем величии, привыкли жить, втянув голову в плечи, стали ничем не лучше дикарей. Ну ничего, я напомню жителям Кинчена о том, кто они и откуда пришли!

Слушая эту тираду, Келгани в который раз за вечер пожалел о том, что сейчас с ними нету Тейта. Уж он бы нашел нужные слова, чтобы утихомирить Кинбакаба – не то что эта пара новичков, для которых возможность войти в кабинет ажсула еще недавно была столь же невероятной, как возможность внезапного прибытия Верховных Магистров на Землю. Сам Келгани за годы споров привык относиться к Кинбакабу так, словно тот был природным катаклизмом или погодным условием – иногда случаются бури или периоды засухи, и лучшее, что ты можешь сделать – это запастись провиантом и переждать в безопасном месте.

Только Тейт мог вступить в диалог с Кинбакабом на равных, искусно обходя смысловые и этические ловушки собеседника. Но он, сославшись на необходимость поправить здоровье, уже три дня не появлялся в ажсулате и только в коротком утреннем звонке сообщил, что завтра обещает присутствовать.

Дождавшись, когда поток красноречия Кинбакаба иссяк, Келгани поднялся из-за стола и молча направился к выходу. Остановившись на секунду у двери, обернулся к Адарону:

– Завтра к вечеру жду отчет по допросам. Хорошего вам вечера. Уц-акаб, – добавил он, уже обращаясь ко всем, и скрылся в коридоре.

На следующее утро Келгани проснулся позже обычного. Небо за окном было затянуто тяжелыми темными тучами, из которых вот-вот мог сорваться дождь. От резкой смены погоды у ажсула раскалывалась голова – так происходило с тех самых пор, как в одном из боев много лет назад осколок бомбы пробил шлем Келгани и навсегда остался у него в черепе. Врачи удалили инородное тело, но старая рана нередко давала о себе знать продолжительными мигренями.

Келгани выпил таблетку и, не дожидаясь, пока она подействует, отправился в ажсулат. Проходя мимо главной площади, он не сразу понял, откуда у него внутри внезапно поднялась волна тревоги. Но, спустя миг, остановился как вкопанный.

На площади толпились жители Кинчена. Их взгляды были направлены в сторону помоста, стоя на котором, ажсулы в праздничные дни произносили торжественные речи или награждали героев. Сейчас рядом с помостом стоял желтый автокран. На его поднятой стреле болталось трое повещенных дикарей в форменном исподнем. Их лица посерели, руки висели плетьми, покачиваясь от ветра, на штанах темнели пятна от испражнений. Судя по виду повешенных, они провисели тут не меньше пары часов, но толпа не собиралась расходиться. Многие привели с собой детей.

Келгани обожгло стыдом за себя и своих собратьев – он будто застал их за недостойным занятием. И действительно, двадцать лет назад никто бы не обратил внимания на эдакую инсталляцию; странники, не глядя, переступали через трупы поверженных врагов, продвигаясь к цели. Теперь же потомки великой цивилизации, превратились в площадных зевак, забывших о гордости. Видимо, Кинбакаб кое в чем был прав – пришло время ужесточить законы, напомнить воинам о том, кто они, и в чем их миссия.