стороженно следя за князем.

Значит, вернулись с пустыми руками, — язвительно усмех

нулся князь. — Ехали ловить Боброка и князя Данилу, а вместо

этого отдали им Мамаеву грамоту?

Адомас молчал.

— Но ладно, боярин. Другие заботы свалились на нашу го

лову.

Голос великого князя был тих и ровен, и это его спокойствие бросало Адомэса в дрожь. Забыл о Боброке, о ханской грамоте?! Что могло случиться за те двое суток, пока его не было возле великого князя?

Вчера вечером прискакал гонец с русского порубежья и

сообщил, что мой брат Андрей со своими полками снялся

с места и подался на юг. Зачем, боярин?

Возможно, он боится, что ты можешь разбить его и Дмит

рия Ольгердовича по частям и хочет не допустить этого. Сорок

тысяч мечей — это не те двадцать, что сейчас у него даже вме

сте'с полочанами воеводы Рады, — сказал Адомас.

Так думал вначале и я. Но утром прискакал другой гонец

с вестью, что Дмитрий Ольгердович в то же время, что и его

брат, оставил Брянщину, где сидел до этого, и со своими дру

жинами тоже двинулся на юг. Что скажешь теперь, мой мудрый

боярин?

Адомас не решился высказать мысль, что пришла ему в голову, настолько она была страшной.

— Молчишь, — усмехнулся Ягайло. — А в обед от одного из

твоих лазутчиков прилетел ученый голубь. Твой соглядатай из

Москвы доносит, что князь Владимир Андреевич тоже подался

на Коломну. Вот теперь и подумай...

Ягайло вскочил из-за стола, ударом ноги отшвырнул кресло, подбежал к окну.

Перехитрил нас московский Дмитрий. Его войско уже под

ходит к Дону. Через несколько дней к нему примкнут оба Оль

гердовича и брат Владимир. А мы, если даже выступим в доро

гу сейчас же, все будем на полпути к Мамаю. И если Дмит

рию удастся навязать Орда битву, судьба Литвы решится беэ

всякого ее в этом участия. Понимаешь, боярин?

Но московский Дмитрий опытен и дальновиден, он не

оставит границу с Литвой без защиты, не откроет нам дорогу

на Русь.

Именно потому, что умен и дальновиден, он это и сделал.

Он смог понять, что судьба Руси сейчас решается на Дону, а не

в Литве или в Москве. И он пустит нас на Русь, хорошо зная,

что, если одержит верх над Ордой, все потерянное снова вер

нется к нему. Я не знаю, удастся ли ему победить Мамая, но

нас он уже победил: одним ловким ходом сбросил со счетов

53

войны десятки тысяч литовских мечей, не заплатив за это ни одним своим.

Великий князь, но уже не в наших силах повлиять на то,

что произойдет на Дону...

А потому, боярин, давай думать о Литве.

Ягайло быстрыми шагами вернулся к столу, уселся на его край, скрестил на груди руки.

Что нам делать, боярин?

У обоих Ольгердовичей только конница, и они уже опе

редили нас на два перехода, так что вряд ли мы их догоним, —

медленно, глядя себе под ноги, словно разговаривая сам с со

бой, начал Адомас. — Но зато перед нами открыта дорога на

Москву, откуда мы можем ударить в спину русскому войску.

Может, это и есть наша дорога, великий князь?

Нет, боярин, это не наша дорога. Прежде чем мы будем

в Москве, на Дону уже прогремит битва. Если победит МаМай,

мыс такой помощью будем просто смешны, если же верх возь

мет Дмитрий... Нет, боярин, надо идти на соединение к Ма

маю...

Я понимаю тебя, великий князь. Если мы двинемся на

встречу Мамаю, то будем чисты при любом исходе сражения:

Мамай сам ввязался в бой, хотя мог уклониться от него и до

ждаться нас. Я правильно понял твою мысль, великий князь?

Ягайло усмехнулся, опустил глаза. И Адомас понял, почему великий князь так спокоен. Просто он все обдумал, взвесил, принял свое решение. И он позвал Адомаса совсем не для того, чтобы советоваться, а чтобы сообщить ему принятое решение.

16

Под бархатным великокняжеским стягом, в богатом воинском облачении великий московский князь Дмитрий прямо и неподвижно сидел в седле и наблюдал за идущими мимо него к переправам через Дон русскими полками. Только что в его шатре состоялся военный совет, на который были приглашены князья и воеводы подошедшего к Дону русского войска. Вопрос был один: остаться по эту, свою, сторону реки и ждать нападения татар или самим переправиться на тот берег и навязать бой Орде?

Голоса разделились. Одни призывали к осторожности и благоразумию, пугали более чем двойным превосходством в силах татар и опасностью вести бой, имея за спиной реку. Другие настаивали на немедленной переправе и внезапном нападении на татар. В том же, что за спиной будет Дон, они видели залог того, что русское войско будет биться насмерть, зная, что пути к отступлению нет. И первыми среди тех, кто настаивал на переправе, были Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, боярин Боброк, князь Владимир Андреевич Серпуховский. Они знали, какой ценой оплачено право вступить в бой только с Ордой, не опасаясь удара Литвы в спину и чего стоило собрать воедино все русское войско. Они знали также, что литовская конница находится от Дона всего в двух-трех переходах.

А теперь они стояли на пригорке позади великого князя и

54

смотрели на нескончаемые колонны русского воинства, идущего через Дон. Вся необъятная Русь текла мимо них. Шли молодью юноши, впервые взявшие в руки оружие, и закаленные в сражениях воины. Проходили вчерашние холопы и смерды с рогатинами в руках и топорами за поясами, повесившие на плечи самодельные деревянные щиты. Ехали на рослых боевых конях закованные в броню и грозные в своем воинском умении княжеские и боярские дружины, уже не раз испытавшие в боях крепость своей руки. И все они, сыны русской земли, шли на неведомое Куликово поле, чтобы завтра утром, едва поднимется солнце, перегородить его из конца в конец рядами своих червленых щитов и заслонить Русь. Сто пятьдесят тысяч восточных славян встанут грудью против бесчисленного и страшного врага.

Русичи не дрогнув встретят бешеный натиск разноплеменных орд, зальют своей и чужой кровью это широкое поле, загромоздят его горами своих и чужих тел. И ничто — ни дикий напор татарской конницы, ни упорный натиск железных рядоз наемной итальянской пехоты, ни визжащие орды кочевников — не заставит их отступить.

И когда они' победят и над полем битвы хрипло прозвучит сигнал трубы, созывающей уцелевших под великокняжеское знамя, они опять сомкнут ряды своих залитых кровью щитов на тех же холмах, где стояли утром. И даже у них, чудом оставшихся живыми в этой беспримерной сече, видевших вокруг себя сотни смертей, вздрогнет сердце. Потому что вчетверо короче будет стена щитов. Из ста пятидесяти тысяч, стоявших утром под этим стягом, к вечеру останется только сорок тысяч. Но великий московский князь, объезжая эти ряды, ни на миг неусомнится в том, что, доведись им сейчас встретиться с новым врагом, они так же бесстрашно встретят его.