— Возможно. Но мы говорили только о контактах. Вы знаете, сколько надо энергии, чтобы сделать эль невидимым? Не ваш, а НАШ эль?.. Он не должен мешать: сквозь него должны быть видны деревья, кусты, багровый лес на заднем плане и все остальное. А для этого нужно излучать фотоны так, чтобы получалось новое изображение, чтобы весь эль превратился в объемный экран. Вписался в местность, в пейзаж. Превратился в огромное декоративное панно. И когда мимо нас проносится терраплан, или гелиостат, или любой другой экипаж, мы должны управлять свечением этого гигантского панно, так чтобы с разных точек оно было принято за нечто другое — за группу деревьев, например. А если нас наблюдают с двух разных точек? Тяжелая задача. Это утомляет.

— И потому я видел ваши корабли ночью в тайге?

— Может быть.

— Они летели в направлении Берега Солнца. Там осуществляется… проект, вы знаете…

— Знаю. Странный проект. Он мне напоминает вашу легенду о Прометее. Вы хотите овладеть звездным огнем. Но что вы знаете о самих звездах? Об их недрах? Почти ничего.

— Мы знаем, что звезды — источник энергии. Мы действительно ближе к той цивилизации, что постигла тайны генов, к биоцивилизации. Мы лишь чуть уклонились в сторону: теперь мы поклоняемся звездам, Солнцу, естественному реактору. Мы хотим сохранить пространства планеты свободными от термоядерных станций — пусть цветут сады. Мы сделаем океан легкими и сердцем планеты.

— Ну что ж, может быть, это ваш путь… Но кто знает, что ждет нас и вас в будущем? Звезды… если бы вы могли представить, сколько тайн еще скрыто от вас и даже от нас. Наш поиск приносит поразительные находки… Но теперь мне пора. Я вернулась к вам, чтобы исправить ошибку… ту, давнюю ошибку, в которой я не могу все же никого винить. Я не могу отнять у вас воспоминаний, но пусть происшедшее будет казаться вам сном. Поверьте, у нас нет иного выхода. Прощайте!

Я попытался удержать ее. Но она спокойно поднялась со стула и ушла. Я остался один и несколько минут раздумывал о происшествии, и голова у меня почему-то кружилась. С необыкновенной ясностью возникали вдруг обрывки фраз, я словно еще продолжал спорить и убеждать ее. Все было напрасно: какая-то невидимая работа происходила в моем мозгу. Но я уже спал.

Рано утром серые ветки тополей качались на ветру как тени. И было свежо от открытого настежь окна. Я поднялся с постели. Легкое головокружение живо напомнило мне ночь: я умылся, оделся, вышел на улицу, прошел около километра по пустынной улице, направился к шумевшему морю. У двух скал кружили ветры. Под рассветными полотнищами облаков бежал по морю корабль. Я сел на камень, морщинистый валун, и бездумно следил за кораблем… Уж не созданный ли моим воображением гармонист навеял странные грезы о космосе?

Я решительно встал и быстро пошел домой. Я не в силах был пока разобраться: требовалось время. Взбежав по лесенке, я вошел в комнату, где была она. Приблизился к окну, притронулся к спинке стула, на котором она сидела будто бы ночью… Справа на подоконнике я заметил красную горошину. Я осторожно сжал ее пальцами. Она была твердой, прохладной, блестящей. Бусина. Все, что она мне оставила на память.

На набережной среди пестро одетых людей меня догнал Энно. Я почувствовал, как рука его сжала мое плечо, и в ту же секунду услышал густой приятный голос:

— Вот мы где прячемся!

— Рад видеть, Энно. Тысячу лет…

Он тут же поволок меня куда-то, я не сопротивлялся, но и не помогал ему, просто переставлял ноги, удивляясь очевидному, неопровержимому факту: он был еще молод. Почти ровесник. «Да нет, — подумалось мне, — теперь я старше его».

Он втиснул меня в свой эль («самая быстроходная машина в мире»), и мы взлетели, я и глазом моргнуть не успел.

— Прощайся с берегом, — добродушно прогудел Энно.

— Ты с ума сошел — работа!

— Какая работа, если впереди три выходных! Чудак.

Он не понимал, не знал, не догадывался. Каково мне будет на «Гондване» теперь? У них это очередное плавание, шестнадцатая или семнадцатая экспедиция. Это их дом. И что бы там ни случилось, они оставались там. И тоже кое-что, наверное, помнили. И не распускали нюни.

— Ладно, — сказал я. — Покатай.

— Я тебе покажу настоящее каноэ, — по-детски улыбнувшись, таинственно, вполголоса сказал Энно.

Я узнал: Соолли теперь на Байкале, временно, на каком-то сверхсовременном глубоководном аппарате, потом собирается опять на побережье, будет работать по проекту «Берег Солнца»; Ольховский по-прежнему командует экспедицией, они идут в тропики — в Индийский, потом в Атлантику. Он сумел промолчать о главном.

Энно остался верен себе, и меня совсем не удивляли его чудачества. По его словам, он работал целый год, и ему помогали все киберы «Гондваны»: наконец-то он нашел им подходящее дело — вместе они построили «летающее каноэ». Это не игра слов: каноэ полинезийцев скользят по океанским просторам легко и быстро, и такой способ передвижения, по словам Энно, напоминает поездки на эле; но никогда раньше не спускалось на воду парусное судно с такими удивительными характеристиками.

Полинезийцы постепенно утратили часть своих секретов.

Еще до того, как викинги достигли берегов Северной Америки, жители тихоокеанских островов ходили под косым треугольным парусом и легко маневрировали в лабиринте архипелагов и течений. Уметь возвращаться на крохотные острова, затерявшиеся в морских просторах, непросто, особенно если не пользоваться никакими приборами, кроме незатейливых подобий карт, сплетенных из прутиков, к которым привязаны ракушки и камешки. Все лодки собирались из одинаковых деталей, на первый взгляд могло бы показаться, что на каждом из островов хранилась копия единого чертежа. На самом деле ни чертежа, ни копий не существовало. Строили по памяти.

— Корпус каноэ слегка выпуклый; свободно закрепленный аутригер уравновешивает платформу, это для остойчивости, — пытался объяснить мне Энно преимущества допотопного экспоната, пополнившего его собрание.

На воде лодчонка произвела впечатление: под ветром она плавно кренилась, только при сильных порывах набирала немного воды через планширы, которые приподняты всего на треть метра над поверхностью. На встречной волне она шла под парусом, как танцовщица с платочком.

— Теперь у нас есть самый точный чертеж каноэ! — торжественно провозгласил Энно. — Первый документ эпохи великих тихоокеанских путешествий.

— Пригодились все-таки киберы, — заметил я.

— Да, одному мне пришлось бы туго, — сознался он, — эскизы, копии, расчеты — это все же для них, для бездарных механических бестий.

Он собирался когда-то показать мне руины города-храма Нан-Мадола на острове Понапе. Его крепости и каналы, пробитые в коралловых рифах, родились на тысячу лет раньше, чем возникла Венеция. Энно рассказывал, как строили Нан-Мадолу, как подвозили шестигранные базальтовые глыбы из каменоломни, расположенной за сорок километров, как поднимали их по насыпным откосам из раздробленных кораллов. Как многажды восстанавливали здесь творения рук человеческих, пострадавшие от смертоносных тайфунов и цунами.

Но это было слишком далеко, чтобы мы могли добраться на каноэ. Несмотря на энтузиазм Энно, мы не достигли бы Понапе и за месяц плавания: «Гондвана» вот-вот должна выйти в Индийский океан! Слишком далеко. А у меня были считанные дни. Мы пошли другим путем. Пришлось перенести срок фантастического путешествия. Не забыл ли ты о нем, Энно?

В заповедной деревне, где крыши домов покрыты пальмовыми листьями, а стены сплетены из прутьев и лиан, мы слушали песни у костра. Нам отвели хижину с очагом, матами, табуретками. Энно развел огонь, чтобы ночью было тепло. Утром мы должны были тронуться в обратный путь.

Языки пламени казались юркими, красными в прозрачном воздухе — от них поднимался легкий теплый столб, в котором расплывались контуры луков, ружей, дубинок, тыквенных сосудов, мотыг, веретен, украшавших обмазанные глиной стены. В теплой золе, завернув в листья кусочки рыбы, пойманной на удочку, Энно приготовил ужин, позвал с улицы старика, который первым встретил нас на берегу, и о чем-то попросил его.