Старик ушел и через четверть часа вернулся с кувшином холодной ключевой воды. Пока варился чай, он рассказывал легенду о заселении острова. Самая наивная история, какую мне когда-либо приходилось слышать!

Давным-давно земля была необитаема: дикие равнины в объятиях гор, буйные, кристально чистые водопады, синие лагуны. Люди жили на небе. Однажды, когда мужчины ушли на охоту, самая красивая девушка племени искала ракушки на берегу и случайно проткнула палкой небесную сферу, ставшую совсем тонкой от вечного прибоя. Заглянув в дыру, она увидела далеко внизу землю, так похожую на знакомые ей места вокруг деревни. Три дня ходила девушка к берегу моря, чтобы любоваться необыкновенным зрелищем; на четвертый ее тайна стала достоянием старейшин, ибо все тайное рано или поздно становится явным. Созвав жителей деревни, старейшины уговорили их сплести длинную веревку из лиан. Потом все спустились по ней на землю. От них и пошли земляне. Но на небе до сих пор осталось то круглое окно-лаз, которое открыла девушка. Говорят, его можно увидеть, если только угадать местонахождение и хорошенько присмотреться. Правда, еще никому не удавалось обнаружить его.

— Мифы помогают изучать будущее, — заметил Энно, когда старик кончил рассказ. — В них есть стремление к познанию. А легенды — вымысел, и только.

— Разве это не близкие понятия? По совести говоря, я не различаю их. Мифы и легенды для меня почти одно и то же.

— Ну нет! В мифе может быть выражено прошлое, настоящее и будущее. Аллегория и гипербола только слегка маскируют идею, зато делают ее общедоступной. Эволюция мышления во многом обязана мифам. Появился старик и сообщил нам о небесной проруби — она была вчера, ее можно найти завтра. Вот в чем смысл мифа. А вот из эддических песен:

…Утром мы отошли от гостеприимного берега. Вскоре показался второй остров архипелага. Его вулканический конус упирался в облака.

— Высадимся, — предложил я.

Каноэ направилось в бухту. Мы вышли на берег. Было так тихо, что мы слышали, как у подножия вулкана шелестела трава под ласковым дыханием муссона.

— Хорошо бы подняться к самому кратеру, — сказал я.

Энно испытующе посмотрел на меня.

— Это далеко.

— Ничего, каких-нибудь три часа ходу.

Мы начали подъем, постепенно углубляясь в настоящий тропический лес. И как только нашлось ему место на склоне, который казался таким зеленым и приветливым издали! Уже через час Энно пустил в ход большой нож, который он захватил с собой. Приходилось прокладывать путь через густые заросли. Слева и справа от нас доисторические джунгли. Нас встречали реликты прошлого: древовидные папоротники, огромные хвощи, гиганты-плауны. Все здесь напоминало о миллионах лет, о жаркой влажной колыбели удивительных растительных форм, лишь кое-где переживших свою эпоху.

Так мы добрались до вершины холма, потом спустились в долину с высохшим руслом ручья. На другой стороне русла я увидел застывшую лаву. До кратера было еще далеко. Только теперь я заметил, что гора над нами курилась. Энно вопросительно посмотрел на меня и кивнул головой, указывая на ее вершину.

— Пойдем, — сказал я.

Подъем стал круче. Лес кончился, попадались места, где даже трава не росла. Мы оба начали уставать, но я обязательно хотел добраться до кратера. Через полчаса нас окружил туман. Моросило.

Мы иногда останавливались для отдыха. Мне показалось, что под ногами стало тепло. Жар земных недр давал о себе знать.

Туман становился реже, прозрачнее. Последняя сотня метров — и перед нами обрыв, крутая стена кратера, уходящая вниз. Сквозь клубы дыма и пара мы увидели кипящую магму и услышали ее неровное дыхание. Земля здесь была мертвой, выжженной, лишь метрах в тридцати от нас ютились меж камней кустики вереска. Я как зачарованный смотрел вниз.

— Пора, — сказал Энно.

— Подождем, куда спешить.

— С такими горами шутки плохи.

— Успеем.

— Мы вряд ли дождемся извержения. — Энно пристально смотрел на меня. — Они бывают здесь не чаще чем раз в несколько лет.

Вот он как заговорил! «А тогда, — подумал я, — когда Валентина… все они тоже были рассудительны и так же вот осторожны?»

— Энно… — сказал я и почувствовал, что не смогу продолжать: наверное, сказывалась высота и усталость. Сладковатый дым поднимался со дна кратера. Глубокая мрачная пропасть казалась миражем.

Он молчал.

Прошла минута-другая. На мое плечо легла его рука. Мы начали спускаться, обходя дымящиеся трещины, каменные глыбы, спотыкаясь в тумане, который встретил нас ниже.

К вечеру прояснилось, выглянуло солнце, открылся вид на море и бухту, где нас ждало каноэ. В закатном свете мы различали полосы морских течений, бегущих вдоль берега. Мы добрались до сухого русла, вошли в лес. Стемнело. При свете фонарика продолжали идти к берегу. Каменные глыбы, поросшие мхами и лишайниками, преграждали дорогу, я упал и больно ушиб колено. Мы остановились. Над головами — бирюзовые звезды, а за спиной у нас высилась гора, затмившая полнеба.

Наконец мы добрались до каноэ. Я невольно вспомнил легенду, записанную на песчинке, которую когда-то нашла Валентина. Тот остров был совсем другим — светлым и просторным.

Стоило мне увидеть красавицу «Гондвану» на рейде — и я опять вспомнил прогулки на «Дельфине». И Валентину.

Она не утратила для меня ореола неизведанности и волшебства. Меня не покидало ощущение калейдоскопичности событий и встреч. Но у нее был необъяснимый дар: она оставалась сама собой. И в моей памяти тоже. Я думал о ней, а она казалась все тем же, чем была когда-то, Валентиной. С наивно-пленительными губами, неотбеленным льном волос, серыми глазами, которые могли так широко раскрываться, что за ними угадывался неповторимый, девственный, просторный мир. А если она смеялась, то глаза темнели, странно сужались и светились голубоватым огнем. Я замечал его, даже когда она опускала ресницы.

Представлялось мне, что волосы ее спутаны, как осенняя листва на сильном ветру, такие же прохладные и влажные и похожие на нее цветом. В ней было так много от упругости земли, от весенних холмов и первых проталин с подснежниками, что я подумал: не подыскать другого, лучшего сравнения. Олицетворение одной из стихий: сила и слабость в светлых глазах-озерах… и руки как березы.

Подол цвета травы с морщинами и складками — это как будто зеленели лощины; тугие волны ветра с налету измяли легкие живые покровы. Пролетел шквал — приклонил две сосны с бронзово-желтой шершавой корой. Ветви касались песка; иглы так внятно шуршали, что в ушах стоял немолчный шум. Или это волны шумели, набегая на берег?

Следы на песке. Брошены белые туфли с бантами — они запутались в волосах Валентины… Коричневые соцветия бровей с оттенками спелого тмина, ржи, сухого хмеля; две влажные полоски ресниц и тонкая, как стрела, морщина на лбу с каплей морской воды, с рассыпанными, как мука, кристалликами соли у переносицы… Землистые серые губы с облетевшей кожей — еще одно жаркое напоминание о наготе весенней земли.

В долгом сне к ней приходили радостные минуты: она снова была Аирой. Губы ее готовы были приоткрыться, чтобы произнести заветные слова: мраку уйти, электрическим призракам — сгинуть, сердцу — оттаять. Она читала стихи и пела. То были мимолетные проявления жизни, странная мечта, на миллионную долю градуса она повышала температуру тела — ведь мечта уходит от нас последней.

Но ни слова не было сказано и ни одной песни не спето. И земной корабль, повинуясь изначальной воле, скользил в пустоте.