У пылающего зеленым пламенем солнца он попал в огненный вихрь, и великан-протуберанец едва не втянул его в пучину раскаленного океана. Звезда готова была слизнуть его с собственного небосвода своим жарким языком. Но, расправив крылья-паруса, точно исполинский космический жук, корабль оттолкнулся от сверкающего шара. И снова просторы. И звездная пыль.

Странная метаморфоза — далекая пылинка превращалась в очередную планету — спутник зеленого солнца, где звездоплавание прерывалось: из трюмов выбегала ватага механических зверей, искавших тепло в недрах, кристаллы в пещерах, воду среди каменистых пустынь. Свою добычу они поспешно несли в механических лапах, как будто их кто-то ждал на борту, подгоняя неслышным свистком. В расселинах они вынюхивали жизнь… Но открылся ли им новый мир как целое, мог ли задержать их внимание яркий окоем, ветры, запахи, свечение неба? Вряд ли. Вот и получалось — Аира не знала, в какие края занесло корабль, и не могла стать здесь гостьей, хотя ей-то эти недальние земли были, наверное, памятны и рассказали бы о многом.

И вот — последняя планета зеленой звезды. Начало полета к Земле. Долгая, очень долгая ночь.

Потом пришел конец путешествию. Она открыла глаза, дивясь случаю: почему именно ей на долю выпало это?

Было сумрачно. Тихо. Вмиг поняла она смысл происшедшего — ведь к этому она готовилась когда-то. Готовилась без всякой надежды. Но этот, один-единственный путь в будущее — через легенду, через сказочное превращение — стал былью.

Она пришла в мир вольного ветра и чистых просторных рек.

Прежде всего надо было понять, так ли уж она отличалась от тех, кто был здесь, на этой планете… Нет, никому, ни ей, ни им, не надо было бессмертия, бессмысленного счастья даром, ненужного, недостижимого дара прорицания. Она всматривалась в то, что ее окружало, что входило в ее жизнь. Но чем дальше, тем полней становились ее ощущения — и вот открылось само ее сердце. В первый раз случилось такое: летним вечером на всхолмленном поле ржи ее вдруг застало одиночество и вернулась память. Зазвучали забытые голоса, она увидела лица… услышала жгучий ветер, узнала прошлое. Стало страшно, и кровь застыла в жилах, и она остановилась, не в силах сделать больше ни шага. Лица… Голоса… как настоящие.

Она пришла в себя около полуночи. Поле серебрилось под луной. Перед ней лежали пологие холмы. На горизонте светились огни. Высокое темное небо было усеяно звездами. Пахло сеном, цветами. Она едва добралась до эля. С этих пор она узнала, что такое страх.

Бежали дни. Она старалась привыкнуть к реальности, изучить ее.

Одна за другой открывались перед ней дали. С высокого озерного берега она увидела раз сверкающие гребни волн на закате, акварельно-зеленые острова, тревожное движение желтых облаков, косые лучи садившегося солнца. Дул чистый, сильный, ровный ветер. Она стояла, держась за черную ольху, смотрела, как уходило солнце в воду, и не могла надышаться вволю. Каждый день она просыпалась так, как будто заново рождалась, как будто у нее вырастали крылья. Одно крыло — любовь. Другое — свобода. Подолгу бродила она у лесных ручьев, где росли калужницы, стрелолист и незнакомые белые цветы, и думала о будущем. Теперь все это должно стать ее домом. Воспоминания невыносимы. Об ушедшем могут поведать стоны, боль, слезы. Слова не в силах передать отчаяние. И потому — забыть, забыть… стать как все. Она рассказала людям, что могла, что помнила. У них ее письмо или память о нем. Помощь ее теперь никому не нужна. Но жить с мыслью о прошлом нельзя, это выше ее сил.

И если травы не скошены, если ногам не колко, еще и еще раз пробежать по лугу босиком, потом прилечь на поваленной сосне над оврагом, и смотреть на солнце, и гладить руками теплую тонкую кору… И разыскивать родники, грибы, узнавать травы, собирать ягоды в ладонь. А к вечеру склоняться над омутом в заповедной роще, чтобы увидеть себя в водяном зеркале. Руки смуглы от солнца, губы от ягод красны. Ты ли это, Аира? Чьи это волосы тяжелы, как волны, — клонят стройную шею к воде?

Не твои ли пальцы до боли сжали виски?.. Там все еще твое лицо, и в глазах твоя боль, и на левой руке твой браслет. Пусть подует ветер, закроет зеркало!

Она будет другой, ее жизнь. Что же было раньше на САМОМ ДЕЛЕ? Вместо иссохшей земли — мохнатые берега синих озер. Розовые и ясные вечера. Весной деревья по пояс в воде — половодье. Ивы, осины, вербы… Она придумывала, день за днем сочиняла историю своей жизни. Старушка, что повстречалась ей однажды у околицы, помогла ей. Рассказала о таких давних временах, что она как будто воочию увидела и широкие береговые луга, и серебристо-серые избы, и темные вечерние реки. Девушки, похожие на нее, волосы мыли дождевой водой, косы заплетали. Одна подняла голову; лицо круглое, лоб чистый, высокий, губы малиновые.

— …Нет, што вы! Плясать-то и иной раз можно. А нам с вами поговорить любопытно.

Голос негромкий, прозрачный, как у нее самой. «Пусть будет мне сестрой», — подумала Аира. И поверила. И опять голоса:

— Разливалась мати вешняя вода!

И этому поверила Аира. Узнала про бело-розовую повилику. От призору, от глазу дурного. Про тайну плакун-травы. Увидела красивую темно-зеленую ветку — и поверила. И была еще вязель-трава, та самая, что привораживает. Сестра остановила:

— Зачем тебе вязель-трава, не бери ее, и так хороша — лучше быть нельзя!

И она снова поверила. Утром роса у речной излуки, холодно босым ногам. Шла по воду, смотрела на светлое далекое поле, грустила. Будто бы повстречала кого-то. В белой рубахе, волосы льняные, глаза чистые — по берегу шел с той же пространной песней о вешней воде. Взглянул — и глаза отвел. И прошел мимо. Вспоминала о нем. Сколько дней минуло! Осенним вечером над крыльцом остался красноглазый огонь холодного заката — она ушла с ним.

Значит, было это. Потом был сон. Будто бы долгий-долгий. 3аболела она, что ли? Что за вопрос — если бы не болезнь, все было бы по-другому. Иначе. Может быть, ей вся жизнь ее приснилась? Может быть, она все придумала? И сестры не было — никого?

Нелегко с памятью совладать. Нужно вернуться, решила Аира, снова пройти по тем местам, где уже побывала. Тогда все и вспомнится. И она улетела в тайгу.

Она постигала секреты одной из стихий — земли. Но первые впечатления ее относились к озерам, рекам, морю, к ним безудержно тянуло, и любовь к воде была ей непонятна. Так, попалось однажды озерцо в хвойном глухом лесу. С черной, но прозрачной водой. Дно темное, покрытое слоем коричневых игл. Она долго всматривалась в воду. Заметила свое отражение, нагнулась совсем низко. Белое лицо, большие глаза да темные брови. Волосы упали в воду, а она смотрела и смотрела.

Она разделась, сложила платье, поставила рядом туфли и вошла в воду. Как завороженная. Было холодно, но приятно.

Она поплыла, медленно, без брызг. Легла на спину и закрыла глаза. Что-то почудилось вдруг. Представилось, что под ней бездонная пропасть, и она падает, падает… и вода уже подхватила ее и несет вниз, где темнота и вечный плен. Она вскрикнула:

— Нет! Нет!

Боясь открыть глаза, поплыла к берегу. Поняла, что ошиблась: все было на своих местах. Открыла глаза: вокруг светло. Высокое небо. Вздрогнула от страха. Успокоилась. Тело покрылось мурашками, она вышла на траву. Прутики, иглы кололи подошвы ног. Кожа ее рук пахла старым деревом, смолой, хвоей.

Она приложила ладони к щекам и расплакалась. Потом заставила себя снова войти в воду. Страх пропал.

Вышла однажды к реке. На галечной косе костер. Невдалеке эль. У костра о чем-то беседуют люди. Пятеро… нет, шестеро. Подошла так тихо, что не треснула сухая ветка. Спряталась за кустом, смотрела-смотрела, и самой захотелось погреться у костра. Да вдруг увидела: человек как будто знакомый. Как будто знала его. Почему-то стало опять страшно. Ушла и снова вернулась. Скоро они улетели.

Читала, говорила с другими, поняла: вода — стихия родственная. Некогда, века и века назад, на сваях, вбитых в дно, ставились хижины, шалаши, позднее — настоящие дома. Двести свайных построек раскопали на берегу одного из швейцарских озер. В египетском храме сохранились настенные изображения: царица Хатшепсут в стране Пунт, на цветном барельефе — свайные дома. Путь многих цивилизаций проходит через морское побережье. Легендарный капитан Немо говорил: «Ветер над морем чист и животворен. В бесконечном одиночестве на море человек все же чувствует вокруг трепетание миллионов жизней. Море хранит в своем лоне изумительные, неистощимые богатства, все оно — движение и любовь». До странного знакомые слова, подумалось ей, как будто кто-то шептал ей это во сне. «Море хранит в своем лоне…»