— Да, но не в магазине, а на самой улице.

— Выйди-ка. Цыпленок, — сказал Петков и опять оттянул ворот. — Багрянов, мне важно, чтобы вы правильно поняли меня… Ты все еще здесь?

— Ухожу, начальник…

— Вас прервали, — сказал я. — Что следует понять?

— Не то… Речь пойдет не о магазине. С ним более или менее ясно, и я склонен вам верить. По крайней мере, до будущего вторника.

— Какой мне смысл врать? Нет ничего хуже, чем идти до половины.

— Что вы имеете в виду?

— Мои отчеты. После них дорога назад заказана.

Петков остановился, словно споткнувшись о бугорок.

— Демагогия, Багрянов! Знаете, слушая вас, я иногда ловлю себя на мысли, что это вы, а не я работаете в ДС. Уж до того вы лояльны, что просто страшно делается…

— Не желаете верить?

— А разве я обязан? Разве вы дали мне хоть какую-нибудь гарантию, что слово изреченное не есть ложь?

— Обратитесь в «Униас».

— Это еще что?

— Страховое общество. Контора на углу Аксакова, и вас застрахуют от потерь в случае обмана со стороны деловых партнеров.

Петков сощурился и поскреб пальцем подбородок.

— Мы ушли в сторону… Записка!.. Не считайте наш разговор о записке окончательным. Она существует и, образно говоря, буквально вопиет о том, что не хочет кануть в Лету. Кто дал ее вам, когда и где?

— Не в курсе. Не представляю. Не знаю.

— Хорошо! Тогда другой вопрос: вы убеждены, что Искра непричастна к записке? Вы что, онемели, Багрянов?

— Нисколько, — сказал я и присел. — Просто тема старая и, на мой взгляд, исчерпала себя. Неужели вы не поймете, что я не брат вашей Искре, не сват и так далее? И именно поэтому могу взять грех на душу и сказать: «Да, это она!» У меня нет оснований быть благодарным Искре за ловушку на бульваре Дондукова, и посему, если она, а не я, попадет в оборот к Цыпленку, то меня это вполне устроит… Хотите услышать «да»?

— В придачу к доказательствам!

— Чего нет, того нет. О доказательствах заботьтесь сами.

— Следовательно, нет?

— Вот именно. И не ходите вокруг да около. Что я должен сделать?

— Забыть о подвале.

— Еще?

— И о нашем разговоре по поводу Искры и Гешева.

— А об этом?

Я не рассчитал и слишком энергично ткнул пальцем в шишку. Боль раскаленной железкой ожгла висок и проткнула барабанную перепонку. На мгновение я оглох.

— …все пройдет, — сказал Петков. — Допустим, ничего не было. Несчастный случай: вы упали с лестницы. Договорились?

Я кивнул и отвел руку от уха.

— А смысл?

— Мне позвонил директор полиции. Могу предположить, что ваша приятельница насплетничала Гешеву, а тот нажал на начальство. Мне приказано разрешить ей подключиться к работе.

— Так… — сказал я и с видимым усилием потер лоб. — Ну а я?…

Петков не дал мне докончить. Положил руку на плечо, легонько надавил.

— Искра скоро будет здесь и, возможно, захочет с вами говорить. На всякий случай Цыпленок или Марко останутся в комнате и помогут вам не проболтаться о подвале. Во всем остальном я полагаюсь на присущий вам здравый смысл.

— Значит, делиться не станете?

— Не грубите, Багрянов. Речь идет не о дележе между мной и Гешевым, а о вашей собственной судьбе. Помнится, я предупреждал вас, что в отделении А другие методы. Так будьте же благоразумны и не дайте Гешеву повода отобрать дело у нас.

На это нечего было возразить, и я кивнул, заканчивая разговор. Помимо прочего, мне хотелось остаться одному и до встречи с Искрой решить очередную дилемму: был ли звонок или же Петков ведет нечистую игру?

…Искра приехала после обеда и сейчас сидит передо мной как ни в чем не бывало — недовольно щурится и отмахивается от табачного дыма.

Я провожу рукой по щеке, ощупывая выступившую за двое суток щетину.

— Порядком оброс?

— Тебе не идет, — говорит Искра и улыбается. — Раньше ты мне больше нравился. Учти, молодым женщинам импонируют гладко выбритые лица. Здоровье и сила… Хорошие сигареты?

— «Арда». Лучше не бывает.

— Кури на здоровье. Завтра я принесу еще.

Ничего не понимаю! Утлую лодчонку, в которой я плыву, мотает волнами из конца в конец океана, не давая пристать к берегу… Старый пароль — это куда ни шло. Я был готов его услышать и подозревал, что Петков постарается обеспечить предлог для нашей с Искрой встречи… Но новый!.. Кто знает его? Я, тот, к кому я шел, и, возможно, седоусый. Неужели он провалился?… Или я схожу с ума и Искра имеет отношение к организации? В диалоге о снеге о дождем нет ни одной неточности.

— Ты уходишь?

— Пора. Поближе к ночи встретимся еще. Петков предупредил тебя, что мне разрешено задавать вопросы?

— Да уж, просветил! — бормочу я, изображая недовольство: чертов Цыпленок излишне внимательно пялится на нас от двери. — Спасибо за «Арду», барышня. Будьте спокойны, воспоминания быстро выветриваются, и у вас не появится повода упрекнуть меня в бестактности.

— Глупо! Очень глупо, бай-Слави. И недостойно тебя.

Я заставляю себя согнуться в поклоне и не распрямляюсь до тех пор, пока Искра не скрывается за дверью. Поясница моя тихо взвывает от боли, вынуждая почти рухнуть на тюфячок. Скрестив ноги, я массирую спину, и именно за этим занятием меня застает Петков, поразительно быстро появившийся на смену Искре.

— Цыпленок! Выйди!

— Он мне не мешает, — говорю я довольно нахально.

Вмешательство Искры в дело наряду со всем прочим означает, что Петков перестал быть единоличным хозяином а у Слави нет причин, чтобы не дать ему это почувствовать.

— Я сказал: выйди! Не зарывайтесь, Багрянов!

Хрустальные глаза на сей раз не повергают меня в трепет.

— Знаете… — начинаю я небрежно и достаю из пачки сигарету, — сдается мне, что Гешеву будет интересно узнать, кого вы прочите в авторы записки.

— Это шантаж?

— Ну что вы! Просто сделка. Не надо только на меня кричать, да и угрожать не надо. И все будет отлично.

Хрусталь темнеет, наполняется цветом. Петков дотягивается до стула, придвигает его и садится с принужденной улыбкой.

— Вы правы… Я погорячился, Багрянов. — Он привычно оттягивает ворот и придерживает его пальцем. — О чем вы говорили?

— Представьте, ни о чем, что бы имело для вас хоть какое нибудь значение. О погоде и моем виде. О том, что мне не к лицу борода.

— Сигареты от нее?

— Разумеется.

— Дайте сюда. Вам принесут другие. Только «Арда» или сойдет что-либо еще?

— «Картел» тоже годится. Вы и своим не доверяете?

— Береженого бог бережет, — говорит Петков и пощелкивает ногтем по пачке. — Значит, речь шла о погоде?

— И о кофе.

Петков оставляет в покое пачку и до отказа оттягивает ворот свитера. Роскошная вещь, но я бы на его месте не стал ее носить. Воротники под горло противопоказаны неврастеникам.

— Напишите мне обо всем. Как можно подробнее.

— Цыпленок был здесь и все слышал.

— Он тоже напишет. Что же касается бороды, то Искра права. Вас надо побрить.

Разговор иссяк, но мы сидим друг против друга в не торопимся расстаться. Сумбур и хаос наполняют комнату, засоряя ее обломками фраз, видений и чувств. Чтобы разложить все по полочкам, требуется время, и не только оно одно.

Отчет. Помнит ли Цыпленок дословно разговор о дожде и снеге? И что знаменует пароль, произнесенный Искрой, — провокацию или шажок к свободе? Где правда? Где? Я сижу, курю, и пепел рыхлым столбиком нарастает ка сигарете.

…«Жребий брошен!» — произнес Цезарь и с этой фразой вошел в историю. Слави Багрянов много веков спустя сказал то же самое, но уже не для истории, для себя. И решиться было ему немногим легче, хотя от него зависели не судьбы государств, а всего лишь несколько отдельно взятых жизней.

Искра только что ушла из особняка, унося в памяти дату «аварийного» рандеву и текст объявления для «Вечера». Всего несколько часов было дано мне, чтобы взвесить степень риска и прийти к выводу, что иначе поступить нельзя.