Ловкий, казалось, еще не совсем пришел в себя, когда Шельбаум постучал по столу и нетерпеливо спросил:

— Что вы знаете о Фридемане? Не темните, выкладывайте быстрее.

— Я вообще ничего не знаю, — торопливо ответил Ловкий.

Инспектор угрожающе посмотрел на него.

— Меня послал друг, я могу доложить только то, что рассказывал он, и…

Шельбаум кивнул.

— Понятно. Начинайте.

Кёрнер рассказал о поручении, полученном его другом от некоего Ритцбергера, касавшемся кражи со взломом в кредитном бюро. «Ага, — подумал Шельбаум, — поэтому-то он и говорит о себе в третьем лице»

— Вы… ваш друг знает о содержимом папки? — спросил Шельбаум.

Ловкий кратко описал содержимое папки, и обер-комиссар легко нашел подтверждение своей догадки, что в основе кражи со взломом лежали политические мотивы. Только ССА мог быть заинтересован в том, чтобы исчез компрометирующий материал. Кёрнер приступил к рассказу о встрече с Ритцбергером на Южнотирольской площади. Когда он упомянул о полицейском жетоне, предъявленном компаньоном Ритцбергера, инспектор чуть не подскочил, но Шельбаум спокойно остановил его.

— Номер? — коротко спросил он.

— Мой друг, к сожалению, не заметил, — сказал Ловкий. — Но жетон был настоящим.

— Знает ваш друг этих двух?

Кёрнер отрицательно покачал головой.

— Почему вы… ваш друг обращается к нам? — спросил Шельбаум.

Ловкий мстительно произнес:

— Если такие субъекты выдают себя за полицейских, то разве вы не заинтересованы положить конец их проделкам?

Шельбаум отпил глоток вина из бокала, который поставил перед ним хозяин. С улыбкой он наблюдал за Кёрнером.

— Это наше дело, — сказал он, отставляя бокал. — Но если мы дадим делу ход, то ваш друг вынужден будет дать показания и против себя.

Ловкий тяжело задышал.

— Он это сделает, я его знаю.

— Поговорите с ним еще раз, — посоветовал Шельбаум. — И тогда дайте нам знать. Но он должен хорошо поразмыслить. Дело может иметь последствия, о которых он даже не помышляет.

— Я мог бы сейчас…

Движением руки Шельбаум оборвал его на полуфразе.

— Позвоните мне, — сказал он, вставая и кладя кредитный билет на стол. — Пойдемте, Алоис.

Когда они вышли на улицу, инспектор спросил:

— Не прихватить ли вам его с собой? Ведь это он совершил кражу со взломом…

— Тогда бы вы крепко разочаровали его друга, — с улыбкой сказал Шельбаум.

— Но мы же знаем…

— Достаточно ли подозрения для ареста, мы должны решить сами, — спокойно сказал обер-комиссар. — Для меня оно было недостаточным.

— Я понимаю, — сказал Нидл. Ему было ясно, чего не хотел Шельбаум.

— Он не имеет понятия, на что идет, — сказал Шельбаум. — За всем этим прячется ССА, а он не потерпит, чтобы ему напакостил какой-то мелкий жулик.

— Но полицейский жетон, — возразил Нидл. — Вы думаете, он был настоящим?

— Вполне возможно, — мрачно произнес обер-комиссар. — Если член ССА находится на полицейской службе, то для такого дела он может одолжить свой жетон.

— Не думаете ли вы, что настоящий служащий криминальной полиции?… — с недоверием вскричал Нидл.

— О, нет, — жестко произнес Шельбаум. — Это было бы довольно рискованно. Только одолжил. Если бы Кёрнер опознал номер, то истинный владелец жетона с легкостью мог бы доказать, что он, по-видимому, ошибается. Ведь его никто не видел на Южнотирольской площади, а служебный жетон из рук никто не выпускает. Но Кёрнер, по-видимому, частично прав. Этот мнимый Ритабергер мог — судя по его повадке — уже раньше иметь дело с нами. Возможно, не здесь, в Вене, а в Линце или Зальцбурге. И там он мог быть взят на заметку по какому-то нечистому делу. О нем мы вскоре получим сведения, как только ваш друг вновь даст о себе знать.

— Если даст…

— Несомненно, даст, — сказал Шельбаум. — Я чуть было не сказал: к сожалению. Не из-за свинства, которым мы затем должны будем заниматься, на это не стоит обращать внимания, а из-за этого парня.

Они миновали подземный переход электрички и остановились. На прощание Шельбаум подал руку инспектору и недовольным тоном сказал:

— Но и это нам не помогает прояснить дело об убийстве Фридеманов.

Перед домом на Бертлгассе она вновь заколебалась, стоит ли сюда идти. Вчера на похоронах к ней обратилась женщина:

— Мы должны поговорить, фрейлейн Дзура. Приходите ко мне завтра часов в одиннадцать. Я — Ковалова, живу над «Черкесским баром». — На ее удивленный взгляд она добавила: — Вы ведь дружите с господином Маффи?

Прежде чем Эвелин смогла что-то ответить, Ковалова уже удалилась. На что она намекала, упоминая Эдгара? Эвелин охотно бы спросила Карин, кто такая фрау Ковалова, но Карин ушла вместе с обер-комиссаром и до сегодняшнего утра еще не возвращалась.

С тревогой она подумала об Эдгаре. Эвелин его любила, вот только бы он не был таким вспыльчивым. Однако если уж он оказался в грудном положении, то она ему поможет. И Эвелин решительно вошла в коридор дома Коваловой.

На звонок открыла горничная и провела ее в комнату, утопавшую в пестрых подушках. Эвелин с интересом стала рассматривать ширму.

— Мирот, ученик Бухера, — раздался голос позади нее. — Возможно, несколько смело. Но мне понравились гравюры, и я попросила скопировать их на ширме.

Эвелин круто повернулась и покраснела.

— Располагайтесь дитя мое, — сказала Ковалова приторным голосом, занимая место на оттоманке. На этот раз на ней было кимоно с изображением дракона.

В позе торопливого ожидания Эвелин заняла место на скамейке.

— Хорошая фигура, — с похвалой произнесла Ковалова.

— Что такое? — удивленно спросила Эвелин.

— У вас хорошая фигура, — сказала Ковалова, располагаясь поудобнее. — Я могла бы предложить вам работу. Нужна партнерша.

— В качестве танцовщицы?

— А иначе в качестве кого же?

— Я совершенно не обучена!

— Но, дитя, не это мне важно, — сказала Ковалова с презрительной улыбкой.

— Благодарю, не желаю.

Ковалова, почти сомкнув тяжелые веки, произнесла:

— Возможно, вы и правы. Но самым разумным с вашей стороны было бы поехать в Токио. Вы еще успели бы.

— Почему в Токио? — оторопело спросила Эвелин.

— Тогда вы будете довольно далеко от сих мест, когда дело запахнет жареным.

— Какое дело?

Ковалова приподнялась и резко крикнула:

— Розали, бутылку!

Горничная появилась с бутылкой водки и двумя рюмками. Она поставила их на низенький столик. Эвелин сразу же отказалась.

— Я не знала, что вы привыкли к более тонким винам, — иронически заметила Ковалова, — но ведь у него не так много денег.

— О ком вы говорите?

— Естественно, о вашем друге, — сказала Ковалова с лицемерным удивлением, — о господине Маффи.

— Какое вам дело до господина Маффи? — крикнула Эвелин.

— Конечно, никакого, — произнесла Ковалова и выпила. — Я видела господина Маффи той ночью, когда умерли Фридеманы.

Эвелин вновь опустилась на скамейку.

— Вы его видели?

— Я участвовала в вечеринке, — небрежно сказала Ковалова. — Моя машина стояла недалеко от дома за поворотом дороги. Перед отъездом я немного прошлась по берегу Старого Дуная. Я так люблю природу.

Эвелин подозрительно посмотрела на старуху.

— Когда я возвратилась к вилле, — продолжала Ковалова, — господин Маффи, довольно легко одетый, вышел из вашего дома…

— Он был у меня, — невозмутимо подтвердила Эвелин.

Ковалова кивнула.

— Так именно я и подумала. Я только была удивлена: что он в это время искал в саду?

— Я была разбужена криком и попросила его выйти посмотреть.

— Криком? — спросила Ковалова, опустошая рюмку. — Никто там тогда не кричал.

— Но меня разбудил крик, — настаивала Эвелин. — Это был крик женщины.

Ковалова покачала головой.

— Я ничего не слыхала, а я должна была бы услышать.

— Фрау Фридеман убили, — нетерпеливо сказала Эвелин. — Вы знаете это. Умирая, она кричала.