Но та же душа, капризно беспокойная, вечно жаждавшая новизны и острых озарений, очень скоро стала тяготиться унынием равнинных песен. Замкнутая жизнь, очерченная однообразием, прискучила, а главное — напугала Карен: чего доброго, можно заплесневеть, скиснуть, покрыться ржавчиной. Уж и так острили на счет нее. Таис-отшельница! И когда ей предложили сыграть роль международной кокотки в фильмовой пьесе «Водоворот», она с восторженной радостью ухватилась за это предложение, мгновенно сбросила с себя тихое уныние затворницы и блаженно окунулась в заедающую суету того мира, где главенствуют портнихи, сапожники, парикмахеры, маникюрши и — на всякий случай — юркие комиссионеры. После долгого перерыва на столиках будуара и гостиной появились пестрые журналы, посвященные спорту, зрелищам и модам, и романы из жизни боксеров, убийц, авантюристов и мрачных гипнотизеров.

Одновременно зачастили новые лица, молодые и старые, — а в числе их и Магнусен, напружиненный, как индюк.

Ларсен всячески пытался не отставать от Карен, но в жидком пламени ревности очень скоро растворилась вся его прыть. Он отставал. Вот тогда-то и вспомнилось: лучше верные 50 % в хорошем деле, чем… Сколько ни противилось все молодое нутро его этому циническому старческому компромиссу, но при мысли о клейкой Карен, от которой так мучительно трудно оторваться, приходилось подавлять в себе возмущение и с покорным смирением ожидать будущего компаньона. Кто он такой?

Чтобы не растравлять себя обидными, уязвляющими мыслями, Ларсен возобновил почти прерванную работу в конторе. Но это была видимость, еще большая, чем прежде. Вкрадчивые голоса служащих стали еще более вкрадчивыми, а шаги их более эластичными — его щадили, жалели, оказывали все знаки служебного почтения. Зато в дальних комнатах конторы, где колыхались головы счетоводов, где трещали ремингтоны, — неумолимо жужжали на всякие лады распространяемые слухи о его разрыве с Карен.

Разрыв, однако, еще не наступил. Было томительное ожидание его и злое, бессильное предчувствие, от которого устало замирало сердце. Затем показались и первые признаки разрыва: морщинистая скука на лице у Карен, придирчивая раздражительность и полное равнодушие к его подаркам. Заместитель еще не обозначился, но Ларсен понял, что путь и место для него уже подготовлены. Это повело к ничем не подавляемой подозрительности, с которой он встречал каждого появлявшегося у Карен.

Физическая близость с ней, еще недавно волновавшая его и до и после ласк, постепенно переставала удовлетворять даже его тщеславие. Он чувствовал себя пустой посудой, которую сейчас уберут со стола, и теперь уж целью его было не удержать Карен, а только отдалить срок предстоявшего конца, чтобы успеть вытравить в себе досаду и злость.

Среди таких мыслей, исполненных отчаяния, как неожиданный огонек в темную ночь, блеснули слова телеграммы, внезапно полученной от старика Гольма:

«Очень прошу немедленно приехать. Дело приближается к развязке. Моя жизнь тоже приближается к концу».

Так и прозвенело в ушах ликующее лукавство: «Счастливый случай затянуть последний акт!»

Как школьник, радостно запыхавшийся, примчался он к Карен, которая последнюю неделю проводила в Клампенборге, споткнулся о ковер и восторженно предложил:

— Едем в Америку.

Карен в это время штопала чулки. Так уж полагалось: в промежутках между оставляемым возлюбленным и новым на нее нападала тоска, которую она изживала починкой белья и штопаньем чулок. Это погружало ее в былые настроения молодости, в уют прошлого, когда в тишине убогой деревенской каморки, под тиканье часов, к ней слетались пышные девичьи мечтания. Заштопанные чулки она потом отдавала горничной, но сама работа увлекала ее безмерно.

— Куда? — презрительно поморщившись, спросила Карен, не отрываясь от чулка, надетого на суповую ложку.

— В Америку.

— Чего я там не видела?

В торопливых словах, пересыпанных междометиями, он стал убеждать ее: в фильмовой съемке перерыв; прекрасный случай прокатиться в страну, в которой она никогда не была; новые впечатления; несколько фотографических снимков в газетах — полезно, полезно!

Она ответила кратко:

— Это скучно!

Он не унимался. Снова привел прежние аргументы, только в другом порядке.

Она сухо повторила, вытаскивая ложку из чулка:

— Нет, это неинтересно.

Тогда он робко заметил:

— В моем обществе, я понимаю… А если пригласить Магнусена?

— Он не поедет, — деловито произнесла Карен. — У него скверные дела.

Ларсен подхватил:

— Это предоставь мне. Я берусь помочь ему. Речь идет о получении кредита в Промышленном банке. Моя подпись на векселе, — и все устроено.

Несколько мгновений она не отвечала. Затем шевельнула бровями, встала и, потягиваясь, как кошка, с усмешкой заметила:

— Все-таки, я думаю, он не согласится.

Ларсен вздохнул, нервно потеребил перчатку («Вот как! Значит, вся остановка за Магнусеном!») и, наскоро попрощавшись, помчался к нему.

— Окажи мне услугу, — сказал он ему с места в карьер, хотя дорогой решил, что будет говорить с ним иначе и начнет издалека. — Не отказывайся поехать с нами и убеди Карен.

Магнусен потрогал острые концы туго накрахмаленного воротничка, пощелкал в воздухе сухими белыми пальцами и усмехнулся.

— Ты берешь меня в качестве громоотвода? — язвительно спросил он.

— Нет, ты будешь дождем, который освежает атмосферу, — ответил Ларсен, похлопывая его по плечу.

После этого он сам заговорил о кредите в Промышленном банке, и через несколько минут все было улажено.

Два дня спустя веселым трио они мчались через Берлин в Париж и Бордо, чтобы в Лиссабоне сесть на пароход, уходивший в Пернамбуко. Оказалось, что из-за сильных туманов и опасности наткнуться на появившиеся в океане гигантские пловучие льды, сообщение с Северной Америкой уже неделю как прекратилось. Пришлось ехать кружным путем.

Все были довольны. Ларсен — одержанной победой. Магнусен — сознанием своей роли и влияния. Что касается Карен, то ей нравилась неожиданность маршрута, а главное, что очень немногие отваживались пускаться в опасный путь, а она ехала, как ни в чем не бывало.

Когда Ларсен вдохнул соленую свежесть океана, он впервые подумал о старике Гольме и недоуменно спросил себя: «А зачем, собственно, он меня вызывает, этот старый фантаст?»

В этот год передвинутый Гольфстрем, вероятно, добрался, наконец, до первобытной мерзлоты Гренландии и одолел ее. Первыми вестниками этой победы были айсберги из глетчерного льда, появившиеся уже в феврале. Они быстро заняли площадь на запад от Гренландии, затем, под напором задних рядов, громоздясь друг на друга, перескочили молодую ветвь Гольфстрема и закружились у острова Ян-Майен, где обычно они показывались только лишь в мае. Здесь, в постоянном движении, раздробляясь один о другой и смерзаясь снова, толпившиеся айсберги огласили тишину севера беспрерывно рокочущим шумом и грохотом, от которого дрожал воздух. Находившимся поблизости китоловным судам временами казалось, будто слышится яростная канонада. Испугались даже киты. Целые стаи их тревожно хлынули к берегам Скандинавии, гоня впереди себя густые массы обезумевших сельдей.

В марте появились айсберги материковые. В беспорядочных полчищах заскользили они с плеском и шумом по всему океану, неожиданно появляясь на мировых путях. Теплые воды, обтачивая их надводные края, оставляли части подводные, которые остриями своими выступали далеко вперед и коварно пробивали неосторожные суда. Погруженные в воду на семь восьмых своей толщины и не всегда заметные на поверхности моря, айсберги подкрадывались к судам так близко, что их обнаруживали в последний момент. За одну неделю между Исландией и Шпицбергеном затонуло множество транспортников и рыболовных шхун, а на линии Гамбург-Нью-Йорк пошли ко дну четыре гигантских парохода американского Ллойда. Трагическая гибель этих пловучих городов переполошила всех мореходов, и суда боязливо попрятались в гаванях, опасаясь айсбергов так же, как во время великой войны опасались подводных мин.