Теперь у нас появились и некоторые привилегии, одна из которых, например, заключалась в том, что мы получили больше личного времени. В общем дормитории мы больше не ночевали, у нас появились собственные комнаты. Клетон и я, к нашему большому удивлению (мы полагали, что наши совместные эскапады не сойдут нам с рук и администрация школы постарается держать нас подальше друг от друга), оказались в одной комнате. Помещение было довольно просто устроенным, в нем имелась специальная, отделенная занавеской ниша, где находились уборная и умывальник, в комнате стояли две удобные кровати, шкаф, были печь и окно, которое выходило в сад. Для меня это было пределом мечтаний. А завершало все это великолепие то, о чем я никогда и не мечтал: к нам приставили слугу.

Его звали Урт, и за нами его закрепили на весь период нашей жизни в Дюрбрехте. Клетон отнесся ко всему этому как к чему-то само собой разумеющемуся — слуги окружали его с детства, — но для меня это было нечто невероятное. Мой друг не раз одергивал меня, когда я по привычке начинал делать то, что полагалось выполнять Урту. Я не привык к слугам, и мне оказалось нелегко оставлять незастланной свою постель и неразвешанной одежду, несмотря на присутствие Урта. В свою очередь, Клетона удивляло мое особое отношение к Измененному, с которым сам он всегда обходился так же, как обычно люди поступают со своей лошадью или породистым псом, — мой друг не мог понять моего желания общаться с Уртом как с человеком.

И Урт, в свою очередь, проявлял на первых порах в отношении моих попыток разговаривать с ним такую же вкрадчивую услужливость и осторожность, как когда-то Борс. Но я оказался настойчив и со временем сумел завоевать его доверие и узнать кое-что о его жизни. Многое он, конечно, держал при себе, но мне все же удалось обогатить себя знаниями, получением которых ни один из Истинных себя не утруждал.

Урт, «собака» по происхождению, был несколькими годами старше меня, не женат. Его родители принадлежали купцу, жившему в Ринваре (одном из Пограничных Городов). В возрасте десяти лет Урта продали школе, где он и стал слугой. Он жил вместе с другими Измененными на территории школы и гордился маленькой комнаткой, которую получил в собственное распоряжение, когда его повысили, сделав личным слугой. Это, как сказал мне Урт, служба, пользующаяся среди его соплеменников почетом, так как она давала особое положение и, кроме того, была значительно легче, чем чистка конюшен или работа на кухне, что само по себе являлось уделом более примитивных («лошадей» или «быков») его собратьев. Из подобного заявления я сделал вывод о существовании среди Измененных своеобразной иерархии. Раньше я как-то даже и не задумывался над этим, но от Урта я узнал, что «кошки» и «собаки» считают себя выше всех остальных, за исключением «свиней».

Он рассказал мне многое, потому что мне это было интересно, и я терпеливо вытягивал из него информацию. Тогда это было не более чем проявлением своеобразного любопытства, вызванного интересом к жизни тех, с кем я прежде не встречался. Так как я был всего лишь сыном простого рыбака, все еще невинным, мне было нетрудно разговорить его, и Урт начинал говорить свободнее, за исключением случаев, когда речь заходила об Ур-Дарбеке и диких Измененных. Тут он, уверив меня, что ничего не знает, немедленно умолкал.

— Нет, ну все-таки что-то же ты должен знать об этом, — настаивал я.

Я сидел на подоконнике в нашей комнате, ожидая, когда придет Клетон. Был праздник — Састены, середина лета, — и мы получили освобождение от занятий. Мы с приятелем собирались провести свой выходной, бродя по городу, куда нам теперь разрешалось выходить без присмотра. Урт, подметавший пол, покачал головой, стараясь не смотреть мне в глаза. Я разглядывал его, думая о том, что нашего слугу нелегко отличить от любого из Истинных. Урт был пониже меня ростом, худ, черты его лица казались немного резкими, но не отвратительными, в своих простых панталонах и рубахе он выглядел как обычный человек. Лишь только внимательно разглядывая его жесткие седые волосы и всматриваясь в его лишенные белков глаза, можно было определить, что передо мной Измененный.

Он пожал плечами, таков был его ответ на мой вопрос. Тогда я попытался применить приемы для разговаривания собеседника, которым научил нас Бэл, и спросил:

— А разве твоим соплеменникам, которые пожелают этого, не позволяется отправляться туда?

Урт ответил:

— Когда они станут не нужны на своей работе.

Мне показалось, что в его голосе промелькнула тень обиды, но когда я попытался заглянуть Урту в глаза, он отошел и принялся сметать какую-то невидимую пыль.

— Ты хочешь сказать: тогда, когда станут слишком старыми для своей работы?

Он кивнул:

— Или в том случае, если хозяин даст им вольную.

— А на каком основании он станет так поступать? — не унимался я.

Урт пожал плечами:

— Бывает, иногда… это что-то вроде награды.

— И это ты называешь наградой? — удивился я. — Покинуть цивилизованный мир ради того, чтобы жить в дикости?

— Некоторые называют это свободой, — пробормотал он и засуетился, так что мне показалось, что он сожалеет о сказанном.

— А ты отправишься туда? — спросил я.

— Я не могу, — ответил он.

— Ну а потом, — спросил я, — когда состаришься?

Урт промолчал, отставил веник и, с усердием взявшись за тряпку, принялся протирать пыль. Бэл научил нас понимать язык движений, и я с легкостью понял, что вопросы мои доставляют слуге массу неудобств, но тем не менее продолжал настаивать.

— На галере, которая доставила меня сюда, капитан сказал мне, что, когда твои соплеменники состарятся, у них появляется выбор: остаться в Дарбеке, положившись на благотворительность своих товарищей, или же отправиться за Сламмеркин. Какой путь изберешь ты?

Ответ Урта прозвучал откуда-то из-под моей кровати:

— До старости мне еще далеко.

Это конечно же была всего лишь отговорка, и я снова спросил:

— И все-таки что же ты сделаешь, когда придет твое время?

Урт встряхнул головой, нос его задергался, и слуга громко чихнул. Я расценил это как способ не отвечать на мой вопрос и хотел было спросить его снова, когда одна мысль вдруг неожиданно пришла мне в голову и вопрос застыл у меня на языке. Никто ведь никогда не распространялся на тему Ур-Дарбека, кроме тех случаев, когда речь заходила о далеком прошлом, и всякий раз, когда кто-то упоминал о диких Измененных, рассказчик или замолкал, или круто уводил разговор в сторону. Даже мои учителя, которым несомненно многое было известно, избегали этой темы, а если мне случалось настаивать, уверяли, что знают только, что Измененные живут там, а как, этого они сказать не могут. Совершенно очевидно, что существовало что-то вроде неписаного запрета, и Урту явно были очень неприятны мои домогательства. Я чувствовал, что он знает больше, чем говорит, но опасался, что в том случае, если я буду продолжать настаивать, появившаяся в наших отношениях доверительность может исчезнуть, поэтому я предпочел тактично отступить и сказал:

— Прости, что пристаю к тебе, мне просто очень хочется побольше узнать о мире, в котором я живу.

Он посмотрел на меня, и на его лице я прочитал искреннее удивление. Поначалу я не понял причину такой реакции Урта; возможно, он просто привык к моей настойчивости и ему показалось странным, что я так легко отступил. Потом слуга улыбнулся, и я почувствовал в нем искреннюю нежность ко мне. Мне стало очень неловко:

— Прости меня за то, что я докучал тебе.

Урт уставился на меня своими темными глазами с голубыми зрачками. Трудно было понять, что он думает, но лицо слуги расплывалось в широкой улыбке, вполне свойственной человеку. Рот приоткрылся, обнажая ряды острых зубов.

Я смутился и, потупившись, спросил:

— Ну что, что такое? В чем дело?

— Ни один человек никогда не извинялся передо мной, — ответил Урт.

Подобное заявление лишило меня способности что-либо сказать. Само по себе оно было столь незначительным и в то же время крайне важным. Я сопоставил между собой статус Измененных и отношение к ним людей. Я извинился машинально, опасаясь, что своими словами нанес собеседнику обиду, и в то же время я не мог не признать, что боялся лишиться сведений, которые могло принести мне общение с ним. Сколь мало обходительности потребовалось мне в общении с ним, чтобы вызвать такую реакцию. Все, что я мог сделать, это вымолвить: