— Но я–то воспользовался!

— Даже если я вам поверю — а вдруг другому не повезет?!

Главный махнул рукой, ему нужно было экономить силы для предстоящего сражения.

— Позовите Нику. Пусть захватит инструменты.

Так Дир Сергеевич именовал стенографический блокнот и карандаш. Он понимал, что такой старинный способ работы выглядит самодурством, и был рад этому. Собственно, Ника появилась на секретарском посту только потому, что в ее резюме значилось, что она владеет стенографией. Секретаршу Аскольд позволил ему выбрать по своей прихоти, потому что считал: навязывать человеку секретаршу — все равно что навязывать жену.

Ника явилась бледная, как всегда, когда ей предстояло заниматься «этим извращением». Дир Сергеевич хорошо себе представлял, какими сочувственными взглядами ее провожают к нему в кабинет остальные сотруднички. Это очень грело ему душу. Он знал, что где–то в белье у нее спрятан цифровой диктофончик, а по бумаге она водит карандашом только для вида, но идти дальше в своих придирках не считал нужным. Вернее, экономил эту тайну для какого–нибудь яркого разоблачения в будущем.

— Так, Ника, садитесь. Мы с вами сейчас набросаем один срочный матерьялец. Называться он будет так: «Вчера на хуторе близ Диканьки». Вернее даже — «позавчера».

Главным редактором руководило не авторское нетерпение поскорее излить на бумагу накопившиеся в голове образы, а желание отвлечься от мыслей о предстоящей встрече. Он знал, если весь оставшийся до ее начала час будет размышлять, как все пойдет, то доведет себя до неврастенического припадка. Он сам удивлялся, до какой же степени ему хочется повысить свой статус. Чтоб реальная власть и реальные деньги. И было очень страшно, что затея сорвется. Скорей бы уж!

Итак, Диканька и ее хутор. Что можно сказать об этом поразительном, малоизвестном массовому российскому туристу месте? Начать надо с Гоголя — его–то, пожалуй, некоторые помнят, хотя бы из людей зрелого возраста, советское образование забило несколько гвоздей в подсознание каждого школьника. Гоголь — один из них (из гвоздей). Но перенесясь мыслью из своего кабинета в кабинет–хату хуторского ресторана, Дир Сергеевич переместился острием внимания с гениального автора на таинственную молчаливую Лесю. Пытался описывать кочубеевские дубы и кучера Охрима, а перед глазами — она. Единственный, кто смог сравниться с ней по силе воздействия на память «наследника», это фанерный черт на трубе. Черт ведьме не уступит, как говорится.

Час пролетел незаметно. Дверь кабинета отворилась. Из прихожей послышался голос Марины Валерьевны, она сдерживала напор посетителей: «Дир Сергеевич занят, извольте подождать. Сколько понадобится». Все это работало на образ серьезного руководителя.

Главный редактор усмехнулся про себя: дома и стервы помогают.

— Перепечатайте, Ника, и мне на стол, проверим глазами.

Секретарша ткнула воздух острым носом и выпорхнула. И в кабинет стали проникать люди с загадочными улыбками на лицах. Все подходили поздороваться за руку. Дир Сергеевич поднялся с кресла, но с места навстречу им не сдвинулся. Продолжал демонстрировать солидность.

Валентин Валентинович Кечин. Конрад Эрнстович Клаун. Иван Борисович Катанян. Сергей Семенович Остапов. Равиль Мустафович Ибрагимов. Сергей Иосифович Гегешидзе. Александр Иванович Елагин.

Они рассаживались очень медленно, как будто место, которое они займут, определит их будущее. В каком они настроении, понять было невозможно, а что на уме — тем более. Дир Сергеевич сел, и ему показалось, что он опускается в горячую ванну. Сейчас начнется.

Все внимательно посмотрели на него, словно взвешивая его личность.

В этот момент ему стало до такой степени ясно, что он не имеет ни малейших оснований претендовать на руководство фирмой, где работают такие солидные, настолько хорошо одетые, так дорого пахнущие люди, что специально заготовленная шутка застыла у него в горле. Чтобы продемонстрировать свою вменяемость, «понимание масштабов и специфики», он хотел сказать с почти виноватой улыбкой: мол, я человек настолько далекий от реалий большого производства, что только сегодня утром узнал: «Русал» — это не муж русалки, а алюминиевый гигант. И хорошо, что не смог выговорить, хорош бы он был со своим юморком в столь серьезном собрании.

Говорить ему вообще ничего не пришлось. Члены совета директоров обменивались мнениями, словно переталкивали друг другу тяжеленные вагонетки, груженные собственным авторитетом. Только сумасшедший мог попытаться перебежать им дорогу.

Дир Сергеевич хлопал глазами и противно потел. Говорили о многом, в том числе и о его кандидатуре. Он чувствовал себя женихом, которого осматривает комиссия медицинских специалистов, решая, достаточно ли он половозрел, чтобы отдать за него всем известную, страшно родовитую деву.

Сначала было просто стыдно. Потом стала зарождаться непонятная, смутная ярость. И сразу же — огромное облегчение. Судьбоносное заседание завершилось, и члены правления потянулись к выходу. Ни у кого не было озабоченного или недовольного лица. При этом никому не пришло в голову лезть к новому шефу с прощальным рукопожатием. Даже Кечину. Оставалось надеяться, что так было заведено в обиходе начальника прежнего. Или это вообще, так сказать, принятая манера поведения после подобных заседаний. В противном случае это щелчок по носу. Хорошо бы как–нибудь остроумно отреагировать, но ничего в голове не рождалось. Чтобы просто оставить за собой хоть какое–нибудь последнее слово, Дир Сергеевич пискнул:

— Александр Иванович, а вас я попрошу остаться.

Елагин кивнул и остался. Снова сел к столу. Глядя внимательно ему в глаза, Дир Сергеевич спросил, дергая щекой:

— Как вам процедура?

— По–моему, все прошло хорошо, — ответил майор, стараясь попутно понять, зачем задается этот вопрос.

«Наследник» коротко порылся в бороде.

— А по–моему, эти господа не принимают меня всерьез! — Ему очень хотелось, чтобы его опровергли. Это не сгладило бы боль от пережитых минут унижения, но ему хотелось, чтобы майор хотя бы попытался.

Елагин все еще не понимал, в чем смысл разговора. Ему отнюдь не показалось, что новый шеф был чем–то уязвлен только что. Сидел, молчал, колко поглядывал. Обычное поведение человека, который пока не начал ни в чем разбираться. Что ему надо? Неужели сдержанность нового шефа — иллюзия и в его бородатой башке роятся идеи?! Не хотелось бы. Майор тоже начал немного нервничать. Ему не нравились непрозрачные ситуации.

— Понимаю, я для них пустое место. Но знаете что, Александр Иванович, я собираюсь их всех разочаровать.

Господи, только этого не хватало!

— Я могу помочь? — попробовал перевести все в шутку майор.

Дир Сергеевич остался серьезен, даже угрожающе серьезен.

— Я на это очень рассчитываю.

— Не подведу, — почти по–пионерски ответил майор.

— Попьем завтра чаю, — сказал «наследник» заговорщицки. — Тут есть новое местечко «Харбин». Рекомендую. В двенадцать.

Майор пожевал губами:

— А почему не на фирме? Почему не у вас?

«Наследник» в этот момент пытался определить, из какой дыры в его траченном коньяком сознании вылетело это название — «Харбин»? Никогда он там не бывал, лишь мельком видел затейливую вывеску. Но нельзя же было во всем просто так признаться.

— Не хочу, чтобы нас видели вместе.

Елагин удалился, озадаченный. Брат Аскольда, оказывается, вздорен не только в пьяном, но и в трезвом виде.

Вечер Дир Сергеевич провел в тревожном одиночестве. Супруга прислала эсэмэску: «Я у Алевтины». Несчастная, одинокая, не слишком здоровая подруга — идеальный объект для жалоб замужней, успешной, практически счастливой женщины. Он тоже настукал ей сообщение, что все прошло хорошо.

Как всегда в первый после окончания короткого запоя вечер, все чувства спутаны, а все нервы — навыпуск. Он раз за разом воспроизводил в памяти сцену «коронации», и чем дальше, тем больше она его злила. Нет, конечно же эти вежливые денежные зубры его и в грош не ставят. И даже не очень вежливые. Но руку–то можно было пожать! Впрочем, тогда бы все узнали, что у него потные ладони. Это пройдет через пару дней.