Что делать с Елагиным? Зачем было ввязываться с ним в этот двусмысленный разговор? Теперь голым чаепитием не отделаешься. Вообще сочтет кретином. Послезапойная психика особенно мнительна и склонна изобретать неприятности и неприятелей. В другое время, в развесисто–пьяном или надежно–трезвом виде, Дир Сергеевич плюнул бы на все эти невнятные страхи и обиды и растер. Но не сейчас. Он тупо, бесталанно напрягся и начал сочинять какую–нибудь весомую причину для завтрашнего рандеву с майором. Чтобы Елагин, услышав его речь, ахнул и отвесил нижнюю челюсть. Потом можно будет не продолжать, замотать, но утвердить себя, как человека значительного — необходимо. Хотя бы в начале.

Всю ночь он ворочался в постели. Пару раз забредало в голову подлое и непонятно чье предложение: да тресни ты сто пятьдесят — и все, а завтра разберемся.

Просыпался в поту от страха, что сорвался.

Очередной раз проснулся от телефонного звонка — родственники из провинции! Только–только он начал успокаиваться и обретать реальный взгляд на свои отношения с майором Елагиным, как его снова полоснули по нервам. И из них закапал чистейший столичный яд.

Тетя Луша с Приколотного с сестрой соседки тетей Таней привезли лука на продажу три мешка. Стоят на перроне Киевского вокзала. Звонили Коле, звонили Клаве (мать братьев), его нет, а она хворает. Вывод: приезжай, Митя, помоги.

Ярость, охватившая Дира Сергеевича, была страшной, но абсолютно бессильной. Сколько раз он давал понять, что он очень плохой родственник. Выразительно комкал любой телефонный разговор с Приколотным, не откликнулся ни на одно предложение «погостить», всегда выразительно воротил морду, когда от встречи было не уйти (похороны и т.п.). И оказывается, все напрасно. Стоило Аскольду залететь в украинский застенок, как на голову Дира обрушивается весь брянский лук.

Хорошо хоть машина под ногой.

Кипя и дергаясь на заднем сиденье, прикатил на Киевский. Действительно — стоят, вернее, сидят на туго набитых луком пластиковых колбасах. В каждой килограммов по семьдесят. Как только выволокли из вагона?

Тетя Луша лезет с поцелуями, радостно сообщает, какой у них с тетей Таней план. Сейчас двоюродный племянничек отвезет их на рынок, на Дорогомиловский, «тут же, рядом», они поторгуют, а вечером он заберет их домой — помыться, переночевать.

Опасаясь рухнуть от нервного взрыва прямо на заплеванный перрон, Дир Сергеевич, зажмурившись, выдает самую страшную фразу: у него нельзя остановиться! Пусть проклинают, пусть ославят на все Приколотное, пусть, пусть, пусть — он не будет ворочать их мешки.

— А куды ж мы с ним? — Тетя Луша не столько обиделась, сколько удивилась.

— Сколько стоит ваш лук?

— Откуда ж мы знаем? Еще не торговали.

Дир Сергеевич вытащил из бумажника две пятитысячные купюры и бросил на ближайший мешок. Потом добавил третью.

— Уезжайте. Это вам за лук и на билеты. А я спешу.

— Митя!

— У меня дела! — взвизгнул Дир Сергеевич и убежал. Ни разу не обернулся. Был уверен: если встретится сейчас со взглядом родственницы, быть ему соляным столбом на этом перроне в назидание всем бессердечным племянникам.

Всю дорогу до «Харбина» он пытался обуздать разгулявшиеся нервы. Луковые тетки его возненавидели? Пусть. Лучше так, чем притворяться, что он пай–Митя. Да, мы, столичные невротики, ужасны с точки зрения психически здорового провинциала. Бессердечны, хладнокровны как тритоны, но вместе с тем нельзя же вот так, с утра, без предупреждения сваливаться как лук на голову с тремя страшными тралами. Вывод: лучше самый жгучий стыд, чем исполнение родственных обязанностей в предложенной форме.

Войдя в заведение, приказал себе переключиться. Занял столик и занялся изучением меню, где были не только названия блюд, цены, но и руководство к поведению. Едва он вошел в курс дела, появился майор. Широкоплечий, плоский, как доска, с длинным лицом, которое еще удлиняли вертикальные морщины на щеках. Ей–богу, похож на Кальтенбруннера или на статую с острова Пасхи. Наверняка руки слегка в крови — остается надеяться, что не по локоть. Ходят слухи, что есть у него даже какое–то политическое прошлое. Кого–то он там, в верхних эшелонах, замочил. Хотя, скорее, в переносном смысле. С чего бы это Аскольду так уж ему доверять? Мрачноватый субъект.

С этими мыслями «наследник» привстал и приветливо позвал:

— Александр Иванович, сюда! — Сделав витиеватый, как сама китайская чайная церемония, заказ, Дир Сергеевич навалился грудью на стол и сказал: — Хотите знать, о чем я хотел с вами поговорить?

— Кажется, догадываюсь.

— Ну.

— Об Украине.

Дир Сергеевич восторженно откинулся на спинку неудобного, но очень стильного стула.

— Отлично! Значит, вы поняли, что вся моя болтовня в гостинице, в машине и на хуторе — это не только пьяная и очень пьяная болтовня?!

Майор едва заметно вздохнул. Под «Украиной» он в данном случае понимал конкретную историю с исчезновением старшего Мозгалева. Младший Мозгалев, судя по всему, имел в виду явно что–то другое.

Официант принес заказ. Церемонно, при помощи каких–то лунатических движений переместил его с подноса на стол. Дир Сергеевич вопросительно посмотрел на него, что–то было не так. Официант пожелал «приятной жажды» и удалился. «Наследник» бросил ему в спину пронизывающий взгляд, но начатый разговор занимал его больше, чем отношения с местной обслугой.

— Знаете, Александр Иванович, сразу вам скажу: мне понравился ваш план освобождения Аскольда. Делово, изобретательно, думаю, обязательно сработает. Финансирование, естественно, любое. Как я понимаю, кое–какие деньги у нас есть, и еще ожидаются поступления, кое–кто нам должен. Тому, кто рассчитывал нас одной этой торпедой пустить ко дну, придется подождать.

Майор кивнул.

— Но это только часть проблемы, Александр Иванович. Практическая. Повторяю, отрабатывать ее мы будем мощно и скрупулезно. Но есть второй фронт. Вернее, я собираюсь его открыть. Да–да, не удивляйтесь. Мы начинаем войну с Украиной, и я придумал, как нанести удар.

Опустив голову, чтобы не выдать своего отношения к услышанному, майор тяжело и медленно выдохнул.

— Поверьте, это не бред, это просто непривычно. На их ноу–хау — с государственным рэкетом — мы ответим своим ноу–хау: асимметрично, но выразительно.

Дир Сергеевич сделал несколько глотков, пощупал бородку, как бы настраивая голову надлежащим образом.

— Это ведь не вчера началось. Помните, я вам рассказывал свой сон? Ну где я с отцом захожу в хохляцкий кабак, его там оскорбляют, и он их всех метелит. Перед вашим появлением в номере мне это и приснилось. Это был знак. Самое интересное, что отца я никогда не видел, я родился через восемь месяцев после его смерти. Кажется, я вам говорил уже. А убила его одна бандеровская сволочь. Убила именно как советского, русского офицера. Это Аскольда отец таскал с собой по местным кафешкам в Дýбне, то есть в Дубно. Улавливаете символический смысл?

— Вы про название города?

— Нет, Александр Иванович, я про сон.

— Аскольда сажают, а вы занимаете его…

— Метафизическое место! — радостно подхватил Дир Сергеевич. — Теперь я глава рода. Для чего–то это случилось, правда?! Украина — не просто предатель общеславянской идеи, она еще и мой личный враг. Чем больше я всматриваюсь в события своей жизни, тем отчетливее вижу, что главное зло в отношении и моей страны, и моей семьи является в отвратительном хохляцком обличье. Только не надо, прошу вас, этих политкорректных вздохов. Прекрасно понимаете, что я веду речь не о фантастических и не реальных вещах, а о самых что ни на есть натуральных, физических, несомненных. Что может быть очевиднее того, что именно Украина — как система, а не какой–то отдельный негодяй–хохол — хочет разорить, а то и убить моего брата!

Майор предпочитал молчать, ему было даже интересно, куда заведет нового шефа его мятежная, слишком живая мысль.

— Это только кажется, что мы с ними почти слились. Да, где–нибудь на просторах Самотлора или на курильских берегах Петров и Петренко — это почти одно и то же. Мы абсорбировали, впитали в себя значительную часть украинской самости, щедро отдавая приезжим хохлам важные должности и лучшие заработки, относясь к ним как к своим. Мы приняли их борщ и вареники, взяли их красавиц в жены, а песни — в репертуар своей души. Мы открыли для них Россию полностью, вплоть до кремлевских кабинетов. Черненко, Кириленко и т.п. Мы отчасти впитались в украинскую землю. Но заметьте: лишь отчасти. Левобережье, Киев, а дальше — стена. Уклончивая, лукавая жизнь лесных братьев. Украина, даже по видимости сливаясь с нами, мечтала о бегстве на Запад. Собственно, почему я так истериковал там на диканьковском хуторе? От ужаса смысловых рифм, что обрушились на мое сознание. Вы читали их писателей, всех этих Стельмахов, Рыбаков, Панчей? Как тонкий яд по дну даже патриотических повествований о геройских казаках, разлито тайное желание быть побежденными католической Польшей — то есть Западом. Да что там, сам Гоголь не может скрыть невольного почтения перед грандиозностью и блеском костела. Защитники православной веры, козаки, у него звери, младенцев на пики поднимают, монашек насилуют, а поляки ведут себя почти как рыцари. Успокойтесь.