Дабы пояснить этот тезис о некоторой сдвинутости границ сексуальной нормы в сравнении с сообществом человеков, скажу, что причина, по которой Парасолька ни разу в жизни не спал с многоумной обнимательной Тяпой заключалась совсем не в том, что она была обезьяной, но лишь в том, что такие обезьяны, как она, были не в его вкусе.

В большинстве семейных пар интимная близость сводилась к тому, что супруги просто раздевались догола, ложились в кроватку, крепко-крепко обнимали друг дружку и в умиротворении засыпали. Когда им хотелось чего-нибудь эдакого, они прибегали к поцелуйчикам всяких сортов, а также к облизыванию партнёра с головы до пят. Особую остроту и пикантность их отношениям предавали, конечно, совместные слёзы, сладко рвущие оба сердца безудержные рыдания. Но такая степень близости была доступна не всем, а тем, кому всё же была – далеко не каждый раз и то, как правило, вне семьи.

В человеческом сообществе аналог подобной остроты отношений можно обнаружить в следующем парадоксе: бывают в жизни любого мужчины такие моменты, когда его член при известных обстоятельствах, то есть в эрегированном состоянии, почему-то, казалось бы ни с того ни с сего, достигает размеров в среднем на полтора-два сантиметра длиннее, чем обычно при том же раскладе.

Однако, несмотря на всю экстравагантность сексуальной механики, весь комплекс уже социальных проблем, имеющий в своей основе всё те же гендерные мотивации, был в мире игрушек до безобразия схож с людским. Та же ревность, то же либидо, система запретов, страсть к их нарушению, воля к обладанию, доминирование, подчинение – ну, словом, вся эта наша с вами хрестоматийная чепуха. И, в общем-то, это вполне объяснимо и даже естественно, если дать себе труд понять, что во всяком совокуплении есть своя мера условности.

Поэтому, с одной стороны, в том, что в то утро пластмассовый майор Парасолька проснулся от того, что Алёнка нежно-нежно, сдвинув глаза на лоб, чтоб следить за реакцией партнёра, провела свои тёплым язычком по тому месту в низу его живота, где мог бы покоиться его спящий член, если бы таковой у него имелся, не было ничего удивительного. Такое бывало в их мире, и он даже сам не раз видел подобные эпизоды в X-фильмах. Но, с другой стороны, это было удивительно для него лично, поскольку раньше такого с ним не случалось. Сима никогда не целовала его в этом месте. Конечно, подруги рассказывали ей, что наибольшее удовольствие игрушечные мужчины получают от ласк того места, где у них располагался бы член, если бы они были людьми, но искала она его, почему-то где угодно, но только не там, где он действительно мог бы быть. Чаще всего в поисках виртуального члена майора Сима исследовала его подмышки или же пятки. Парасолька же, не желая её расстраивать, иногда делал вид, что ей вполне удаётся его находить, и от её вялых поцелуев в подмышку начинал исступлённо сопеть, словно заправский герой X-фильмов. Алёнка же как будто знала наверняка.

Майор открыл глаза, улыбнулся детской улыбкой и прижал её голову к этому месту плотнее. Алёнка покорно заработала пластмассовым язычком быстрее. Когда Парасолька был почти уже на пике, она прикрыла ему глаза своими горячими нежными ладошками и проворно перенесла свою гладкую промежность в низ его живота…

Через десять минут они лежали обнявшись на тёмно-зелёной простыне, покрывавшей Алёнкин диван и лениво беседовали. Сказать по правде, говорила в основном Алёнка. Майор же глупо улыбался, поглаживая её животик, и молчал, пытаясь не думать о войне.

– Ты хороший. Ты похож на моего папу. Мне с тобой не страшно. Ты такой большой, а я рядом с тобой такая маленькая, но я не боюсь, что ты меня сломаешь. Ты ведь легко можешь меня сломать, но никогда-никогда не станешь. Правда?

– Конечно нет. Ты маленькая. Хрупкая. Красивая такая. Я буду иногда приходить к тебе и приносить цветы и солёные орешки.

– Солёные-солёные?

– Самые солёные в мире, самые ореховые орехи…

– Знаешь, я, наверное, теперь буду о тебе думать всё время… Можно? – и она снова погладила его в главном месте.

– Конечно. Будешь качаться на своих качелях, а я буду на манёврах. Буду давить новобранцев и думать, что где-то есть в этом мире качели, на которых качаешься ты и думаешь обо мне… Знаешь, что я тоже думаю о тебе.

– Я тебя дождалась...

– И я…

– Ты такой серьёзный… О чём ты сейчас думаешь?

И майор рассказал ей, о чём он думает. Когда он замолчал, Алёнка поцеловала его в левое плечо, поднялась, подползла на коленях к его голове и, широко расставив ноги, встала над его лицом.

– Посмотри, – прошептала она. Майор смотрел, не отрываясь.

– Посмотри внимательно, – повторила девушка, – Что ты видишь?

– Тебя… – сострил Парасолька. Алёнка горько усмехнулась.

– Так вот, – сказала она, – найти люк в твоём танке очень сложно… Но… это намного проще, чем увидеть там, куда ты сейчас смотришь, то, что на самом деле там есть…

Будильник показывал ровно шесть. И в это самое время в неприветливом польском лесу Сима уже третий час впервые в жизни сосала настоящий, живой, резиновый член. Это был её третий член, как за всю жизнь, так и за это утро. Сомнений не было. Теперь она тоже точно знала, откуда они растут.

10.

Мишутка гулял по лесопарку и думал о феномене оккультного знания. Думал он приблизительно так: «Эзотерика – космонавтика, полимеры – изотопы, 235 – 236, 11 – не хлебом единым, Марс – луноходы, эдипов комплекс – плексиглас, полимеры – полумеры, химеры – симплегады, индивидуальная воля, мир как воля и представление, светопреставление, апокалипсис, цирк, автодром – танкодром, магическое сознание, конституция, психологическая конституция, миссионеры – миллионеры, экспансия – Испания, красного коня купание, аллах акбар, со знаниями амбар, амбал, Юрий Дикуль, Пикуль Валентин, Тарантино Квентин, аз есмь воздам, богородица-дева радуйся, получи, фашист, гранату!..» И так далее в том же духе. Характер потока его сознания был столь же плюшев, сколь и он сам. И он шёл себе по лесопарку, постоянно спотыкаясь о сосновые шишки. «Интересно, – подумалось ему вдруг, как обычно ни с того, ни с сего, – ведь если я сейчас встречу Тяпу с Андрюшей, то ведь, с одной стороны, это не будет для меня означать ровным счётом ничего. Во всяком случае, с позиций сегодняшнего дня и применительно к моей судьбе в целом. Но с другой стороны, если я действительно их встречу, то это будет в высшей степени странно и знаменательно, потому что, мало того, что я подумал о них именно что ни с того, ни с сего, так ещё всё и окажется действительно так (если я, конечно, их действительно встречу). То есть это будет значить, что всё прямо по мыслям моим, хоть я и не понимаю, почему это вдруг я о них подумал. И ведь конечно Тяпа, как ничего особо не значила в моей судьбе, так и не будет значить, но если бы я действительно их встретил, это запомнилось бы мне надолго и наверняка впоследствии привело блы к каким-нибудь далеко идущим выводам, которые бы уже вполне могли повлиять на мою жизнь, а то и не только на мою. И вот тут непонятно, какое ко всему этому отношение имеет, собтсвенно, Тяпа, и почему я подумал о возможности встречи именно с ней, как и вообще почему-то именно о встрече с кем бы то ни было, а не о каком другом эпизоде. И почему вообще обязательно должно что-то происходить, чтобы почувствовать себя в праве делать далеко идущие выводы! И вообще, что такое сам по себе вывод? Это искусство или наука? Это случайность или закономерность, и насколько закономерны сами случайности? И если всё это действительно…» Он не успел додумать, поскольку в этот самый момент прямо в его серый плюшевый лоб угодил детский надувной мячик, и Мишутка потерял сознание.

Очнулся он оттого, что кто-то отчаянно лупил его по щекам, а когда он открыл глаза, увидел, что это Тяпа. Параллельно она громко отчитывала своего незадачливого детёныша: «Сколько раз я тебе говорила, не играй в мяч в лесу! Бессмысленное моё дитя!»

Мишутка поднялся и сказал «привет».