Песня хриплыми словами вырвалась из горла, растворяясь в сером тумане горячим облачком пара. Тела. Так много тел я не видел никогда. Воины Сантора ярким пятном выделялись в серой пустыне, их синие мундиры еще проглядывали сквозь пепел. Среди них, словно сотканные из этого пепла лица. Такие же серые, равнодушные и одинаковые, будто братья. Я невольно сделал шаг назад, оглядываясь по сторонам. Пепел вздрогнул, закрутился с новой силой, потревоженный моими шагами.

Я никогда не боялся, не верил в призраков, но сейчас мне стало страшно. Прямо передо мной, среди знакомых мундиров лежали они. Ими пугали. И не только детей. Пустые тела, не рожденные, а созданные древней магией. Холоднокровные воины, подчиненные воле колдунов. Порождение извращенной фантазии. Безликие палачи.

Все же, видимо я схожу с ума, глядя на их пугающие спокойствием серые лица. Сквозь густой туман до меня долетел чей-то приглушенный стон. Сердце больно ударило в ребра. Серая пыль, кажется, пробилась сквозь ткань повязки и теперь забралась в горло, мешая дышать. Воздуха не хватает. Я замер, вслушиваясь в тихий шорох опадающего пепла. Стон повторился, прозвучав, словно сигнал к бегству. Я торопливо зашагал прочь от этого странного места. Никакое золото и записи погибшего мага не стоят жизни. Пусть я не до конца уверен в том, что это именно безликие палачи, но проверять на своей шкуре не решусь. Осторожность много раз спасала мне жизнь. И я планирую быть первым собирателем, который доживет до глубокой старости.

Очередной стон настиг меня у самой границы пепелища. Совсем рядом, словно преследует. Я передернул плечами, оборачиваясь к серому туману. На самом краю лежал один из них. Такой же, как другие с серым лицом и пустым взглядом, но грудь его часто вздымалась, выпуская едва заметные облачка пара, смешанного с пеплом. Настоящий, живой безликий. Жадность проснулась, сдавила грудь и замедлила шаги. Пусть он не совсем настоящий, эксперимент молодого мага, возможно неудачный, но кому какая разница? Он живой. А это огромные деньги. И не нужно будет больше месить ногами эту опостылевшую серую пыль, смешанную с вечными, холодными искорками инея.

Никто.

Грязно-серые тучи. Они опускаются к самой земле. Врываются в меня вместе с тяжелым дыханием, скручивают легкие в тугой узел. Ложатся пеплом на лицо, жаля холодом кожу. Тело не слушается, холод уже внутри. Кровь, как густая горячая смола едва-едва пробивается по замороженным сосудам, причиняя настоящую боль. Вокруг лишь блеск инея, что смешался с пеплом, в который превратились облака. Он кружит, словно песок во время бури. Покрывает землю ровным ковром, скрипит на зубах, застилает глаза. Серый, сверкающий холодом мир. В груди, будто живет кто-то, рвется прочь из клетки ребер, ударяясь о них, теряет силы. Все реже и слабее. Уже почти не чувствую холода.

Какой-то звук совсем рядом не дает окончательно раствориться в густом тумане. Чьи-то тяжелые шаги все ближе. Они тревожат уже осевший пепел, заставляя его вздрагивать, подлетать над такой же серой землей.

Кто-то схватил меня за ноги и тащит. Голова бьется о землю, серая пыль царапает кожу, вьется, покрывая лицо. Почти задыхаюсь. В глазах темнеет.

Непривычное тепло забирается в тело, обжигает кожу, сушит горло. Медленно открываю глаза. Темная комната с обрывками грязной ткани на каменных стенах. Неясный тусклый свет пробивается внутрь сквозь пыльный витраж с изображением неведомого чудища.

— Очнулся? — надо мной склоняется некто. Темные волосы с неровными мазками седины, обветренная кожа, изъедена глубокими бороздами морщин. Пытаюсь хоть что-то вспомнить, но в голове пусто и холодно, как в той серой вьюге. — Значит, очнулся, — улыбается старик, демонстрируя черные пеньки редких зубов.

Игнорирую его, пытаюсь вспомнить хоть что-то, но серая пустота внутри не сдается, надежно сковывает разум. Мелькают лишь неясные силуэты на фоне ярко-синего пламени.

— Кто? — поворачиваюсь к старику, который деловито осматривает меня. Поднимает руки, щупает живот, сгибает мои ноги.

— Я-то? — снова улыбается. — Я Хорх. Собиратель. Мне повезло.

— Кто? — повторяю вопрос. Собственный голос кажется чужим.

— Ты? — он опустил на место мою руку и задумчиво смотрит в глаза. — Ты — никто. — Наконец, определился с ответом.

— Никто? — переспрашиваю, поднимая к глазам руки. Тонкие, словно кости одни, обтянутые серой кожей.

— Никто, — кивает старик, протягивая миску с отколотым краем. — Пей.

Пальцы сжимают посудину, подрагивают, норовя пролить воду. С помощью старика сажусь, прислонившись к холодной стене. Вода тоже ледяная, с неприятным привкусом сырой земли.

Он еще пару минут рассматривает меня, а потом скрывается за очередным обрывком ткани, что была вместо двери.

Сижу, оглядываясь по сторонам. Серая пыль кругом. На столе, стульях, кривом табурете. Она на мне, скрипит под пальцами, покрывая грязную постель. Кучи мусора повсюду. Какие-то тряпки, старые книги, настолько древние, что дотронься — рассыплются все той же пылью. Поднимаюсь, словно заново учусь ходить. Пара шагов, хватаюсь за спинку стула, она трещит жалобно. Вздрагиваю, отдергивая руку. Почти падаю в кучу мусора у стены. На голову сползает дырявая тряпка, поднимая тучу пыли. Кашляю, закрывая нос рукой.

Зеркало. Мутное, изъедено черными язвами времени. Завороженно смотрю на него, боясь приблизиться. Рука против воли тянется вперед. Мутная поверхность отражает пальцы с грубыми узлами суставов. Шевелю ими, проверяя, мои ли. Тонкие нити жил проступили под серой кожей. Шаг. Еще один. Подхожу все ближе, глядя в отражение. Непропорционально длинные руки и ноги. Тощее тело, кости, кажется, сейчас прорвут грубую, но такую тонкую кожу острыми краями. Лицо как маска. Смотрит серыми, почти прозрачными круглыми глазами. Впалые щеки, тонкая линия губ, хищный, чуть загнутый к низу нос. Лысая голова. Ни волоска не видно на теле. Нет ни бровей, ни ресниц, только грубые кости выпирают над глазами.

— Любуешься? — хриплый голос Хорха сзади. Ловлю его взгляд в отражении. Он другой. Не такой, как я. Почему? Спрашиваю. — Я — человек, — пожимает он плечами, проводя грязными, почти черными пальцами по густым волосам.

— Я человек. — Повторяю глядя на себя. Руки застыли у груди, где гулко бьется в ребра сердце.

— Я — человек, — хмурится Хорх, подходя ближе. — А ты… — замолчал, разглядывая меня.

— Я? — склоняю голову на бок, скольжу взглядом по своему телу, что так не похоже на человека. Если человек похож на Хорха, то кто тогда я?

— Ты — никто. — Повторяет он, осторожно, словно боясь, положил мне горячую ладонь на плечо.

— Я человек, — повторяю. Сердце забилось чаще, словно крича об этом. Я хочу быть человеком.

— Дело твое, — махнул старик рукой, исчезая из отражения. — Есть будешь?

— Буду. — Киваю, с трудом отводя взгляд от серого тела, имя которому никто.

— А я думал, вы не едите, — хмыкнул он, вываливая какую-то темную массу в две плошки. Густой пар поднимается к почерневшему потолку.

— Вы? — переспрашиваю, садясь на кривой табурет. Запах приятный.

— Вы, вы, — бурчит себе под нос. — Не люди.

— Я человек, — повторяю снова.

— Ешь. — Подвинул ко мне миску. Оглядываю стол в поисках того, чем можно есть эту массу. — Чего? — заметил мою нерешительность Хорх. Он черпал кашу руками. Она стекала по пальцам, капала на стол и одежду, размазывалась по подбородку, путалась в сальных волосах, что лезли в лицо.

— Ложка? — с трудом вспоминаю название. Оно звучит непривычно, словно давно забытые слова.

— Ложка? — удивленно смотрит на меня старик. С кряхтением поднимается и идет в один из углов комнаты, где свалена очередная куча хлама. Копается в мусоре, перебирает свои сокровища. — Держи, — по столешнице прокатилась ложка. Кривая, словно ей землю копали. С темными разводами чего-то непонятного и черными кругляшками от выбитых украшений на ручке. — Что опять не так? — хмурится, глядя на меня.