— Степа, землячок! Знаешь, какое дело? — Авдошин чиркнул зажигалкой, закурил толстую махорочную самокрутку и, выпустив дым, поглядел на Никандрова невинными, сияющими глазами: — Каша сегодня была оч-чень хорошая! Просто мировая каша! Хоть и шрапнель, но все равно мировая!..

— А ты что — благодарность от лица службы пришел вынести?

— Это дело начальства. Я, товарищ гвардии старшина, с вопросом.

— С каким таким вопросом? — уставился на него Никандров, подозревая подвох.

— Насчет спецпайка.

— Чего, чего?

— Насчет спецпайка,— не повышая голоса, ласково повторил Авдошин.— Я чужого не требую. Но что положено солдату — отдай. Я нынче не получал.

— Как это так не получал? — прищурился Никандров, в упор глядя на помкомвзвода.— Ты да не получал? Мне старшина вашей роты доложил, что ты даже за Осипова и за Ласточкина выпил.

— За Ваню Ласточкина, за тезку своего дорогого, не спорю — выпил. А за Осипова не пил. И своего не получал,

— У старшины роты отмечено. Так что — точка!

— У старшины, конечно, может, и отмечено — бумага все стерпит. Только я-то лучше знаю. Фактически не получал. Исправить надо ошибочку.

— Ошибочки, Ванюша, по было,— язвительно-ласково, как минуту назад сам Авдошин, сказал Никандров.— По-хорошему прошу: топай!

Помкомвзвода вздохнул:

— Все ясно. Для себя, значит, за наш счет неприкосновенный запасец держишь? Злоупотребляешь служебным положением ?

А честный человек страдает из-за твоей бюрократии! В бумаге отмечено! — Авдошин перешел на трагические ноты: — Ах Степа, Степа! Не думал я, что ты, наш бывший колхозный бригадир, таким скрягой на фронте станешь. Для кого жалеешь, товарищ тыловик? Для активного штыка? Ты же гвардеец, Степа!

Огненные усы Никандрова зашевелились и поползли вверх, правая рука стиснула крышку жестяного бидончика с водкой.

— Ты... шутить шути, да это самое... того...— Он только теперь заметил подошедшего к кухне Зеленина: — А ты чего заявился? Тоже спецпаек?

— Трех человек покормить надо, товарищ гвардии старшина.

— Завтрак кончился!

— Мое дело — что? — равнодушно сказал Саша.— Мое дело солдатское: приказано — выполняй. Гвардии майор приказал покормить.

— Гвардии майор приказал! — передразнил Никандров.

— Можете проверить.

— Ладно — проверить! А кто такие?

— С командиром бригады приехали. Радист его, автоматчик и шофер.

Никандров повернулся к повару, возившемуся среди ящиков в глубине кузова:

— Хватит там, Карпенко? У нас еще расход на девять человек.

— Накормим, товарищ гвардии старшина. Нехай йдуть.

— Давай веди,— взглянул старшина на Зеленина.— Только не чухайся.

— Чухаются свиньи! — беззлобно огрызнулся Саша и пошел разыскивать шофера, радиста и автоматчика командира бригады.

— А как мой вопрос, товарищ гвардии старшина? — по-прежнему ласково спросил Авдошин. — Решим положительно?

— Отрицательно! — рубанул Никандров. — Решим отрицательно.

«Точно — отрицательно,— усмехнулся про себя Зеленин, оглянувшись на продолжавшего топтаться возле полуторки Авдошина.— Не пройдет у тебя, Ванечка, этот номерок! Не на того нарвался».

За поворотом лощины человек пять солдат из первой роты, сидя на снегу спиной к ветру, неторопливо покуривали после завтрака. Тут же на сложенной вчетверо плащ-палатке пристроился непьющий и некурящий Ласточкин, не так давно прибывший в батальон с пополнением из запасного полка. Фиолетовыми от холода руками он протирал автомат и чему-то улыбался. За эту привычку — тихо улыбаться самому себе — Ласточкина с легкой руки Авдошина прозвали в роте «Улыбочкой».

— Улыбочка! — окликнул его Саша. — Как делишки? Ничего?

Ласточкин поднял на него васильковые глаза и улыбнулся:

— Нормально. Автомат вот драю.

— Хвалю за службу! Не видел, где тут комбригова машина?

— Вон там какой-то «виллис» стоит, — Ласточкин показал вдоль лощины зажатой в руке промасленной тряпкой. — Может, этот?

Саша присмотрелся:

— Видать, он. На наш не похож.

Командир второго отделения сержант Приходько — смуглый и темноглазый богатырь саженного роста, — пыхнув длинной «козьей ножкой», угрюмо спросил:

— Что там слышно? Ты ж у нас вокруг начальства крутишься.

— Что слышно? — обернулся к нему Зеленин. — Улыбочке специальное задание готовится — поймать Салаши живым или мертвым. Ты, Улыбочка, знаешь, кто такой Салаши? Был вчера на беседе, которую капитан проводил? Главный мадьярский фашист — вроде ихнего Гитлера... Как поймаешь — сразу тебе Героя. В Москву в Кремль поедешь свою Звезду получать...

Приходько ткнул окурок в снег:

— Ты брось языком трепать! Форсировать сегодня будем? Или когда?

— Ничего не знаю, ребята, честное слово! Одно точно могу сказать: раз полковник приехал — значит, будет дело под Полтавой! Совещаются они сейчас с гвардии майором. Как говорится, оперативный простор разрабатывают.

2

В то же вьюжное декабрьское утро к контрольно-пропускному пункту на окраине Кечкемета подошел офицер-танкист в звании капитана, лет двадцати пяти на вид, неторопливо протиснулся к мокрому черному столбу, облепленному великим множеством указок и опознавательных знаков.

— Не сто тридцатый шукаете, товарищ капитан? — спросил у него кругленький синеглазый старшина, тоже танкист, в новом, ладно подогнанном бушлате.

— Нет, старшина, не сто тридцатый. Гурьяновцев.

Капитану было известно, что гвардейская механизированная бригада, в которой ему теперь, после госпиталя, предстояло служить, входит в состав гвардейского корпуса, тот имеет опознавательный знак в виде ромбика с буквой «К» посередине, зовется «гурьяновским», а гурьяновцев, «этих, не в обиду им сказано, разбойников, знает весь Третий Украинский фронт». Так говорил в отделе кадров штаба армии веселый и быстрый бритоголовый майор, вручивший ему предписание к новому месту службы.

— Корпус прославленный, гвардейский, народ там мировой. Не пожалеете! — добавил он, провожая капитана до двери.— Спрашивайте прямо гурьяновцев. Они должны быть сейчас где-то в районе Кунсентмиклоша... Но добираться придется па попутных.

Капитан ждал недолго. Подошла громоздкая ободранная танко-ремонтная летучка. На ее дверце виднелся белый, чуть стершийся ромбик с буквой «К». Сержант, начальник КПП, просмотрев путевой лист и документы водителя, обернулся к ожидавшим:

— Кому и Кунсентмиклош?

На ходу снимая со спины вещевой мешок, капитан побежал к машине.

— Больше никого? — спросил начальник КПП.

— Никого! —бросая в снег окурок, ответил за всех старшина-танкист.

— Прошу, товарищ капитан.

Сержант соскочил с подножки, галантно козырнул и, шлепая по снежной каше хромовыми сапогами, не торопясь пошел к подъехавшему вслед за летучкой «студебеккеру».

Человек без знаков различия в замасленном синем комбинезоне, натянутом поверх ватных штанов и телогрейки, уступил капитану место в кабине, а сам перешел в кузов — «малость всхрапнуть». Капитан поблагодарил и, садясь, взглянул на шофера:

Гурьяновец?

— Точно!

— Довезеш до своих?

— А как же, товарищ гвардии капитан! Доставим, как положено!

На продавленном сиденье в кабине летучки капитан протрясся часа три. Надоедливо бежало и бежало навстречу шоссе, обсаженное справа высокими деревьями. За ними тянулась до горизонта серовато-белая равнина, утыканная черными стеблями неубранной кукурузы. Впереди все время маячил тяжелый ЗИС. Лязгая надетыми на задние скаты цепями, он тянул на прицепе две противотанковые пушки. В его кузове, закутавшись в плащ-палатки, сидели солдаты и горланили песню. По обочинам дороги разрозненными колоннами шли пехотинцы. У развилки вперед проскочили два открытых «виллиса» — в первом из них рядом с шофером сидел пожилой человек в накинутой на плечи бурке и в генеральской папахе с красным верхом.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: