Через шесть часов после катастрофы Роже умолк. Он еще жил. Это было известно. В каждом скафандре, кроме радио, находился миниатюрный автоматический передатчик, соединенный с кислородным аппаратом. Каждый вдох и выдох, принесенный электромагнитными волнами, регистрировался на Станции специальным индикатором, похожим на магический глаз. Его мерцание походило на мерные взмахи крыльев зеленого мотылька. И это фосфоресцирующее движение показывало, что потерявший сознание, умирающий Роже все еще дышит; пульсация становилась все медленнее. Никто не уходил с радиостанции, сгрудившиеся в ней люди бессильно ждали, когда он умрет.

Роже дышал еще два часа. Потом зеленый «мотылек» в магическом глазе заметался, съежился и перестал двигаться. Раздробленное, застывшее, как камень, тело нашли только через тридцать часов. Он был так искалечен, что с него даже не сняли скафандр, а так и похоронили в этой полураздавленной металлической оболочке, как в гробу.

Потом проложили новую дорогу, ту скальную тропку, по которой пришел на Станцию Пиркс. Канадцы собирались покинуть Станцию, но их упрямые английские коллеги решили проблему доставки запасов способом, который впервые предложили на Земле, во время штурма Эвереста. Тогда его отклонили как нереальный. Он оказался реальным только на Луне.

Эхо катастрофы облетело всю Землю в бесчисленных, иногда совершенно противоречивых версиях. Наконец шум утих. Трагедия стала частью хроник о борьбе с лунными пустынями. На Станции сменялись астрофизики. Так прошло шесть лунных дней и ночей. И когда уже казалось, что это недавно подвергшееся такому испытанию место не создаст больше никакой сенсации, неожиданно радио Менделеева не ответило на вызов Циолковского.

И снова на спасение, вернее, на разведку причины непонятного молчания Станции отправилась команда с Циолковского.

Прибыла ракета, она села у основания большого языка лавины под вершиной Орла.

До купола Станции добрались, когда почти весь кратер еще заливала не освещенная ни одним солнечным лучом непроглядная тьма. Только стальной колпак у вершины искрился под горизонтальными лучами. Наружная дверь широко распахнута. Под ней, у основания лестницьц лежал Саваж в такой позе, словно сполз со ступенек. Причиной гибели было удушение — панцирное стекло шлема треснуло.

Позднее на внутренней поверхности его рукавиц обнаружили малозаметные следы скальной пыли, как будто он вернулся с восхождения. Но эти следы могли быть старыми. Другого канадца, Шалье, удалось найти только после систематического осмотра окрестных ущелий и трещин. Спасатели, опустившись на трехсотметровых тросах, подняли его тело со дна пропасти под Солнечными Воротами. Он лежал в нескольких десятках шагов от того места, где погиб и был похоронен Роже.

На место происшествия прибыла смешанная англо-канадская комиссия.

Попытки отыскать причину несчастного случая оказались совершенно безуспешными. Никто даже не мог предложить мало-мальски правдоподобной гипотезы.

Часы Шалье стояли на двенадцати, но было неизвестно, разбился ли он в полночь или в полдень. Часы Саважа показывали два. Тщательное исследование (а все исследовалось так тщательно, как только позволяли человеческие возможности) показало, что пружина развернулась до конца. То есть, по всей вероятности, часы Саважа встали не в момент его смерти, а шли еще некоторое время.

На самой Станции все было в полном порядке. Книга дежурств, в которую записывались все события, не содержала ничего, что могло пролить на происшествие хотя бы слабый свет. Пиркс самым внимательным образом изучил ее. Записи были лаконичны. В такой-то час производились астрографичеекие измерения, снято столько-то кадров, в таких-то условиях проведены следующие наблюдения.

На Станции не только господствовал абсолютный порядок, все в ней свидетельствовало о том, что смерть застигла обитателей внезапно. Под все еще горящей лампой лежала открытая книга, на полях которой Шалье делал пометки, он придавил ее другой, чтобы не закрылись страницы. Рядом лежала трубка. Она свалилась набок, выпавший из нее горячий пепел слегка обуглил пластиковую поверхность стола. Саваж, судя по всему, готовил ужин. В кухне стояли открытые консервные банки, в чашке — размешанный с молоком яичный порошок для омлета, дверца холодильника приоткрыта, на белом столике две тарелки, две пары столовых приборов, нарезанный засохший хлеб…

Итак, один из них перестал читать, отложил горящую трубку, как будто собирался покинуть комнату всего на несколько минут и сразу же вернуться. А другой оторвался от кухонных приготовлений, от сковороды с растопленным жиром и даже не захлопнул дверцу холодильника.

Они надели скафандры и вышли в ночь. Одновременно. Один за другим. Зачем? Куда?

Их пребывание на Станции длилось уже две недели. Они отлично знали ее окрестности. Впрочем, ночь кончалась. Через несколько часов должно было взойти солнце. Почему они не подождали восхода, если оба — или один из них — собирались спуститься на дно кратера? О том, что таким было, пожалуй, намерение Шалье, свидетельствовало место, где его нашли. Он, как и Саваж, знал, что спуск на площадку под Солнечными Воротами, где дорога резко обрывается, сумасшествие. Плавный наклон скалы переходил здесь во все более обрывистый скат, словно приглашающий спуститься вниз, но в нескольких десятках шагов ниже зияли появившиеся после катастрофы провалы. Новая дорога обходила это место и следовала дальше прямо, вдоль линии алюминиевых мачт. Об этом знал каждый, кто хоть раз был на Станции. И вот один из ее постоянных сотрудников направился именно туда, начал спускаться по плитам, ведущим прямо в бездну… Зачем? Чтобы покончить с собой? Трудно представить, чтобы самоубийца, идущий на встречу со смертью, оставил зажженную трубку.

А Саваж? При каких обстоятельствах треснуло стекло его шлема? Когда он выходил со Станции или когда пришел обратно? Хотел ли он искать Шалье, который не возвращался? Почему не пошел вместе с ним? А если пошел, то как мог позволить ему спуститься к пропасти?

Сколько таких вопросов осталось без ответа.

Единственной вещью, которая находилась явно не на своем месте, был пакет с фотопластинками, служащими для регистрации космических лучей. Он лежал на белом кухонном столике рядом с чистыми пустыми тарелками.

Комиссия пришла к такому выводу. В тот день дежурил Шалье. Углубившись в чтение, он вдруг заметил, что уже почти одиннадцать — время, когда он должен заменить заснятые пластинки новыми. Установка для регистрации космических лучей находилась за пределами Станции. В каких-нибудь ста шагах в склоне горы располагался выбитый в скале не слишком глубокий колодец. Его стенки покрывал свинец, чтобы на пластинки попадало только излучение, идущее из зенита. Это было одно из обязательных условий тогдашних работ. Шалье, увидев, что пора идти, встал, отложил книгу и трубку, взял новую пачку пластинок, надел скафандр, покинул Станцию, подошел к колодцу, спустился в него по вбитым в облицовку скобам, заменил пластинки и, забрав заснятые, пошел назад. Возвращаясь, он сбился с дороги. Его кислородный аппарат был в порядке, он не терял сознания от аноксии — недостатка кислорода. Во всяком случае, насколько это удалось установить, исследуя разбитый скафандр, поднятый со дна пропасти.

Члены комиссии пришли к убеждению, что Шалье подвергся внезапному помутнению рассудка — иначе он не сбился бы с дороги. Он знал ее слишком хорошо. Может быть, он почувствовал слабость, обморочное состояние, возможно, у него закружилась голова, и он потерял ориентацию настолько, что двигался вперед, думая, что возвращается, а в действительности направлялся прямо к ожидающей его в ста метрах бездне.

Саваж, не дождавшись его возвращения, забеспокоился, оставил приготовление ужина, пытался установить с Шалье радиосвязь — рация была включена и работала в ультракоротковолновом диапазоне местной связи. Правда, она могла быть включена и раньше, если кто-нибудь из дежурных хотел, несмотря на помехи, установить связь с Циояковским. Но, во-первых, радио Циолковского не принимало никаких сигналов, даже искаженных до неузнаваемости, во-вторых, такая возможность была малоправдоподобной еще и потому, что и Саваж и Шалье прекрасно понимали безнадежность попыток связаться в момент наступления рассвета, ибо в это время были самые сильные помехи. Когда связь с Шалье установить не удалось, так как его уже не было в живых, Саваж надел скафандр, выбежал в темноту и начал искать товарища.