Рода появилась в дверном проеме ванной комнаты.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше.

На ней была та же белая туника, в которой он ее увидел. Она сняла сандалии из светлой кожи и направилась к нему. В руке у нее был небольшой ящичек с изображением креста.

— Коридорный принес для тебя лекарства.

Она открыла аптечку первой помощи, пропитала стерильный компресс антисептиком и принялась обрабатывать рассеченную надбровную дугу.

— Они ни о чем не спрашивали?

— Спрашивали. — Рода разорвала упаковку нового компресса. — Ты мой парень, на тебя напали, когда ты шел на встречу со мной. Они знают, что я врач, и не стали настаивать.

— Спасибо… Ты врач?

— Детский психиатр, я работаю на «Одну Землю»… Ты знаешь, голубые сумки.

— Почему ты в Париже?

— Приехала на конгресс по гуманитарной психиатрии.

— Ты солгала вчера в аэропорту, мы ведь уже встречались, не правда ли?

Она кивнула.

— Скажи… где?

— Терпение.

Она продезинфицировала раны и наложила самоклеющиеся повязки.

— Вот так дело должно пойти на лад.

Рода принесла ему маленькое зеркальце. Его лицо украшала большая гематома, однако рана на губе была поверхностной. Убийцы не промахнулись… В его памяти периодически всплывали черные галереи подвала, безжизненные тела, смертельные удары… Он вспомнил о кинжале и незаметно сунул руку в лежавшую на софе парку в поисках холодного металла… Нож исчез.

— Если ты ищешь нож, я положила его в сейф вместе с твоими документами, — сказала Рода.

— Как…

— Простой обыск. — Она приблизилась к Натану и спросила: — Кто ты?

Натан про себя выругался. Обыскав его одежду, она обнаружила, что он не был этим Александром, с которым она встречалась. Она втерлась к нему в доверие, чтобы разоблачить его.

— Тебе безопаснее не знать этого.

Рода смотрела на него в упор. Ее взгляд из зеленого стал черным.

— Или ты говоришь, кто ты и что произошло сегодня вечером, или немедленно отсюда уходишь.

Натан не мог позволить себе ее потерять. Он должен был ее расспросить, она, вероятно, обладала важной информацией. Он нуждался в этой женщине, единственной связи с его прошлым.

— Ну?

— Хорошо… я все тебе объясню, но сначала ты скажешь, где и при каких обстоятельствах мы познакомились.

Она рассматривала его, будто пытаясь понять, что он замышлял.

— Ладно. Это было в Заире, в нынешней Демократической Республике Конго, в июле 1994 года… в разгар руандского геноцида. Я работала в лагере беженцев в Катале, на севере Гомы, вдоль границы. Ты был Александром Деркуром, молодым швейцарским журналистом. Ты потерялся и пришел к нам, попросил убежище. Ты оставался у нас больше двух недель и однажды утром исчез. Все забеспокоились, подумали, что тебя похитили и убили… Объявили розыск заирским властям и французской армии, присутствовавшей в регионе. Напрасно, мы никогда больше о тебе не слышали. Вот почему я так отреагировала в аэропорту, когда ты, целый и невредимый, возник передо мной. Сначала я подумала, что ты надо мной издеваешься… что это простое совпадение, что ты — это кто-то другой… но я узнала белый шрам на щеке, твои глаза… Это мог быть только ты… Позже вечером я поняла, что, возможно, у тебя проблемы… Я рассердилась на себя… Я тебя ждала… Я надеялась, что… Хорошо, этого достаточно. Твоя очередь!

Натан рассказал ей свою историю.

— Повстречав тебя в аэропорту, — закончил он, — я решил тебя разыскать. Эти типы набросились на меня, избили и оставили на улице. Меня хотели запугать… помешать продолжать расследование…

Он был честен почти во всем, но так и не решился рассказать о двойном убийстве, которое только что совершил, даже если это была самозащита. Лицо Роды стало мертвенно-бледным.

— Ты не пришел бы в такое состояние, полагаю. Возможно, у тебя был сильный приступ паранойи… — заключила она.

— Ты нужна мне, я должен расспросить тебя о нашей встрече и моем присутствии в Африке, — сказал Натан.

Рода встала, взяла из вазы грейпфрут и принялась разделять его на дольки.

— Хочешь? — она протянула ему несколько долек.

Кисло-сладкий вкус мякоти освежил Натана.

— Расскажи еще о Руанде, о Катале, опиши обстановку… — попросил он. — Мне нужно восстановить эти события в памяти.

— Это довольно сложно… Когда 6 апреля 1994 года самолет президента хутус Жувеналя Хабьяримана был уничтожен в воздухе ракетой, Руанда вновь оказалась охваченной расовой ненавистью и межэтническими конфликтами между племенами хутус и тутсис. Хутус расценили это покушение как оскорбление и объявили, что час «окончательного решения» настал. Призывы к убийству приняли массовый характер: тутсис, их сторонники и все, кто противился действующему режиму, подлежали истреблению. Это было массовое убийство. После трех месяцев гражданской войны и миллиона смертей армия тутсис — Руандский патриотический фронт — сумела завладеть страной и взять власть в свои руки. Ситуация была драматической: сотни тысяч тутсис укрылись в соседних государствах — в Танзании, Уганде… Около полутора миллионов хутус достигли Заира, нынешней Демократической Республики Конго.

— Таким образом, лагерь в Катале был стоянкой хутус?

— Да, и всего населения района Гомы.

— Опиши это место.

— Один километр на два между вулканом и лесом. Двести гектаров грязи, лачуг и паразитов, где царили преступность, дизентерия и добрая старая холера… Пятьдесят тысяч беженцев, около шестидесяти гуманитарных организаций…

— Шестидесяти?

— Это не так уж и много. Единственная организация, в основном специализировавшаяся на общественной деятельности, управляла лагерем в координации с представителем Верховного комиссариата ООН по делам беженцев, другие тоже вносили свой вклад.

— Ты знаешь, почему я пришел к вам, к «Одной Земле»?

— Да, Паоло Валенте, глава психиатрического комитета, подобрал тебя на дороге и привез к нам.

— Я был с ним знаком?

— Полагаю, вы познакомились в самолете или в аэропорту Гомы, больше я ничего не знаю…

— А ты меня до этого видела?

— Никогда.

— Ты говорила, что я был журналистом, а не знаешь, я работал на какой-нибудь конкретный орган печати?

— Мне кажется, ты был внештатником, продавал репортажи в различные журналы.

— А не могла бы ты описать того, кем я был в то время, нарисовать портрет Александра Деркура?

— Психологический?

— Да.

— Александр был человеком веселым, образованным, элегантным, иногда немного… агрессивным в своих реакциях. Ты пленил всех, ты был как дыхание свежего ветерка, но думаю, что мне больше всего запомнилось твое общение с детьми…

— Что ты хочешь сказать?

— Через очень короткое время после приезда ты оставил свои репортажи и посвятил себя им. Этим малышам было очень тяжело морально… Они видели, как их родителей убивали, как истребляли их соседей, друзей, учителей… Некоторые, побуждаемые собственными родителями, сами обагрили руки кровью. Многие из них от этого не оправились, они напоминали больных аутизмом… Ты спонтанно шел к тем, кому было хуже всего, это поразительно. Я помню мальчишку… особенно гнусный случай… Хозяин школы, которую он посещал, пришел утром с мачете, мотыгами и пиками и приказал ученикам хутус убить своих одноклассников тутсис. Ребенок отказался, пытался убежать, но хозяин догнал его, избил и пригрозил расправиться с его семьей. Он всучил ему младенца… и вынудил его… размолоть в песте для маниоки. Мать, с которой он бежал из Кигали, рассказала нам, тебе и мне, его историю. Ребенок был ужасно худым, не говорил, отказывался от пищи. Ты провел с ним день, потом другой и третий, а он даже не взглянул на тебя. Но ты не отступился и каждое утро возвращался к нему, чтобы вырвать его из молчания. Ты рассказывал им о пустыне, океане, о вечных снегах. Такое ощущение, что ты пытался в одиночку построить для них другой мир, открыть им двери в новую жизнь, полную обещаний и надежд.