Дети… Натан запомнил эту странную информацию.

— А ты знаешь, почему я был настолько в них заинтересован?

— Нет.

— Я тебе рассказывал о своей жизни, о семье, ты помнишь наши разговоры?

— Это было так давно… нет, ты был очень скрытным. Думаю, тебе не нравилось говорить о себе, впрочем, и отвечать на вопросы. Зато я помню, мы часто разговаривали о геноциде. Эта тема… очень интересовала тебя.

— Я об этом говорил?

— Да. Однажды даже случился бурный разговор между тобой и одним типом… Кристиан Брюн, самодовольный врач «скорой помощи», карикатура на служащего гуманитарной организации. Он знал все и обо всем и начал сравнивать милицию хутус с гитлеровской и сталинской системами доносов. Ты вежливо поставил его на место, объяснив, что преступления, совершенные нацистами и коммунистами, были делом рук специализированных органов, таких как СС или НКВД, а в Руанде система стремилась к тому, чтобы геноцид стал коллективным, популярным и остервенелым делом, в котором участвовали бы все.

— Я когда-нибудь вел себя как-нибудь по-особенному, привлекал внимание?

— Поведение… да, пожалуй, было что-то странное.

— Что?

— Персонал, экспатриированный неправительственными организациями, принципиально не живет в лагерях и каждый вечер возвращается в свою «основную жизнь». Мы арендовали дом в деревне Кибумба, это было спокойное место, где мы хоть на несколько часов в день оказывались в своем кругу и не видели насилия и нищеты. Это было единственной возможностью сдержать и предупредить воровство оборудования…

— И?

— Я вспоминаю, что чаще всего ты возвращался с нами, но иногда оставался в лагере с сиротами. Ты говорил, что они нуждаются в тебе, что ты не хочешь их оставлять…

— Ты помнишь, в лагере происходили какие-нибудь особенные события, которые не согласовывались с общей ситуацией?

— Нет. Кроме ужасов, рэкета, проституции, изнасилований, убийств, которые встречались повсеместно, я не помню…

— А какими были отношения? Мы хорошо… ладили? — отважился спросить Натан.

— Мы были очень близки… ты пробыл там недолго… — печально улыбнулась Рода.

— Близки… каким образом?

— Я была почти замужем, я была подругой Паоло Валенте. — Она внимательно смотрела на него. — Ты смущаешь меня своими вопросами.

— Извини… я просто пытаюсь понять, что я там делал. Я не больше чем ты верю в свое прошлое журналиста… Вероятно, я был в этом лагере по другой причине…

Рода, казалось, замкнулась, однако спросила:

— Ты думаешь, что существует связь между твоим расследованием и присутствием в Заире?

— Не имею ни малейшего понятия, но у меня есть чувство, что за моей личностью скрывается пропасть ужаса.

— Зачем ты это делаешь? Почему ты просто не обратишься в полицию?

— Полицию? За исключением трех солдат, умерших восемьдесят лет тому назад и пыльной рукописи, у меня нет никаких доказательств. И потом… ты, кажется, чего-то не понимаешь.

— Чего?

— Я не существую.

24

Натан проснулся один в заполненной светом комнате. Рода исчезла. Лишенный всяких мыслей, он рассматривал белый потолок, потом посмотрел на часы: половина одиннадцатого. Он вспомнил ночь, проведенную с молодой женщиной. Он любовался изгибами ее тела. Он ласкал ее до тех пор, пока не почувствовал, как в нем рождается радость жизни. Она вызвалась сходить забрать компьютер и личные вещи Натана из квартиры на улице Кампань-Премьер. Сначала он отказался под предлогом, что его там, вероятно, поджидали убийцы, но в конце концов уступил ее настойчивости.

На журнальном столике он обнаружил записку:

Натан, я выступаю на конгрессе. Освобожусь к 13 часам. Буду ждать тебя на площади Вогезов, в тени больших каштановых деревьев.

Часы пробили одиннадцать часов. У него еще оставалось время внести ясность в свои мысли. Он заказал кофе, устроился за письменным столом и начал составлять список улик:

«Ноябрь 1693 года. Элиас обнаруживает тело изуродованного раба, у которого изъяли легкие и мозг.

Июль 1994 года. Я в Заире в разгаре руандского геноцида занимаюсь детьми, травмированными массовыми убийствами, провожу несколько ночей один в лагерях… Зачем?

Я кажусь особенно заинтересованным темой идеологии массовых убийств.

Февраль 2002 года. „Полярный исследователь“ отплывает в Арктику с целью извлечь из-подо льда тела немецких солдат войны 1914–1918 годов, а затем избавиться от них на острове Хорстленд. Увечья на телах идентичны описанным в манускрипте Элиаса.

В ходе миссии погибают судовой врач и еще двое, личности которых не установлены. Официальная причина смерти — авария вертолета.

Март 2002 года. Во второй раз за три месяца убийцы пытаются меня похитить или убить. Чтобы помешать мне вести расследование? Из-за информации, которую, возможно, скрывает моя память?

Убийцы поджидали меня дома. Кто их посылает?»

Натан постарался вспомнить всех, с кем сталкивался с момента выхода из комы. Только один человек угрожал ему и, казалось, имел вескую причину желать его исчезновения.

Он набрал номер «Гидры» и услышал голос секретаря. Женщина без возражений соединила его с Рубо.

— Фал?

— Благодарю вас за прием, оказанный мне вчера вечером. К несчастью для вас, у них было меньше шансов, чем в Хаммерфесте.

— О чем вы говорите?

— Перестаньте принимать меня за дурака. Команда профи пыталась меня прикончить, и вы единственный, кто мог их послать.

— Я не…

— Заткнись и слушай меня! Правила изменились. Я веду собственное расследование, я обнаружил похоронные сумки, тела солдат… — Я собрал достаточно доказательств, чтобы поставить тебя на колени, идиот. Ты сейчас же расскажешь мне о настоящей причине экспедиции, как умер Вилд и другие и кто был заказчиком…

— Идите вы к черту!

— Послушай-ка меня! Либо ты называешь сообщников, либо я звоню в полицию.

Рубо внезапно изменил тон. Угрозы начинали действовать.

— Я к вам никого не подсылал. Я даже не знаю, о чем вы хотите говорить. Что касается миссии…

— Я все сфотографировал, им это понравится, за них не часто делают всю самую грязную работу!

— Ладно, ладно, я готов предоставить вам отчет…

— Я тебя слушаю.

Рубо вздохнул.

— Это было полное фиаско.

— Выкладывай!

— Когда «Полярный исследователь» прибыл в этот район 8 февраля, все было в порядке. Бортовые инженеры меньше чем за сутки определили местонахождение обломков. Послали роботов, в боку затонувшего судна была дыра, в которую могли проникнуть ныряльщики. Все четко. К несчастью, накануне операции на регион обрушился тепловой фронт и ослабил структуру припая. Команда примерно неделю находилась в состоянии готовности, наконец похолодало. 15 февраля капитан и начальник экспедиции приняли решение извлечь кадмий.

— Кто этот человек?

— Малиньон, я о нем еще расскажу. Неожиданно возникло первое осложнение — ваш несчастный случай. В последний момент вас вытащил напарник и вас эвакуировали в Норвегию. По радио я попросил немедленно прекратить миссию, но Малиньон настоял на ее продолжении. Гляциолог команды сделал новые измерения… Меня заверили, что на этот раз припай и структура обломков находятся в стабильном состоянии. Я уступил и разрешил продолжить миссию.

18 февраля водолазы снова спустились на затонувшее судно и обнаружили первые контейнеры, но в них были только боеприпасы и рыбные консервы. Они погружались еще, исследовали все доступные места. Ничего. На борту не было ни одной емкости с кадмием. Двумя днями позже, то есть 20 февраля, я снова связался по радио с «Полярным исследователем» и узнал, что ныряльщики среди обломков наткнулись на замороженные трупы моряков и троих из них подняли на борт.

Вне себя от бешенства, я приказал капитану избавиться от них как можно скорее и направляться к Антверпену. В этот момент положение осложнилось. На флоте существуют правила, а моряки суеверные люди: тот, кто находит в море погибшего, обязан похоронить его и совершить религиозный обряд отпевания, чтобы его душа нашла вечный покой. Мертвые моряки остаются проклятыми, пока не будут похоронены.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: