Мы пьем за дружбу. Дружба - это что? Необъяснимые симпатии случайно столкнувшихся индивидуумов? А можно ли ее носить с собой в бумажнике? Не лезь в циники. Дружба - это когда вместе создают материальные ценности. Об этом я читал в книгах.

Мы выпьем за первооткрывательство. Первооткрыватель - это Виктор. Начальник партии. Ну и мы с Мишкой. Интеллектуальная, так сказать, прослойка. В списке будет и наш шеф, будет инженер-лейтенант саперных войск Кахидзе. К сожалению, он лежит под Лейпцигом...

Мы сидим возле примуса, как возле костра. Здесь нет даже березки. Один ягель почему-то оригинального синего цвета. Ягель и осока, спрятанные ночью. Мишка поет наши песни. Валька куда-то исчез. Я нахожу его возле ручья. Он сидит, закутавшись в телогрейку, и булькает по воде камушками.

- Ты чего? - спрашиваю я.

- Так, - отвечает Валька. - Кидаю камни. Песен ваших я не знаю. Умный разговор поддерживать не могу. Подходит Мишка.

- Давай потолкуем, Валюха, - говорит он.

- О чем?

Я оставляю их вдвоем.

- А ведь завтра пятое число, - говорит Виктор. - Должен быть самолет.

Слушайте, парни...

В нарушение всех законов природы самолет действительно прилетает. Мы быстро поджигаем траву. Желтый дым ползет вертикально в небо. Черная точка стремительно нарастает в размерах. Самолет низко дает кольцо. Виктор выпускает красную и зеленую ракеты. "В лагере все в порядке, больных нет, работу продолжаем". С самолета падает тюк. Письма, газеты, журналы. Я быстро выхватываю конверты с круглым Ленкиным почерком. Шуршание бумаги и строчки писем заполняют вселенную.

- О черт! - возвращает нас на землю Виктор.

- Что случилось?

- "По требованию родителей, - читает он вслух, - откомандируйте из партии рабочего Алексея Чернова, как неправильно оформленного. Отправьте с ним краткий отчет и ненужный груз. По договоренности с колхозом вельбот будет ждать вас у мыса Могила Охотника седьмого и девятого числа этого месяца". Подписи.

Ошеломленное молчание придавливает нас. Что за чертовщина?

- Ну вот, - роняет Виктор. - Езжай, Чернев, домой. Папа и мама. Мы ведь обучили тебя мату, радикулиту, ревматизму и цинизму.

- Хо-хо, Леха, - говорит оживленно Гришка. - Дома теплее. Везет молокососам.

Валька и Мишка молча переглядываются. Мы сидим на сложенных для переноски тюках, после обеда мы кочуем к лепидолиту.

- Отставить переезд, - говорит Виктор. - Отставить, значит, переезд ввиду отъезда.

Мир рушится на нас громадными глыбами молчания. Мы сидим молча. Слова еще не родились в свистящем хаосе мыслей.

- Езжай, значит, Чернев, - чужим голосом повторяет Виктор. - Будешь историком.

- Я не Мария-Антуанетта. Я могу и остаться. - Эти слова приходят к нам через сотню томительных лет.

- Да нет. Раз приказ, я должен.

Лешка медленно собирает рюкзак. Ближайший срок ухода через три дня, но он собирает его прямо вот сейчас. Прямо на наших глазах.

В хрупкой стеклянной тишине застывает мир. Кто-то странно, совсем не по-человечески всхлипывает или кашляет. Мишка!

Я смотрю на Мишку, я не могу отвести от него глаз. Что-то чуть перекосилось у него на лице, нестерпимым отчаянным светом горят Мишкины глаза. Он встает, огромный, бородатый, высеченный весь из какого-то странного дерева. Падают странные слова:

- Брось рюкзак. Декадент! Никуда ты не поедешь.

- Ошалел парнишка от счастья, - хихикает Отрепьев.

- То есть как?

- Молчи, Виктор. Сейчас моей компетенции дело.

- Но я же сам предлагал, - бормочет Лешка. - Я же не Мария...

- Все молчите! Слушайте вы, джентельмены с высшим... Я всегда считал, что в мире есть справедливость, - странно говорит Мишка. - То, что здесь сидят трое джентельменов с высшим образованием, - справедливо. То, что Леха будет историком, - справедливо. В ту ночь, когда шел снег, я думал о справедливости. Почему от одного пятнышка плесени разрастается пятно? Значит, от пятнышка справедливости должно вырасти озеро? Понимаете? Где озеро каждого из нас? В будущем? К черту такое будущее. Я думал три дня и решил. Пусть рюкзак собирает Валька, а не Лешка. Это будет справедливо. Можете надо мной смеяться, но я вас заставлю. Правильно, Гриша: люди не могут без подзатыльников. Но пусть хорошие подзатыльники идут по этапу...

Ох, что тут начинается! Суть в том, что Валька по решению Мишки должен ехать учиться. Семь классов, потом техникум, геологический техникум. Он даже обдумал финансовый вопрос, он даже обдумал вопрос о прописке. В Новых Черемушках существует у Вальки бабушка, и жил, оказывается. Валька как раз у нее.

- А наша работа? - протестует Виктор.

- Один все равно уезжает.

- Иллюзии.

День накатывается на нас, как огромный, нестерпимо колючий шар. Я не знаю, о чем мы спорим. О том, что мы много лет уже вели себя как крокодилы; о том, что мы не Армия спасения; что вся экспедиция будет тыкать в нас пальцем; что Валька железный малый; что ничего не выйдет; что мы будем пороть Вальку каждую субботу, если будет валять дурака... Валька, красный, как обмороженная пятка, уткнул лицо куда-то в коленки. Раскрыв рот и глаза, смотрит Декадент на свое ошалевшее начальство. Растерянно покусывает травинку Григорий Отрепьев. Мишка, взволнованный, чудаковатый и обаятельный Мишка, ходит между тюками и отрывисто вяжет слова. Ох, он оратор в римском сенате, он кого угодно уговорит... Виктор прячет глаза за скептическим отблеском стекол. Молчит. Забытой птичкой горбится сзади Лешка.

Три дня проходят тревожными и бестолковыми сгустками. В комки прессуется время. Мы перенесли лагерь. Молчаливо и яростно работает Лешка. Где-то что-то хрустнуло в Декаденте.

Когда мы несли последнюю серию грузов, он поскользнулся у самого берега. В кровь расшиб себе лоб, вывихнул палец. Так он и дошел до миридолитовой горы в мокрой одежде, вытирал размазанную кровь на лбу да сплевывал в сторонку от ветра.

- Смени одежду, - сказал Виктор. - Простынешь. Сгложут меня твои старики.

- Обойдется, - хрипло бросает Леха.

Мы работаем на вершине. Упругий ветер гуляет над Чукоткой. Змеистые пегматитовые жилы уходят под свалы. У нас голые руки. Нужны ломики и кирки, нужна взрывчатка. Призывно розовеют мазки миридолита на склонах.

- "Временно переносим центр работ на месторождение. Программу по карте выполним. Желательно удлинить срок сезона на один месяц. Просим организовать дополнительную заброску продуктов, инструментов, взрывчатки. Рабочих в партии двое. Все работоспособны", - вслух перечитывает Виктор. Сложенная бумажка идет в Валькин карман.

Мы стоим у палатки. Закутавшись в мешок, неловко прыгает Леха. Температурит что-то парень. Видимо, простыл все же в ту ночь.

- Значит, так, - говорит Валька, - значит, шефу письмо, значит, на Садовой, зовут Лена. Все вроде записано.

- Пошли, - коротко бросает Мишка.

- Ну так как же? - растерянно бормочет Валька. - Ай-хо! - вдруг говорит он. Улыбки. "Ай-хо!" - боевой клич онкилонов. Тех, что уплыли на север.

Они уходят. Картинным силуэтом темнеет согнувшаяся под рюкзаком с образцами фигура Мишки и рядом крохотная в длиннополом смешном ватнике фигурка Вальки.

- Э-ге-ге-ге-гей! - кричу я. Фигурки замирают. Поднимают бинокль к глазам тонкие палочки рук. Шарахается от крика где-то в небе гагара. Желтым заревом полыхает тундра. Я смотрю на Виктора. В сторону отвернулся мой начальник, старательно изучает серую ленту реки. Опустив длинные руки, стоит Григорий. "Смешные мы все же лю-ди-человеки", - думаю я.

Я сижу в палатке. Виктор и Гришка только что ушли к месторождению, я вернулся оттуда. Мы по очереди дежурим у Лехи. Не на шутку разболелся парень.

- Нутро у него, понимаешь, протестует - так сказал материалист Гришка.

Я привожу в порядок записные книжки. Кончается день. Сильные густые тени падают с гор. Вероятно, сегодня будет первый лед.

Первый лед, с которого жиреют и тревожными стаями мечутся гуси. Будут морозные ночи в палатках, будут крепкие, как дубовый шар, сентябрьские дни. Голубые ниточки тундровых рек, отмели и скалы все еще ждут нас.