Гляжу через астробашню и еще раз поражаюсь — выходит, мы должны находиться сейчас уже в самом центре Могучей!

В это мгновение щёлкнул боковой экран, на нем снова появилась сардоническая физиономия этого проклятого Мефистофеля, и от его хриплого смеха у меня мороз по коже пошел.

— Что, Аллан, врезались уже? В самом центре находимся?

И снова этот ужасный, какой-то хлюпающий, клокочущий смех.

А я стою, окаменев, не в силах вымолвить хоть слово, только гляжу в это страшное, лохматое, усмехающееся лицо и ничего не могу понять.

Он, видно, вдоволь насладился моим нелепым, растерянным видом.

— Что все это значит? — наконец выдавил я из себя.

Он снова засмеялся, потом закашлялся.

— Это значит, Аллан, что никакой Могучей нет. Никогда не было и нет.

Если бы он сказал, что Земли никогда не было, я бы, наверно, поразился меньше.

— Чушь! — словно убеждая себя, проговорил я. — Откуда же это невероятной силы поле?

— Магнитный центр Галактики, Аллан. Нас втянуло в него, а теперь вышвырнет с обратной стороны. Магнитная праща, представляете?

Только теперь я начинал кое-что понимать.

— Вы это раньше знали, Юлий?

— Догадывался, потому и направил сюда. Теперь держитесь, Аллан, представляете, куда вынесет корабль из этой пушки. Какова скорость?

— Что-то несусветное… — сказал я.

— Вернее — сверхсветное? Так?

— Кажется, так…

— Ну вот, видите. Вот вам и разгадка Могучей.

Признаться, у меня голова кругом пошла. Столько лет связывать все представления с Могучей, с коварной планетой — и вдруг…

Я поднял глаза, встретился с его взглядом и еще раз поразился — я не увидел злобы, не увидел злорадства, я увидел огромную усталость и огромное облегчение, как у человека, который долго, слишком долго тащил непосильную ношу и только что свалил ее, наконец донеся до цели.

— Идите сюда, Юлий, — позвал я его. — Выходите из своего склепа и идите сюда. Давайте вместе прикинем, что получается.

Но он покачал головой.

— Извините, Аллан, но сейчас я не могу. Я ведь действительно болен. До завтра!

— Погодите, Юлий, еще один вопрос… Что, по-вашему, произошло с экспедицией отца? Ведь они прошли тем же путем.

Он помолчал, облизнул пересохшие губы. Потом сказал устало, как что-то давно обдуманное.

— Их, как видно, вынесло из нашей Галактики. Возможно, они все еще летят куда-то к Андромеде…

— Так вы полагаете… — Я задохнулся. — Так ведь это значит…

— Да, Аллан, это значит, что магнитную пушку можно будет использовать для межгалактических перелетов. — Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, потом он, видно, прочитал вопрос в моих глазах и добавил: — Но мы не вылетим, не волнуйтесь, мы зашли с обратной стороны и под другим углом.

И тут только я все понял. Он все рассчитал, все предвидел заранее.

Бы представляете, Виктор, что я испытывал в ту ночь, когда выключился экран, и я снова остался один в рубке управления?! Экипаж ничего не подозревал, люди спокойно спали, а мы неслись сквозь магнитное жерло Галактики с невероятной скоростью, и только два человека на борту знали, что происходит — Юлий и я. Но он оставался в каюте, а я один находился в рубке, и вся ответственность за дальнейшую судьбу корабля была теперь на мне. И не только за судьбу корабля, за жизнь людей. Мы должны были во что бы то ни стало донести до Земли то, что узнали: ведь значение открытия, сделанного Бандровским, трудно было переоценить. Оно означало принципиальную возможность выхода в другие Галактики. Но не только это. Можно было использовать магнитную пушку для разгона кораблей и тем самым во много раз сократить время внутригалактических полетов.

Ради того, чтобы сообщить об этом на землю, действительно стоило пожертвовать всем, и в душе я уже простил этого парня, понимая, что у него не было иного выхода, как только практически доказать свою правоту. Он это сделал, остальное должен был сделать я.

Нужно было срочно рассчитать, куда нас вынесет, а тогда можно будет решить, что делать дальше.

Я кинулся к вычислительному устройству, заложил в него данные. Выходило, что нас вынесет куда-то очень далеко от Солнечной системы, но это при условии полета по инерции, без участия двигателей. Значит, задача состояла в том, чтобы определить наиболее благоприятный момент их включения и рассчитать запасы атомного горючего — его ведь оставалось не так уж много, я перестарался тогда, пытаясь вырваться из объятий Могучей — мысленно я все еще называл ее так.

Я посмотрел по журналу, когда началось увеличение скорости под влиянием Могучей. Это было примерно за пятнадцать земных суток до сегодняшней ночи. Значит, еще через пятнадцать суток мы выйдем за пределы ее зависимости. Вот тогда-то и надо будет включать двигатели и попытаться изменить траекторию полета, приближая ее к Солнечной системе. Где мы будем в тот момент? Я прикинул по карте — получалось, что нам придется описывать большую дугу и заходить на Землю с другой стороны… Но это уже не страшно. В крайнем случае надо было максимально близко подойти к любой промежуточной станции, а там можно радировать и произвести дозаправку.

Всю ночь я провел у вычислительного устройства. На экран смотреть почти не было времени, я включил видеозапись, чтобы все осталось на пленках — они вот здесь, в этих кассетах. А наутро (условное утро, конечно), когда экипаж поднялся и приступил к своим обязанностям, я объявил, что под влиянием сильного магнитного поля приборы дали отклонение, мы сбились с курса и теперь придется идти совсем иным путем.

Записи, которые я делал в журнале в ту ночь, я вырвал, пленки удалил. Никто так и не понял, что произошло на самом деле. Все только удивлялись, как далеко мы зашли в сторону. Когда я передал вахту дежурному, мы уже прошли магнитный полюс, удалялись от него.

Я шёл к себе счастливый, представлял, какой переворот произведет наше сообщение в ВКЦ, представлял себе триумф Бандровского, радовался за него.

Проходя мимо его каюты, постучал, но он не ответил, — спал, видимо.

Я пришел к себе, включил экран внутренней связи. Юлий Бандровский сидел неподвижно в кресле, откинув голову назад, с посиневшим отекшим лицом. Врач констатировал смерть от кровоизлияния в мозг, наступившую три часа тому назад.

Аллан нашел свою трубку, накурил, потом встал и принялся расхаживать по кабинету. Видно, вся эта история здорово разволновала его. Места в кабинете было мало. Он вышел в галерею, пошел по ней, постоял над морем, глядя сквозь стеклянную стенку на маяк, периодически вспыхивающий во мгле, на причальные башни, горящие разноцветными огнями.

— Никогда не прощу себе, — сказал он жестко, — Если бы тогда ночью я вызвал врача, может быть, ничего бы не случилось…

— Но ведь тогда решалась судьба корабля, — сказал я, стараясь как-то его успокоить. — Вам и в голову тогда не могло прийти…

— Вот именно! Я думал тогда о чём угодно, только не об этом. А должен был думать и об этом. Он ведь сказал мне, что болен, да я и сам видел — лицо у него было такое… — Он хотел как-то объяснить, какое лицо было у Бандровского, но только махнул рукой. — Оно стоит у меня перед глазами. Я часто вижу его по ночам. И буду видеть до самой смерти…

— Скажите, Аллан, он ведь сделал большое открытие?

— Величайшее. Пожалуй, самое великое в нашем веке.

— Почему нее тогда неизвестно его имя? И вообще о магнитной пушке я слышу впервые.

— Скоро услышите. Скоро имя Юлия Бандровского золотыми буквами впишут во все энциклопедии, во все учебники. Скоро ему памятник в пантеоне поставят… Ему и его отцу!

— Позвольте, но ведь с тех пор десять лет прошло!

— Да, десять лет. Вы хотите понять, почему все эти десять лет никто ничего не знал? Сейчас поймете. Я вам все расскажу, но и вам придется помолчать еще некоторое время — до официального извещения.

Он еще раз прошёлся по галерее, вернулся и сел на свое место у пульта.