Да, впрямь у страха глаза велики. Пора бы, давно пора привыкнуть ко всяким неожиданностям и опасностям, какие подстерегают в джунглях любого пришельца, а вот поди ж ты… «Боа боится маниоки»… Снова нахлынули воспоминания — лесная база, бамбуковые плантации, высокие колпаки-тюрбаны женщин… С невольным облегчением думаю о том, что в хижине на высоких сваях значительно меньше шансов встретиться с противными тараканами, чем в доме, построенном непосредственно на грунте. Однако, «на всякий случай», я снова освещаю свою циновку. Ничего, абсолютно ничего, кроме одинокого заблудившегося муравья…

Богдан проснулся и ворчит сонно:

— Погаси фонарь!

Минуту спустя я опять слышу его ровное посапывание. Вот здоровье у человека — засыпает сразу, где бы ни пришлось приклонить голову! Он может спать в любую пору суток — днем, ночью, на рассвете, в сумерки. Даже в машине, где нас немилосердно трясет на ухабистой дороге. А вот я не умею быстро приспосабливаться к новым условиям, и потом меня слишком будоражат впечатления. Мало кому из европейцев дано попасть в ту обстановку, в которой мы с Богданом оказались несколько дней назад. А ведь это лишь начало!

Постепенно меня охватывает дремота. Снова слышу протяжный, похожий на стон вздох больного, лежащего за занавеской. Точнее — за зеленой противомоскитной сеткой…

Заснула я, сама не знаю даже когда, хотя поначалу мне казалось, что до утра так и не сомкну глаз. Проснувшись, осматриваюсь вокруг. В двух очагах горит огонь. Возле одного хлопочет наш повар. Который же час? Оказывается, уже шесть с минутами. Боже мой, как поздно!

— Можешь отдыхать! — говорит Богдан. Он сидит возле оконного проема, над которым поднята и подперта жердочкой бамбуковая плетенка, заменяющая ставню, и проверяет экспонометр фотоаппарата. — Все равно сегодня днем мы никуда не поедем…

Я огорчена. Ведь мне хотелось как можно скорее быть «там» — у цели нашей поездки. Но мы терпеливо ждем, остановившись в селении племени таи Лан Кхан, и в течение нескольких часов наблюдаем повседневную жизнь крестьян.

Вспоминаю, что сквозь сон я слышала приглушенные голоса и осторожные шаги многих людей. Теперь же дом кажется опустевшим. Перед рассветом жители уходят на рисовые поля или охотиться. В деревне остаются старики и дети.

Осматриваю «место привала». Крышу хижины осмолило дымом. Огонь весь день горит в одном из двух очагов. Два выхода (дверей нет) с приставными лестницами. Несколько оконных проемов. Я спала возле одного из них, а над головой у меня, оказывается, висели кремневое ружье, пучок ярких перьев, два лука и полный колчан стрел.

На поперечной балке надпись по-вьетнамски: «Да здравствует президент Хо!» Бамбуковые полки, ящики, корзины для риса и для сушеных овощей. Посреди хижины стоит огромная — как мельничный жернов — плоская, словно тарелка, корзина: в ней сушатся мелко нарезанные ломтики бататов. К потолку подвешены сети с металлическими грузилами. Именно такими сетями и можно ловить рыбу в быстрых и бурных горных реках. Теплая куртка и несколько противомоскитных сеток, хорошая фляга для воды и шерстяные одеяла — все это свидетельствует о том, что мы попали в дом сравнительно зажиточного хозяина.

Зеленая противомоскитная сетка, за которой лежит больной, на день откидывается в сторону. Рядом с циновкой — водяная курительная трубка, которую время от времени потягивает этот немолодой человек. Его зовут Ха Ван Кса, он таи. Его имя я вижу на похвальных грамотах, прибитых возле алтаря предков. Всю ночь его душил кашель, не давая сомкнуть глаз. Но это не главное: Кса показывает мне ногу — она опухла, а посредине опухоли видно темное пятно. Заражение? Пожалуй, нет — боль небольшая.

— Предположительно бери-бери, — говорит Кхам Фой.

— Чем можно ему помочь?

— Надо везти в больницу.

Мы снабжаем больного пабиальгином, кодеином и поливитаминами, советуем поскорее добраться до больницы. Жена Ха Ван Кса, которой Кхам Фой передает наши таблетки, внимательно слушает его наставления.

— Хорошо, мы все сделаем! Больница недалеко отсюда, в горных пещерах, всего двадцать пять (!) километров… — объясняет нам Нгеун, знающий этот район. — Вернется с охоты сын Кса, придут соседи с поля, они приготовят носилки и доставят больного к врачам.

У нашего хозяина детей немного — «всего» пятеро. А вообще в семье девять человек. Двое младших пришли из лесной школы. Оба, мальчик и девочка, уже умеют читать и писать. Их старший брат, только что вернувшийся с охоты, ставит ружье в угол и присаживается возле отца.

Воздух, тяжелый и какой-то липкий от зноя, затрудняет дыхание. Доносятся отголоски грома, явно непохожие на бомбежку, — где-то стороной проходит гроза. Но живительное, прохладное дуновение ветра, к сожалению, не доходит сюда. Полулежа на бамбуковом полу, рядом с оконным проемом, слегка прикрытым циновкой, выглядываю наружу. Сверкает и переливается на солнце вода, текущая по трубам из полого бамбука. Две девушки в черных юбках и черных же блузах с серебряными пуговицами наполняют водой большую кадку. Невольно тянусь к термосу и жадно пью заваренный «по-польски» крепкий, почти черный чай.

Люди уже осведомлены о том, что в деревню прибыли европейцы. На дороге возле хижины я вижу группу людей — спокойных и не назойливых. Мимо проходит немолодая женщина, на шее которой вздулся огромный зоб. Мы находимся высоко в горах, где недостаток йода и соли дает знать о себе такими вот заболеваниями.

Заросли кактусов ощетинились острыми колючками. Богдан увековечивает на цветной фотопленке ярко-красные цветы, которые растут над подземным убежищем. Повсюду мы видим рвы и противовоздушные траншеи — деревня перепахана ими вдоль и поперек. Одни тянутся около тропинок, другие — возле хижин. Несмотря на самолеты, почти беспрерывно ревущие в небе, несмотря на частые отголоски бомбардировок, немногочисленные оставшиеся в деревне жители спокойно занимаются своими делами. Невысокий мальчишка подогнал буйвола к подземному хлеву: животные пасутся только по ночам. Молодая женщина толчет рис в ступе. Тяжелый пест мерно опускается в ступу, выдолбленную из толстого ствола какого-то крепкого дерева. Внезапно промелькнувшая мысль наполняет меня тревогой — увижу ли я все это, когда буду возвращаться во Вьетнам?..

…Еще днем мы покинули деревню гостеприимных таи. Вокруг — горы и джунгли. Красиво, словно в сказке. Деревья, кусты, обомшелые стволы. Все это опутано лианами и какими-то вьющимися растениями. Глубокие ущелья, по дну которых стремительно бегут серебристые ручьи. Тут и там, на узких террасках взгорий, в котловинах и на крутых склонах гор, зеленеют небольшие рисовые поля — результат упорного труда мирных людей. Почерневшие от времени водяные колеса, медленно вращаясь, низвергают каскады воды на жаждущую влаги землю. Из плотной, кудлатой, похожей на вывороченный тулуп зелени нет-нет да и выглянет дерево с гроздьями белых цветов, напоминающих черемуху. Жаль, что поблизости нет лесников с той базы, где мы недавно ночевали, — они безошибочно назвали бы нам эти цветущие деревья, рассказали бы об их свойствах. Сейчас же Кхам Фой, смущенно улыбаясь, беспомощно разводит руками: он этого не знает.

С высоких перевалов нам видны небольшие каменистые пляжи на берегах рек. Связанные из зеленоватых стволов бамбука плоты медленно плывут по реке. На них можно различить фигурки людей: это сплавщики. Изредка навстречу нам попадаются женщины в национальной одежде муонг или мео, несущие на плече или на голове полную корзину зелени. За поясом у них серп и длинный нож, которым пробивают путь в джунглях. Смотрю до боли в глазах, смотрю, пока еще можно смотреть: скоро я уже не увижу этой мирной картины…

Зубчатая линия высоких гор, выделяющаяся на розовом фоне закатного неба, похожа на рисунок китайской тушью или на силуэт из черной бумаги. Все окружающее быстро стирается в наступающих сумерках, становится голубым, потом серым и, наконец, темно-синим. Большие светлячки пролетают мимо газика, чертя в воздухе искристые зигзаги.