Говорила я очень возбужденно, повышая голос и размахивая руками, но он, действительно, владел искусством успокаивать. Он терпеливо слушал, а потом предложил:

— Как вы смотрите на еще один стаканчик вина?

— Вместе с вами? — спросила я.

— Конечно, пиво лучше, но и вино сгодится. Если вы не возражаете, я останусь здесь, на диване.

— Нет, это же так неудобно.

— Джеки, посмотрите на часы — не время думать об удобствах.

Я вернулась домой в девять. Том позвонил в девять-сорок пять, еще полчаса ушло на Боджа…

— Господи, уже одиннадцать!

Я протянула ему стакан вина и села на другой конец дивана со своим.

— А что если это вы лежали на моей кровати и воспользовались моим туалетом? — пошутила я. Конечно, у меня и в мыслях не было, что такое могло быть.

— Если бы меня попросили — пожалуй, я мог бы это сделать. Но я слишком занят, чтобы предпринимать такое просто так.

— А вы не хотели бы немного похозяйничать у меня дома?

— Да, я подумывал о том, чтобы приготовить обед — это меня не очень бы затруднило.

— Вы меня не очень понимаете?

— Но вы сами все для этого делаете.

— Да, вы правы. Все-таки на редкость странное происшествие. Но я не приглашала вас ночевать у меня.

— Разумеется. Хотя я мог бы провести ночь на этом диване, а рано утром меня бы и след простыл — ведь мне нужно задать корма лошадям.

— Вы держите лошадей?

— Только двух. Когда-нибудь я вам их покажу. — Он слегка поднял брови и внимательно посмотрел мне в глаза. — Теперь вам лучше?

— Как вы думаете, что все это должно означать? Почему вообще происходят такие вещи?

— Не знаю. — Он пожал плечами. — Я знал одного типа, который любил по ночам забираться в запаркованные автомобили. В них он курил, оставлял свое нижнее белье, а иногда и мочился.

— Рассказывайте.

Он улыбнулся:

— Нет, это правда.

— Ну, и кто это был?

— Вы хотите знать его имя? Наверное, вы говорили обо мне с Робертой — никак не иначе. Я прав?

— Да, я спрашивала ее, вела ли она какое-нибудь ваше дело. Но вы, надеюсь, представляете себе обстановку в конторе? Мы отнюдь не шушукались с ней — кое-что она рассказала, но в детали особенно не входила.

— Черт побери: детали! Если не возражаете, Джеки, я просил бы вас не обсуждать этого ни с кем. Я не хочу, чтобы здесь что-нибудь стало известно. Я ведь постарался оставить все там, в Лос-Анджелесе, где у меня, как активно практикующего психолога, была куча дел. Мне приходилось сталкиваться с весьма примечательными личностями, но что касается того парня — мне самому интересно, чем он кончил.

Я все еще сидела на краешке дивана:

— Расскажите о нем поподробнее.

— В некотором смысле, это находка для исследователя. Его родители всегда были очень резки с ним, и вот — он стал забираться в чужие машины, пока хозяева были в баре, в кино или на вечере. Ему было интересно, что у них есть. Ему хотелось побыть на их месте. Но он утверждал, что никогда не забирался в чужие дома. Иногда ему попадало, если хозяева слишком быстро возвращались из бара и заставали его в машине. Обычно он спасался бегством, но они преследовали его, потому что думали, что он угонщик. В остальных отношениях это был вполне нормальный парень. Занимался счетным делом, имел жену и двоих детей, посещал церковь. Я видел его, потому что он попал под арест.

— Вот как…

— У людей полно секретов — я думаю, что, занимаясь семейным правом в Лос-Анджелесе, вы сами в этом убедились.

— Да, конечно… Но далеко не все мои клиенты были больными людьми. Я в основном специализировалась на разводах, опекунствах, завещаниях, на брачных контрактах. Конечно, и в этих делах кое-кто ведет себя, как ненормальный, но это не значит, что у него действительно не все дома. Одна моя клиентка рассказывала, что ее бывший муж имел обыкновение по воскресеньям облачаться в ее платья… Но это курьез, а не клинический случай. Иногда я сталкивалась с индивидами, которые били своих жен и детей — раза два, не больше. А вы специализировались в психопатологии?

— Нет, хотя и преуспел в судебной медицине. Но потом беда внезапно вклинилась в мою жизнь. Клиент уничтожил мою семью. Я думаю, что ему был нужен я, но наверняка я никогда не узнаю. Он надеялся найти дома меня. И я должен был быть дома — жена и дочь уже спали. Но вы уж простите меня, я не хотел вам все это рассказывать, — сказал он вдруг. — Я знаю, как тяжело это слушать. Но теперь вы знаете, как закончилась моя карьера и почему я уехал из Лос-Анджелеса. Я не был перепуган до смерти, но я сделался болен. А полиция не могла задержать его. Хотя позже его все же поймали.

— Где он теперь?

— Теперь? Не знаю. Он был за что-то арестован, потом выпущен на определенных условиях. Мне кажется, он искал меня в Орегоне, где я жил перед тем, как переехал в Коульмен. Я его не встречал, и было это через три года после смерти моей жены и дочери… Но я никогда не забуду его голоса — ведь я записал его на пленку. Он тогда сказал, что следил за мной, когда я выходил из закусочной, а потом видел, как я отправился в библиотеку и в химчистку. Всего один звонок — как будто он хотел дать мне понять, что он здесь и держит меня под контролем. Я, конечно, был уязвлен, и, думаю, он может объявиться где угодно.

Меня передернуло от этих слов.

— Вы могли бы узнать его при встрече?

— Естественно — если он будет выглядеть по-прежнему. Но он вполне способен загримироваться под толстую пожилую даму. Или еще как-нибудь изменить свою внешность… Кстати, меня зовут вовсе не Том Уол. Мое настоящее имя — Том Лоулер. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь случайно наткнулся на него, просматривая старые газеты. О моем деле тогда много писали. И я вовсе не жажду удовлетворять любопытство малознакомых людей. Я не хотел бы получить известность таким образом. Я предпочитаю, чтобы меня знали по строительству. Вы да Роберта — больше я никому ничего не рассказывал.

— Мне жаль, что так получилось.

— Это было на редкость мерзкое дело. Я засвидетельствовал, что обвиняемый вполне полноценен для того, чтобы отвечать по закону. Я был свидетелем со стороны обвинения. Но суд нашел его невменяемым, и вместо тюрьмы он попал в больницу. Он говорил, что ни одного дня не ходил в школу, но я все равно подверг его основательной проверке. Испытал на нем целую кучу всяких тестов. Он, конечно, был абсолютным психопатом. Логика его была совершенно детской. «Я бил ее, потому что она плохая». Ни малейшего чувства вины он за собой не знал — даже признаваясь в содеянном. Наказание никак не влияло на его поведение. Он убил женщину, с которой жил, и говорил, что ему неприятно, что пришлось прибегнуть к такой энергичной мере. Ему очень жаль, что она оказалась такая плохая. — Том покачал головой. — Но он и на миг не мог представить себе, что сам в чем-то виновен.

— По мне, так он просто душевнобольной.

— Нет, совсем нет. Он жил в реальном мире: он не слышал голосов, у него не было галлюцинаций и прочего. А душевнобольные теряют чувство реальности — у них свой мир, свои видения. А этот парень ничем таким не страдал. Это только в кино убийца просит пощады, когда его прижимают к стенке. Он не просил пощады. Я думаю, он спокойно перенес бы любую пытку.

— Вас сильно беспокоит, что он опять увяжется за вами?

— Вы имеете в виду, не параноик ли я? — спросил он. — Беспокоит, конечно, но ведь я изменил имя и вообще — пока ничего подозрительного не случалось. Скорее, я даже хотел бы, чтобы этот сукин сын появился передо мной. Во мне нет особенных звериных задатков, но иногда человек делается убийцей не по своей воле. Все дело в том, что я до конца не уверен, хотел ли он убить меня или же ему было нужно усилить мои страдания убийством тех, кто был мне дороже всего. Возможно, он хотел заставить меня жить в вечном страхе перед его следующим посещением. Естественно, долго в таком состоянии я бы не протянул. Поэтому я и попытался меньше о нем думать. Я даже пожертвовал удовольствием убить этого паразита. И я не думаю, что мне когда-нибудь представится такая возможность.