Я отставила тарелку. В глазах Тома я прочла понимание и расположение.

— Теперь вы все знаете и видите: я не могу есть, а вы не знаете, что сказать на все это. И где-то рядом, может быть, бродит убийца, а мы уплетаем бефстроганов и зализываем наши раны.

— Убийца? Где-то рядом?

— Ну, я имею в виду ту историю с женщиной, с Портер…

— Я думал, это произошло не здесь.

— Она жила в Коульмене — кто-то у нее был…

— А это не шутка? Что говорит Бодж?

— У Боджа нет никаких данных — одни предположения. — Я уж не стала говорить, что он мог вынести их из салона красоты.

— Готов спорить, во всем виноват ее муж, — сказал Том, продолжая есть. — Я не знаю, кого здесь можно подозревать в убийстве. — Он еще пожевал. — Хотя я против него ничего не имею.

— Это вообще первое, что приходит в голову, — согласилась я.

— Джеки, очень хорошо, что вы рассказали мне про сына. Теперь я понимаю, чем вы были недовольны, когда мы встретились в первый раз. Когда я пришел сделать измерения для полок.

— Да, я надеялась, что мне не придется рассказывать об этом.

— Конечно, перед посторонними нечего распахивать душу нараспашку, но, сближаясь, без этого не обойтись. Ваша потеря ужасна.

Мы помолчали, но я чувствовала, что внутри у меня все горит. Это должно было произойти — я не могла просто так рассказывать о своей трагедии.

— Хорошо, что вы доверились мне, — продолжал Том. — Я постараюсь поддержать вас — насколько это вообще в моих силах. Мы умалчиваем о прошлом, думая, что это необходимо, но, поступая так в интересах будущего, мы зачеркиваем какую-то часть нашей личности. Несмотря на успешную деятельность в качестве адвоката, главным для вас было то, что вы — мать Шеффи. Потеряв сына, вы потеряли и то, что придавало смысл вашей жизни.

Меня поразила его проницательность. Мне так недоставало трезвости его оценки. Он был добр и деловит в своей поддержке, его расположение ко мне и его терапия были столь непохожи на неуклюжие попытки моего мужа, к которым я так привыкла.

— Вы вовсе не одиноки, Джеки. Хорошо, что вы мне рассказали хоть что-то. Я вас понимаю.

— Что именно вы понимаете?

— Понимаю, почему вы решили переменить обстановку и держали про себя свою потерю… Я помою посуду, а вы можете пока полюбоваться на звезды. Потом я к вам присоединюсь.

— Я помогу вам.

— Только не сегодня. Наполните ваш бокал и посидите за столом, который стоит снаружи. Я управлюсь в минуту.

Выйдя ко мне, он осторожно придвинул свой стул к моему и, тронув меня за руку, сказал:

— Видите ли, я мало уделял внимания своей дочери, но я был для нее всем. И я уверен, что вам тоже этого не хватает — вам нужно быть для кого-то всем. В моей прежней деятельности мне случалось прибегать к подобной терапии — я становился для пациента своего рода якорем спасения. Надо было только следить за тем, чтобы пациент не впадал в слишком большую зависимость.

— Не хочу с вами спорить, но я никогда не стремилась быть для кого-то всем. Я хотела, чтобы Шеффи вырос столь же независимым, как я сама. Мой брак был неудачен, но и в последующих связях меня часто обвиняли в том, что я слишком независима. Нет, я просто потеряла его — я любила его, гордилась им — и потеряла.

Он сжал мою руку и ничего не сказал. Я продолжала:

— Но, с другой стороны, вы правы — все, что касается работы, ребенка и моей личности… Вы умеете успокаивать. Может быть, вы попробуете снова заняться прежней практикой?

Он придвинулся ближе и обнял меня за талию.

— Нет, — сказал он. — Конечно, это очень соблазнительно, но опасно. Хотя кто знает…

— Но если у вас к этому талант…

— Тогда он мой, — сказал Том мягко. — И я воспользуюсь им для себя. Согласны?

Его самообладание и спокойная уверенность в своей правоте восхищали меня — это были качества, обладать которыми я сама стремилась всю жизнь. Казалось, он абсолютно честен с самим собой. И я была послушна ему. Потому что ему нельзя было отказать в таланте понимать других.

Он приподнял мой подбородок и осторожно поцеловал в губы. Его борода щекотала мне рот, и я открыла его пошире, чтобы позволить его языку — сперва робкому и осторожному, а затем жадному и стремительному — проникнуть туда, куда он желал.

Что-то давно забытое начало пробуждаться во мне. Конечно, желание не было укрыто где-то глубоко. Я обняла его за шею и придвинулась ближе — мне нравилось слушать наше общее дыхание, чувствовать, как его рука ласкает меня. Несколько жарких поцелуев возбудили меня чрезвычайно. Я знала, с чего все началось, но быстро утратила контроль за своими мыслями. Я знаю, что он мог взять меня на руки, мог положить на пол…

Он отклонился на миг и простонал:

— О, Джеки…

Я вся дрожала и не могла произнести ни слова. Все, что говорят о том, что тело берет верх над разумом, абсолютно верно. Потому-то подростки — да и не только они — часто попадают в беду, когда половой инстинкт вытесняет здравый смысл. Никто не предполагает заранее, что такое может случиться — наоборот, вы предполагаете быть разумными. Я часто пыталась вообразить любовную близость, во время которой полностью сохранялась бы ясность мысли — и не могла.

— Вы наверное, не хотели сближаться с таким человеком, как я?

— Почему вы так думаете? Из-за того, что вам пришлось столько пережить?

— Потому что я сам навлек на себя беду.

— Вы не заслужили того, что случилось…

— Джеки, что вы собираетесь делать?

— Не знаю, — ответила я искренне. Обычно я точно знаю, чего хочу, но сейчас я колебалась. Я хотела пойти в спальню, но внутренний голос, бывший копией материнского, говорил мне, что лучше с этим подождать — еще несколько встреч, разговоров, поцелуев, ласк.

— В конце концов мы все равно ляжем в постель, — заметил он.

— Возможно.

— Нам нужно предохраниться?

— Нет, — сказала я.

— Вы чем-то пользуетесь или не хотите упускать шанс?

— Я не могу забеременеть, но могу подхватить инфекцию.

— За четыре года у меня была всего одна связь, но я не заметил чего-то опасного.

То же самое мне когда-то говорил тот врач — потом он, конечно, клял себя за непростительную оплошность. Не знаю почему, но я думала, что, если Том переспал со всеми женщинами Коульмена, я бы непременно об этом узнала. И говоря об одной, он, очевидно, не лгал.

— Можно? — спросил он.

— Да, — ответила я.

Воспоминание о той ночи все еще живо во мне. Он был искусным и внимательным любовником. У него было прекрасное тело, и в постели он оказался столь же интересным собеседником, каким был и до этого.

— Здесь нет занавесок, — сказала я, входя в спальню и держа его за руку.

— Двор освещен и собаки поднимут лай, если хотя бы мышь пробежит по нему.

Он выключил свет, но и снаружи проникало достаточно освещения, чтобы мы могли видеть друг друга. Если бы он оставил наружный свет на всю ночь, то спал бы точно в сумерках.

Раздевал он меня медленно, мягко и возбуждающе поглаживая мне плечи, локти, грудь, продолжая целовать меня. Я не просила его об этих приготовлениях, но они мне были очень приятны. Обнаженная, я села на кровать, ожидая, пока разденется он.

Его спокойствие и основательность подействовали и на меня: впервые в жизни я ощущала себя полноценной любовницей. Я никогда раньше не смогла бы сидеть и, улыбаясь, глядеть на раздевающегося мужчину. Это напоминало эротическое шоу — я думаю, благодаря красоте его тела. Когда он шагнул ко мне, восставший жезл его страсти слегка качнулся, и я подивилась его размерам — я знала, как много значения придают этому фактору мужчины, и порадовалась за него.

Снова начались ласки — казалось, Том не торопится, хотя мне уже было невмоготу. Когда он развел мои ноги и наклонился к моему лону, волна блаженства нахлынула на меня. Я обхватила его за плечи и прижалась к нему теснее.

Он слегка приподнялся и коснулся моих губ:

— Тебе хорошо со мной?

— О… — только и смогла я выдохнуть.