Первый эпизод начинался с появления пятого ребенка — младшего брата Профа. Судя по всему, он был весьма поздним ребенком, поскольку к Харриганам прибыл в пятилетнем возрасте. Как ни странно, в книге ни разу не упоминалось, даже мимоходом, о смерти его (и Профа) родителей и о связанных с этим психических травмах.

Чем глубже я вчитывался, тем сильнее убеждался, что сценарист напрочь игнорирует действительность. В колледже Айвивилль не возникало студенческих волнений, хотя, надеюсь, вы помните, что вытворяло студенчество в 1970 году после принятия поправки Кента и Джексона. Джоуи был отъявленным националистом, не терпевшим итальянцев, евреев и испанцев, не говоря уж о вьетнамцах. Как это могло быть, если в мире Харнов такого события, как война во Вьетнаме, похоже, просто-напросто не существовало?

Эпизоды, в содержание которых я более или менее вникал, касались вопросов наиболее удачного вложения капитала или приобретения популярности в школе. Профессор держался немного напыщенно, однако всегда демонстрировал здравый смысл, утверждая, что взросление есть сочетание возраста, опыта и положения в обществе.

Именно это, я думаю, привлекло внимание Ричарда Никсона, который заявил за две недели до победы на президентских выборах 1968 года: «Харриганы — мое любимое шоу. Как раз такие семьи и делают страну великой». А когда о Харриганах спросили у Хьюберта Хамфри, тот откровенно не понял, о ком речь. По крайней мере, так все запомнилось Тине Сторм, которая в ту пору еще не могла голосовать по той причине, что была на десять лет моложе, чем предписывал закон. На следующей неделе в школах и колледжах организовали нечто вроде предварительных выборов, на которых Никсон одержал полную победу.

Профессор Харриган живо напомнил мне моего отца, который, естественно, был горячим сторонником Никсона. Уверенный в собственной непогрешимости, суровый, решительный, он считал себя настоящим героем. Разница заключалась в том, что Проф Харриган хотя бы изредка говорил своим детям, что любит их и потому был героем и в глазах детей.

У каждого персонажа сериала имелись одна-две излюбленные фразы. Во-первых, разумеется, профессорские: «Никак не возьму в толк» и «Не возражаете?» (так он говорил, в очередной раз выдворяя со своего кресла одного из матушкиных котов); затем вопли юного Джимми: «Называй меня дядей!» и язвительные замечания Джейни, вроде: «Ты хочешь сказать, что профессор — старикан». Последнюю фразу, кстати сказать, подхватили и прочие члены семьи, но вовсе не потому, что злились на Профа, нет, они просто так шутили.

Иллюстраций в «Харриганомании» почти не было. Лишь фотографии совершенно не знакомых мне актеров и актрис да пара-тройка рабочих кадров в момент съемки. И ни одного кадра из какой-нибудь серии. Шелдон Браун, автор и продюсер шоу, как говорилось в предисловии, отказался дать разрешение на публикацию.

У меня постепенно складывалось убеждение: тут что-то не так. Подозрения переросли в уверенность, когда я прочитал заметки о Песне.

По мнению Тины Сторм, мелодия, что сопровождала сериал, повергала слушателей в состояние экстаза, ибо походила на все те мотивчики, которые моментально проникают в сознание и не желают его покидать. За какие-нибудь шестьдесят секунд эта песенка описывала весь расклад и всех героев шоу, включая младшего брата Джимми, «который был им и дядей, и братом».

Исполнял песенку ансамбль, прославившийся такими хитами, как «Говорит Саймон» и «Раз-два-три, красный свет». Если верить Тине Сторм, в конце 1968 года песенка вошла в десятку наиболее популярных в стране.

Ничего подобного! Уж что-что, а это я могу доказать.

В моей библиотеке насчитывалось немало справочников по музыке, в том числе «Указатель к хит-парадам «Биллборда» и «Рок!» Норма Найта. Ни в одной из книг песенка из телесериала «Семейство Харриганов» не упоминалась — ни в разделе «Песни», ни в связи с кем-то из исполнителей. Но вот что странно: убедившись в том, что Тина Сторм передергивает факты, я отнюдь не испытал облегчения.

Вечером я посмотрел «Харриганоманию» по телевизору, а видеомагнитофон тем временем добросовестно записывал передачу. Типичное телешоу: сплошная апологетика при. минимуме содержания. Тина Сторм принимала гостей — различных знаменитостей, — которым задавала вопросы, типа: «Какой эпизод вам больше всего нравится?» и «Что значат Харриганы лично для вас?» Джей Вебер ответил, что они «островок спокойствия в то смутное время, местечко, куда можно заглянуть за молоком и пирожками, хотя кругом царит бардак, все твои друзья воюют во Вьетнаме, а девчонки отшивают на первом же слове». Шеннен Догерти, в футболке с надписью «Не возражаете?», заметил, что «всякий желал бы иметь своим отцом такого человека, как Проф Харриган». Арнольд Шварценеггер заявил: «Харриганы пропагандируют семейные ценности».

Затем ведущая пустила слезу: последовало сверх-эмоциональное прощание с актером, который играл Профа Харригана и погиб в авиакатастрофе, когда летел куда-то на гастроли. Слезы также были пролиты над мальчиком, исполнявшим роль Джоуи Харригана и умершим в 1980 году от наркотиков. Далее на экране под громовые аплодисменты появилась актриса, которая играла Матушку; впрочем, ее быстро убрали, поскольку выглядела она не слишком привлекательно и к тому же была в стельку пьяна.

Тина Сторм принялась зачитывать отрывки из писем от тысяч и тысяч детей, которые, посмотрев сериал, решили сбежать из дома, чтобы стать членами семейства Харриган. Тина объяснила, что в конце концов студии пришлось выступить с официальным заявлением: мол, Харриганы — персонажи вымышленные, поэтому детям следует оставаться со своими собственными родителями и примириться с такой участью.

Шелдон Браун в передаче не участвовал, а поскольку не дал разрешения показывать эпизоды, зрителям представили фильм «Семейство Харриганов на сцене» и различные косвенные свидетельства: комиксы, настольные игры по мотивам сериала, куклы с лицами персонажей и даже игральные карты «Харриганы».

Под конец все приглашенные знаменитости поднялись на сцену и спели Песню.

Линда вернулась домой в десять. Мы поужинали сэндвичами, и я лег, а она включила видеомагнитофон. Я немного почитал, потом попытался заснуть. Та половина кровати, на которой спала Линда, по-прежнему пустовала: признаться, я потихоньку начал к этому привыкать. Отсыпалась жена обычно по утрам, а я вставал в восемь, чтобы махнуть после завтрака в Нью-Йорк. Мы с Линдой словно обитали в разных мирах.

Может, я веду себя неправильно? Может, пойти поговорить с ней или слегка подурачиться? Я накинул халат, вышел в коридор и остановился в дверях гостиной. Линда сидела на кушетке, по ее щекам текли слезы. Не помню, когда я последний раз видел жену плачущей. Губы Линды шевелились, она беззвучно повторяла слова, что доносились из динамика: «Каждый из них свое счастье нашел — Нэнси и дети, профессор с женою. Пусть же вокруг будет всем хорошо. Знай, что семейство рядом с тобою».

Я направился обратно в спальню. Линда даже не повернула головы.

Едва мы познакомились с Линдой, в наших отношениях возникла натянутость, которую я объяснял разницей в возрасте: как-никак, ей было всего двадцать, а мне двадцать девять. С годами мы все лучше узнавали друг друга, но некоторая напряженность оставалась.

На следующее утро, в субботу, я твердо решил поговорить с Линдой. Она оказалась в гостиной — сидела на кушетке и читала газету, а по телевизору шел какой-то черно-белый фильм сороковых годов.

— Ну как, понравилась тебе передача?

— Спрашиваешь!

— Я тоже ее посмотрел. — Линда метнула на меня взгляд, исполненный неподдельного интереса, чего не было давным-давно. Однако проблеск любопытства немедленно угас, когда я добавил: — И, признаться, впечатления она на меня не произвела.

— Естественно. Ведь ты не раз говорил, что не одобряешь телевидение в принципе. Я и не ожидала, что тебя, как говорится, проймет.

— А ты не хочешь мне помочь? Объясни, пожалуйста, что тебя так привлекает в Харриганах?