Мне потребовалось почти две недели, чтобы заговорить с Дэнни, но, признаюсь, это было в тяжёлые времена моей жизни. Я ни с кем не разговаривал и отказывался находить причину для этого. Я не хотел, чтобы какие-то оправдания держали меня на Земле.

С тех первых нескольких слов, которые я сказал Дэнни, между нами образовалась медленная, плотная дружба. Дэнни был огнём, где я был холодом. И в такие моменты я ненавидел его за это.

— Дэнни… — начал я, но он перебил меня жестом руки.

— Стоп. Просто стоп, ладно? Сделай это для меня как одолжение. Съезди со мной домой на День Благодарения. Познакомься с моими друзьями из старшей школы и напейся со мной днём. Сходи со мной на могилу моей мамы. Помоги мне присмотреть за папой и убедиться, что у него не выросла лишняя голова или ещё что-то. Какая бы ни была отговорка, я тебе уступлю. Просто… просто поехали со мной. Пожалуйста.

Его глаза блестели, но лицо оставалось строгим. Я моргнул, глядя на него, моё сердце быстро стучало, голова кружилась.

— Я хочу знать, почему ты так сильно хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Ты знаешь почему.

Его голос звучал так мягко — слишком мягко — и мне пришлось уставиться в стену за его головой.

К этому всё и шло.

Всегда всё шло к одному и тому же: я, Арчер Харт, не мог остаться один, потому что мой лучший друг считал, что как только это произойдёт, я достану старый револьвер своего отца и вышибу себе мозги.

Я наклонился вперёд, положив голову на руки, и сделал глубокий вдох, позволяя запаху чёрного кофе окутать меня. Дэнни не говорил ни слова, и я не был уверен, к лучшему это или к худшему.

В конце концов, когда мы оба поняли, что я ломаюсь, я кивнул в свои руки.

Каждую среду, в подвале дерьмового отеля в часе езды от кампуса, я встречался с группой поддержки для тех, кто пережил утрату близких.

Я перепробовал всё: консультантов, психологов, церковь, наркотики. Ничто не задерживалось. Ничего не помогало. Внутри я не думал, что маленькая группа поддержки, куда я ходил каждую среду, помогала, но там я задержался. Может, потому что было легко сидеть сзади и слушать истории жизни других людей, которые были намного хуже моей собственной. Может, потому что мне не обязательно было говорить. Может, потому что каждый вторник Дэнни улыбался мне тупой улыбкой.

Дэнни был мне как брат. Только лучше.

Я стоял на верхней ступеньке лестницы и сделал глубокий вдох. Хоть я делал одно и то же, неделя за неделей, месяц за месяцем, всё равно было такое чувство, будто я шёл куда-то, к чему был не совсем готов. Надев на голову капюшон и засунув руки в карманы, я спустился по тускло освещённой лестнице, не отрывая взгляд от своих кроссовок.

Подвал был именно таким, как можно представить под отелем с протекающим полом. Он оставался незаконченным, стены беспорядочно были покрашены в жёлтый, флуоресцентный свет над головой был слишком ярким, и на стенах висели паршивые вдохновляющие плакаты. В центре комнаты большим кругом стояли раскладные стулья, а сбоку к стене прижимался длинный стол, уставленный вечно тёплой водой и чёрствыми пончиками.

Там уже было несколько людей, которые болтали тихим тоном и занимали свои любимые места. Большинство людей подняли взгляд, когда я вошёл, но никто не улыбнулся и не помахал рукой. Еще в первый год, что я приходил сюда в эту группу, я не говорил ни единого слова, поэтому большинство людей перестали подавать вид, что я вообще есть.

Я подошёл к столу и взял один из пластиковых стаканчиков из стопки. Подойдя за кофейником, я случайно столкнулся с человеком, который стоял рядом со мной.

— Простите, — сказал я, развернувшись.

Он просто улыбнулся мне. Милой, уставшей улыбкой, за которую я был благодарен.

Я узнал его с нескольких предыдущих собраний. Его медно-рыжие волосы и тёмные глаза было тяжело пропустить. Но он был просто худым парнишкой, на несколько дюймов ниже меня и скорее всего на несколько лет младше. Его свитер был слишком большим, а лак на ногтях облез.

Снаружи он выглядел так, как я чувствовал себя внутри.

Вскоре комната заполнилась, и все нашли свои места, организаторы группы поприветствовали всех медленными спокойными голосами и лёгкими улыбками. Они представили новых людей в группе и выразили своё счастье от того, что видели знакомые лица.

Рядом со мной сидел большой мужчина средних лет. Несколько месяцев назад он рассказал, что потерял из-за лейкемии жену, с которой прожил одиннадцать лет. Он плакал почти каждое собрание. За прошлые несколько недель он перестал плакать так сильно и даже улыбнулся мне раз или два — даже если я не улыбался в ответ.

Когда спросили, есть ли кто-то, кто хочет высказаться первым, я вытянул ноги перед собой и откинулся на спинку стула, скрестив руки. Собрания всегда так начинались. Это было похоже на встречи анонимных алкоголиков, какие я видел в фильмах. Я не был уверен, все ли группы поддержки проводят собрания таким образом, но я ходил в несколько других, которые разбивали людей на маленькие группки, и в те, где все ходили по кругу и говорили. Одна группа, в которой я был, даже не говорила о своих потерях — они просто говорили о повседневных вещах: о погоде, о спорте и о новинках в торговом центре. Другая группа разрешала людям приносить фотографии своей семьи и делиться ими или домашними видео. Мне хватило шести минут, прежде чем я ушёл.

Эту встречу Дэнни нашёл в интернете, наверняка после многих часов энергичных поисков.

— Это не чепуха, и это не паршиво, — сказал тогда он. — Люди на этом форуме говорят, что там хорошо и довольно легко. Тебе понравится.

— Мне понравится? — спросил я, приподняв брови.

Он поморщился, затем усмехнулся.

— Как будто это неправильное слово. Но я считаю, что это тебе подойдёт. Там ты задержишься; я это чувствую, Эйс. Просто попробуй. Я пойду с тобой.

Дэнни не пошёл со мной на то первое собрание группы поддержки и ни на одно последующее. Единственное, что, по-моему, могло быть хуже, чем пойти в очередную группу, это если бы он потянулся следом. Когда я сказал ему это, он пошутил о том, что я предпочитаю страдать в тишине. Я парировал, ответив ему, что страдаю на любой громкости. Я имел это в виду как шутку, но ему это не показалось смешным. Вместо этого на его лице появилось выражение, которое я никогда больше не хотел видеть.

Напротив меня, на другой стороне круга, рыжий парень поднял руку. Я наблюдал, как он отталкивается от стула и встаёт. Он смотрел на свои руки, крутя кольца на своих пальцах, пока говорил.

— Меня зовут Бейли. Прошло шесть недель с тех пор, как я потерял своего партнёра.

От одного упоминания об этом у меня навернулись слёзы. Пришлось отвести взгляд.

Шесть недель.

Когда я был на стадии шести недель, боль была такой острой — такой свежей — что я думал, что могу умереть от разбитого сердца. Было легко увидеть такое же разбитое сердце по лицу Бейли, и с этим я не мог справиться. Даже сейчас, просто глядя на это, я вернулся обратно к своей боли. Это пронзило меня прямо в сердце.

Некоторые люди — даже те, кто ходил в эти группы — наверное, считали меня слабым. Я давным-давно прошёл свежую, новую печаль шести недель Бейли. У меня прошло три года с тех пор, как я потерял обоих родителей, и по-прежнему открытая рана ныла так, будто я только что стал жертвой мушкета.

— Он был для меня всем. Он… — голос Бейли надломился.

Это было слишком.

Этого было слишком много, слишком рано и… всегда будет слишком рано. Я никогда не переступлю через это. Это будет продолжать поглощать меня и съедать моё здравомыслие, мою надежду и радость до конца жизни. Не было никакого света в конце тоннеля, потому что не было никакого чертового тоннеля. Была яма, и в этой яме не было ничего, кроме темноты. И в центре стоял я.

Ножки моего стула громко заскрипели, когда я вскочил. Не глядя ни на чьи лица, я отвернулся от группы и помчался вверх по лестнице.