— Да ведь тот, кого напоследок подстрелят, ведь он не будет знать, что он и есть самый последний!

 — Только подумать! Человечество ведет войны уже тысячи лет… — сказал лейтенант задумчиво, как бы про себя.

 — И никак люди не приспособятся к войне! — удивился Тимоша. — Чтобы не убивало…

 — Кожа слишком тонкая, — вздохнул Черемных.

 — Похоже, у союзников кожа еще тоньше нашей, — усмехнулся Пестряков в усы. — Пока второй фронт открыли… Воюют через час по столовой ложке, а перед смертью — две.

 — Вчера поймал передачу из Лондона, — вспомнил лейтенант. — Очень хвалили русских солдат…

 — Спасибо, — подал голос Черемных.

 — Русскому солдату, передавали, легче на войне, чем английскому. Диктор «Бродкаст бритиш корпорейшен» передавал — русский солдат менее прихотлив, чем английский. Русский солдат легче приспосабливается к фронтовой обстановке.

 — У нас народ скромный, — поспешно согласился Тимоша, — Высушим портянки, выкурим втроем одну цигарку — и в бой!

 — Кто сказал? — простонал Черемных. — Про русских? Что нам легче на войне?..

 — Диктор из Би-би-си, — пояснил лейтенант.

 — Вот брехун! — озлился Черемных.

 — Куда нам до него! Мы — деревенщина! — усмехнулся Пестряков. — Нам столько прихотей и капризов никак не собрать… Конечно, терпеливее мы. И от удобств себя отучили. А почему? Злее в драке! Ненависти к Гитлеру — кондрашка его хвати! — больше накопили.

 — Твоя правда, Пестряков, — тихо и значительно сказал Черемных.

 — Мы неприхотливые, нам все нипочем. Лаптем щи хлебаем! — распалялся Пестряков. — А они — шибко цивилизованные. Их вши и пули больнее, чем нас, кусают!.. Ты, Тимошка, этого радио недоразумел. Такие похвалы надо прищурив уши слушать! Душа у тебя или окрошка?..

 Пестряков долго еще не мог отсердиться, хотя Тимоша спорить не собирался.

  5 Огонек мигал при каждом недальнем разрыве. А когда снаряд ударил где-то по соседству и столик подпрыгнул, синий огонек утонул в стеарине, и плошку пришлось разжигать заново.

 Тимоша был рад оборвать разговор об английском дикторе, который его так подвел. Он шумно засуетился: спички на исходе, а зажигалка без бензина. Ночью обязательно нужно забраться в дом и поискать спички. Жаль, пришлось вечером завалить лесенку, ведущую из подвала на кухню!

 Очень кстати, что наши держат окраину городка под обстрелом; лейтенант называет этот огонь то беспокоящим, то методическим. Вот и нужно воспользоваться тем, что городок необитаем, пробраться в дом и обыскать его. Перевязочный материал и постельные принадлежности для Черемных отыщутся наверняка. А может, из провизии что-нибудь найдется.

 Пестряков одобрил затею Тимоши. Конечно, найти что-либо в чужом доме впотьмах трудно. А зажечь огонь нельзя, его сразу увидят с улицы сквозь щели железных ставен, или, как их по-мудреному называет лейтенант, жалюзи.

 Значит, придется день-деньской проторчать в доме и, лишь когда стемнеет, выйти с трофеями на улицу и перебраться в подвал.

 А может быть, удастся разобрать завал на лесенке и спуститься по ней? Тогда не придется откладывать возвращение в подвал до темноты и не нужно будет таскаться с барахлом по улице и по двору.

 Пестряков подумал-подумал — нет, разумнее потерпеть до вечера. Разбирать завал все-таки рискованно. И потом, кому-то из двоих, Тимоше или лейтенанту, все равно придется остаться, закидать ход кирпичами и обломками. Лучше уж продежурить день в доме.

 А вдруг что-нибудь интересное удастся увидеть сквозь ставни?..

 — Одному трудно будет, — рассудил Пестряков. — Пожалуй, Тимоша, за компанию с тобой подамся…

 — Отлежаться бы ему, — вмешался Черемных. — Храбрится, глухарь. А контузия крутит его волчком…

 — Я пойду наверх. — Лейтенант резко вскинул голову, тряхнув шевелюрой.

 — Ну что же, товарищ лейтенант, — согласился Пестряков после некоторого раздумья. — Если имеете желание…

 Лейтенант быстро поднялся с пола и надел шлем.

 Пестряков осведомился у Тимоши:

 — Который час на твоих светящихся?

 Тимоша принялся судорожно трясти часы на руке и выругался:

 — Вот фриц, шкура бессовестная! Подсунул какую-то дрянь. К воде непроницаемые. Магнита не боятся. Удары им нипочем. А стоят, сукины дети, стоят!

 Лейтенант приложил запястье в уху:

 — Мои тоже остановились. Верите ли? Впервые. Невероятно!

 — Чего удивляться? — подал голос Черемных. — Прямое попадание в танк. Ты вот выдержал, а часы не выдержали…

 Тимоше не терпелось предпринять вылазку в дом тотчас же, но Пестряков не разрешил выходить из подвала раньше времени. Пусть вся темнота, какая есть, соберется. А еще лучше — забраться в дом перед самым светом, все-таки меньше риску.

 — Чтобы не нашлось ничего съестного? Не верю! — Тимоша повернулся с боку на бок на цементном полу подвала. — Не верю!

 — Вот торопыга! Да лежи ты, трофейная душа, не шебуршись раньше времени, — проворчал Пестряков; чувствовалось, что ему очень хочется прикрикнуть во весь голос. — Ну и неслух! Ночь только на подходе. И спать охота.

 — Последний сон в своей жизни недосмотрел? — спросил Тимоша с фальшивым простодушием.

 — Наяву-то теперь мало веселого увидишь, — миролюбиво откликнулся Пестряков. — А сон все умеет показывать. Самая радостная картина может показаться напоследок. А тут один черт болтливый разбудил десант перед боем. Только люди добрые поспать собрались — здрасьте, явился! А что нас агитировать-то, рабов божьих, в конце войны? И главное — таким тоном разговор завел, будто он один за советскую власть, а мы, все остальные, кто к бою примеривается, — против! Неужели война окончится и не переведутся у нас пустобрехи? Так ведь и не дал выспаться перед боем! Замполит наш Таранец — тот сроду болтологией не занимался. И когда только у него эта чуткость к людям образовалась? Тем более до войны Таранец на такой строгой должности состоял — был народным судьей в своей Запорожской Сечи… Таранец самое важное отыщет в «Красноармейской правде» и прочитает. А то явится наподобие полевой почты — и все принимаются писать домой письма. Конечно, — Пестряков вздохнул, — у кого домашний адрес живой… А то был случай, прислал Таранец старшину из второго эшелона, а тот новые портянки приволок, целый тюк их набрал… Между прочим, трофейного происхождения сукно. Или приведет повара, а у того термос с горячим кофе в сюрпризе. Бывало, и водочку сверх программы пришлет. Наркомовские капли нашего брата никак не согреют. Когда нарком ту норму утверждал, он о танковых десантах понятия не имел. Не знал, что будут такие пассажиры-мученики. А то бы не меньше четвертинки каждый божий день выделял… Тем более бывают перебои в доставке капель, как, например, сегодня. А кто нам потом задолженность по водочке покроет? Наш интендант сквалыга известный. Разве дождешься сочувствия, если у него душа ежом стоит?

 Пестряков еще долго разглагольствовал, никем не прерываемый. Он бы уже давно заснул, если бы не злился на то, что ему помешали выспаться перед боем.

 — Ты вот агитатора того распек. — Черемных бодрствовал, боль не позволяла ему уснуть. — Может, он и ошибся, что десант разбудил перед боем. А если он сам три ночи перед боем не спал? Надо и это в размышление взять…

 Пестряков не нашелся что ответить, а Черемных добавил так же тихо:

 — Простим того агитатора. Тем более, может, его сейчас и в живых нету. Пострадал в бою…

 — Все может быть.

 — На человека никогда, Пестряков, не нужно смотреть сверху вниз. Даже когда на броне сидишь, на танке…

 Черемных вспомнил: действительно, когда танк стоял на исходной позиции, перед прорывом, явился какой-то агитатор. Он вскарабкался на броню, разбудил десант и долго монотонно что-то там бубнил и чему-то поучал сонных людей. Был даже случай, когда замполит десантников отменил такую беседу. Он заявил, что перед самым боем учить и воспитывать людей уже поздно. Пусть отдохнут и выспятся, даже те, кто, по мнению агитатора, недостаточно политически подкован.