Неудобство такого передвижения и очевидная несправедливость возложения сказанной повинности на одних крестьян давно уже сознана почти всеми земствами, и в большинстве уездов России подводная повинность исполняется за счет общеземских средств. Земства или выдают упомянутым выше должностным лицам прогонные деньги, или уплачивают за них крестьянам прогоны, или, наконец, содержат на местах стоечных лошадей. Но в Бессарабии утвердился такой порядок, при котором, во-первых, крестьяне одни несут все расходы по поездкам должностных лиц; во-вторых, ездят на их лошадях бесплатно все почти без исключения должностные лица и, наконец, в-третьих, поездки их обставлены самым изысканным комфортом.

В каждой волости волостной сход сдает содержание лошадей предпринимателю, обыкновенно еврею, уплачивая ему из волостных средств большие суммы. Предприниматель, в собственных рессорных экипажах, возит по уезду всех, кому управа выдаст билет на право проезда, а выдает она эти билеты очень щедро. Кроме вышеупомянутых лиц, правом брать обывательских лошадей пользуются предводители дворянства, управа, все земские служащие, земские начальники (последние вдвойне незаконно, так как они получают от казны разъездные деньги). Пользуются также этими лошадьми семейства служащих, прислуга их и даже знакомые. Часто служащие разных уездов предоставляют друг другу право пользоваться бесплатным проездом, и я знал случаи, когда в Кишинев из самых дальних уездов приезжали таким образом уездные чиновники. Благодаря такой, совершенно незаконной, постановке дела, каждой волости приходится содержать от 30 до 40 и даже до 60 лошадей, уплачивая с каждой семьи от 1 руб. 75 коп. до 2 руб. 50 коп. в год. Общая сумма, по пяти уездам губернии, по сделанному мной подсчету, составляла на этот предмет около 360 тысяч в год, и все эти деньги ложились на крестьян, без всякого участия остальных плательщиков земских сборов.

Когда я впервые посетил один из уездных городов губернии и затем поехал дальше по уезду, заезжая в волостные правления, со мной отправилось человек 10 местных деятелей. Каждой паре лиц подавали коляску, запряженную четверкой, и тогда-то я впервые узнал о тех порядках, которые я только что описал. На выраженное мной недоумение я получил ответ, что крестьянам безразлично, кто и сколькими лошадьми будет пользоваться, так как контракт с почтосодержателем ими уже заключен, а арендатора жалеть нечего: лошади у него есть, и от того, что они будут стоять, хозяину пользы не будет. Когда же я распорядился уплатой прогонов за свою четверку, все пришли в изумление, в том числе и почтосодержатель, которого мой чиновник особых поручений насилу принудил взять с меня прогонные деньги.

Я не успел, за время своего губернаторства, уничтожить описанное злоупотребление. Я собрал все материалы, затребовал по указанному предмету необходимые сведения и предоставил уездным земствам самим разрешить возбужденный вопрос о несправедливом отягощении сельского населения столь архаической повинностью. Недавно я с удовольствием узнал, что все упомянутые земства изменили порядок поставки подвод, приняв все расходы в указанном отношении на общеземский счет. Чтобы покончить с такими особенностями Бессарабии, которые придают ей своеобразный отпечаток в отношениях, установившихся между общественными классами, я приведу еще один пример. Там я впервые ознакомился со случаями присвоения некоторыми помещиками особых прав по взиманию пошлин с продуктов, ввозимых в поселения, основавшиеся на их землях. Домовладельцы-арендаторы, и вообще все жители таких поселений, обязаны были уплачивать в пользу помещика, собственника земли, попудный сбор с хлеба, вина и других продуктов разных наименований. Сбор этот взимался особым сторожем, при содействии, в случаях недоразумений, общей полиции, а также местного волостного и сельского начальства. Так велось дело издавна, но каким-то путем вопрос о праве помещиков взимать эти сборы поступил на разрешение судебных мест, до правительствующего сената включительно, который окончательно решил дело против помещика, разъяснив, что продукты первой необходимости не могут быть облагаемы никакими пошлинами в порядке частного договора или основанного на давности обычая. Спокойное взимание пошлин отныне было нарушено, протесты и отказы платить стали появляться повсеместно, и большинство помещиков было принуждено отказаться от своих таможенных доходов. Некоторые, упорные, не сдались и продолжали настаивать на своем фиктивном праве. Самый изобретательный из них, унгенский помещик Б., продолжал взимать сбор со своих арендаторов уже в мое время, опираясь на содействие полицейских властей, которым он импонировал, благодаря знакомству с моим предшественником и близости к проживавшему в доме генерала Раабена, в качестве друга, какому-то неудачному музыканту и удачному карточному игроку П-у, происхождение которого и прошлое никому не были известны, хотя он везде в Кишиневе был желанным гостем. Этот П. выезжал в Унгени по вызову своего приятеля, и лично руководил действиями полиции по укрощению строптивых жителей поселка, разлакомившихся надеждами на значение судебных решений. Им было показано, кому надо и верить и кому слушаться, в силу чего сборы в Унгенях продолжали поступать в кассу помещика даже после ухода Раабена. Вся тонкость этого дела состояла в том, что надо было получить сбор, не выдавая квитанции, по которой плательщик мог предъявить право на обратное получение денег, и вот тут-то и требовалось содействие властей. До меня дошли сведения об этих оригинальных отношениях путем поданной мне и проверенной мной жалобы, в которой один из домовладельцев поселка объяснил следующее: подъезжая к селению с возом муки, он приготовил требуемые деньги и просил сторожа принять их под квитанцию; сторож выдать квитанцию отказался, а подводу задержал. Тогда обыватель отправился в помещение волостного правления и подал деньги при заявлении об их назначении. Старшина денег не принял, предложив внести их сторожу.

У добивавшегося квитанции или свидетеля плательщика мелькнула вдруг преступная мысль — оставить деньги на столе волостного правления. Он так и сделал, бросившись потом бежать со всех ног, не смотря на крики и протесты старшины. Вот тогда-то и наступил самый любопытный и знаменательный момент во всей этой истории. В волостном правлении был составлен протокол о неисполнении злополучным обывателем законных требований начальства: протокол был передан местному волостному суду, а копия приговора суда, наложившего на виновного солидный штраф, была мне последним представлена.

Узнав от местного исправника все подробности дела и всю историю упомянутых пошлин, я вместе с тем убедился в полнейшей готовности полиции прекратить свое содействие незаконным поборам помещика. Исправник заявил, что они все тяготятся претензиями Б., и что даже низшие полицейские власти будут счастливы, если уверятся, что они могут безнаказанно уклоняться от хлопотливых обязанностей по выполнению этой особой таможенной службы. Безнаказанность была гарантирована, и поборы, действительно, прекратились, что, по словам помещика Б., его окончательно разорило. Б., уверявший, что он получал в год более 10 тысяч рублей за право ввоза продуктов в Унгени, ездил ко мне по этому делу не раз, пока, наконец, не решил примириться с потерей своих доходов. Но, как кажется, он не простил мне вмешательства в его дела, хотя я должен здесь упомянуть, что, в общем, бессарабские помещики всегда прощали мне попытки, направляемые против некоторых выгодных для них, но устаревших местных обычаев, и относились ко мне прекрасно. С большинством из них у меня установились самые добрые отношения, и вообще Бессарабию я очень люблю и охотно вспоминаю о проведенном в ней времени.

Ожидание погромов. Приезд английского дипломата и американского корреспондента. Погромное настроение и борьба с ним. Пронин и Крушеван. Тревожные признаки. Доктор Коган. Поведение евреев. Еврейская самооборона. Настроение полиции.