К проспекту с одной стороны липли ветхие дома и фабричные общаги; с другой — корпуса кондитерки, макаронки, университета и тюрьмы.

Среди городских реликвий своей помпезностью выделялся облепленный кранами и лесами высотный дом высшего разряда. Многие местные начальники и денежные мешки мечтали иметь в нем квартиру, где с лоджий открывался вид на всю округу, прорезанную ровной полосой шоссе на Москву.

Манин знал о строительстве престижного дома и наводил мосты. Но влезть туда за здорово живешь оказалось невозможным — своих халявных начальничков было хоть отбавляй: генералы, прокуроры, главы администраций… Оставался другой путь. Вот почему он обхаживал чету Коркуновых, устраивал им крымский отдых и оказывал самые неожиданные услуги: квартира ценой в круглехонькую сумму была неподъемна ему самому.

При каждом удобном случае он ехал на стройку, взбирался на площадку верхнего этажа и упивался полетным видом, сам с собой разговаривая:

— Знали бы моя мать доярка и батяня участковый, что их сын будет жить в квартире, где два туалета, две ванны и в каждой комнате хоть мяч гоняй…

Приближался юбилей белодонского филиала банка. По филиалу полетели слухи о банкете. Заморенные корпением за дисплеями, возней с бумагами, сотрудники восторженно обсуждали предстоящий праздник и с упоением готовились к нему. Манин покуражился, посопротивлялся предстоящему торжеству, но круглую сумму отвалил.

В субботний полдень от порожков банка отчалил заполненный галдящими работниками «Икарус». Когда он еще петлял, выбираясь из города, с неба полил дождь.

Манин со своей супругой, одетой в вечернее платье от Версаче, чинно сидели на переднем пассажирском сиденье. На стук сзади Манин обернулся.

— Говорила же тебе, Борис, что нужно в городе организовывать, — пробурчала Глафира.

Манин пожал плечами.

В салоне шумели: «как в такой ливень в лесу?», «не застрянем ли?», «не напоремся на кабанов?».

Сквозь заливаемые водой окна не было видно ничего. Кто-то загремел стаканами. Зазвучали тосты. Манин с супругой делали вид, что не слышат голосов их сына Кирилла и дочери Глафиры.

После получасовой езды автобус пыхнул тормозами у дверей панельного строения, похожего на кинотеатр. Сотрудники по одному попрыгали на крылечко и собрались в зале с длиннющим, призывно накрытым напитками, фруктами, салатами столом. У колонн разбирали музыкальные инструменты приехавшие музыканты.

— Ты сюда… — рассаживала сотрудников Глафира. — Анюта! Ты туда!

Заместитель главного бухгалтера нехотя прошла к противоположному от Манина и его жены краю стола.

Глафира поправила рюшечку, окаймляющую декольте платья, и подняла бокал:

— Я хочу предложить выпить за нашего любимого, пусть не удивляется этому его жена, — посмотрела на богато одетую шатенку, — Бориса Антоновича, который привел нас к благополучию!

— Слава!

— Слава!

— Слава! — раздалось.

Оркестр исполнил туш.

Юрист наклонился к уху безопасника:

— Во, лижет…

Вздрогнул от:

— Слово Тарасу Леонтьевичу! Слово нашей юстиции!..

Тарас обмер. Он не собирался выступать. Да и не в правилах у

него было кого-то расхваливать. Стал отнекиваться, но когда зал заскандировал «Юристу слово! Юристу…», оторвался от стула.

— Вы знаете, раз уж зашел разговор о нашем руководителе, то я вот что хочу сказать. У меня начальников было много. Один — еще в райкоме комсомола, потом занимался приватизацией и разбазарил полгорода. Его посадили за взятки…

Раздались смешки.

— Другой, — продолжал юрист, — директор комбината… Людей давил… Его чуть не сожгли живым на даче… Чудом спасся…

Повисла совершенная тишина.

— Так выпьем за Бориса Антоновича, чтобы ему никогда не грозили ни решетка, ни огонь!

Что тут поднялось: кто кричал, кто визжал, кто хлопал в ладоши, а Манин с бледным лицом трясущейся рукой протянул свой бокал к юристу.

Они чокнулись.

Глафира, мрачная как смерть, свалилась со стула.

— Ты чего, перепил? — толкнул в бок Тараса Леонтьевича безопасник.

— А что?.. Я экспромтом…

Закричали:

— Кто следующий?

Поднялся Жора Жигов:

— Я предлагаю тост за корешок жизни — за секс!..

Поставил стакан на локоть и выпил водку с локтя.

Махнул рукой ожидающему команду оркестру,

— А чего это я Вероники не вижу? — спросил, жуя кусок мяса, безопасник.

— Она там, где Глаша, нос не кажет, — ответил юрист, озираясь по сторонам.

Анюта направилась к Манину. Было видно, что она собирается пригласить его на танец. Жена Манина вьшрямилась, поправила прическу. Дорогу Анюте преградила грудь пришедшей в себя Глафиры.

— Человек-закон! — молдаванка повернулась и сделала реверанс перед Тарасом.

Тарас Леонтьевич взял под руку блондинку, и они, высоко поднимая ноги, запрыгали из одного края зала в другой. В прорезях клешеного платья засверкали жилистые ляжки молдаванки. Манин налился кровью. Жена прикрыла свое лицо рукой.

Дочь Глафиры прилипла к Кириллу, который дегустировал выставленные на столе спиртные напитки. Когда Кирилл повис на спинке стула, переключилась на еще трезвого Павла.

Глафира не отрывала глаз от Дмитрия — тот в центре зала обнимал кассиршу Поновскую, сместил Полину к выходу, и они скрылись.

— Проверь, что они там? — ущипнула ногу безопасника Глафира.

— Это в мои обязанности не входит! — огрызнулся Балянский.

— Снова в командировку захотел?

Балянский поерзал и вышел: до гробовой доски он не сможет забыть поездку в двухместном купе с банковскими мешками.

Дмитрий тискал Полину в коридоре. На улице.

Уже телком парило солнце, и воздух пенился от свежего озона.

Николай Павлович заметил, как Дмитрий снял рубашку, стянул брюки, разбежался и плюхнулся в речку.

— Полинка! — замахал.

— Утонешь! — вылетел к самому обрыву Балянский. — Судорога ногу схватит!

— Не суй свой нос…

«Какая наглость!»

Дмитрий переплыл на противоположный берег, подержался за торчащий из воды корень ивы и заработал руками назад. Балянский топтался на месте, сжимал кулаки: не хватало, чтобы водитель пошел ко дну от судороги или переохлаждения.

Дмитрий поплыл вдоль берега:

— Полюшка!..

Балянский заметил, как сбросила с себя платьице и последнюю паутинку кассир и, раздвигая лилии, вошла по колено в воду.

— Назад!

— Ой! — плюхнулась и поплыла. — Димульчик… Димулек…

Безопасник метался по берегу, не зная, что предпринять. Он отвечал за жизнь отдыхающих. Спугнул Жору Жигова, с кем-то спрятавшегося в кустах. Когда сбросил туфли и стал стягивать брюки, Дмитрий с Полиной вышли из воды.

— А вы, Николай Павлович, отвернитесь! — воскликнула Полина.

— Палыч, ты бы за ветки, что ли…

С балкона второго этажа, кусая до корней ногти, следила за происходящим на берегу Глафира.

Подпивший Турист устроил в зале игру: натянул веревку, и, когда кто-то шел, ее дергал.

Появились Очеретяная с Пашей. Турист дерг — и те растянулись на полу.

Умора!

Официантка несла поднос — он дерг, и та загремела.

Комендант схватился за живот.

Манин выскочил из-за стола и принялся поднимать и успокаивать перепуганную женщину:

— Не ушиблись?

Женщина схватилась за коленку:

— Ну и шутки же у банкиров!..

Турист занялся другим: с картонной коробкой пошел вдоль стола, собирая бананы, окорока, бутерброды, яйца.

Жене Манина стало плохо.

Борис Антонович сунул ей таблетку под язык.

— Где Глафира Львовна? — закружил по этажам его голос.

Заместитель управляющего в полуобморочном состоянии сидела на шезлонге и махала платком.

Турист наполнил одну коробку. Принялся за другую. Потащил оба короба к автобусу. Вернулся и теперь уже на кухне стал отбирать у поварих припрятанные продукты:

— Ах, воровки! Ах, проходимки!

— Жмот! — кричали возмущенные женщины.

Когда сотрудники собрались в «Икарусе» и он тронулся, спохватились Кирилла. Его нашли храпящим на мешке картошки в поварской подсобке.