И Николай Алексеевич несется и несется на спине рукотворного чудовища сквозь толщу вод, по-прежнему невозмутимо глядя сквозь воду туда, где небо. И небо с белым пятном солнца в зените быстро темнеет, потому что стремительно увеличивается глубина погружения…

Чем заканчивался сон, Атапин наутро вспомнить не мог, хотя почему-то очень хотел — ему это казалось важным. Время от времени в последующие дни потерянные обрывки сновидения вновь всплывали в его памяти, и всякий раз Николаю Алексеевичу удавалось лишь немного продвинуться в восстановлении картины.

— Я рекомендую вот этот гроб, — произнес мужчина в черном костюме и галстуке, указывая на один из гробов позади себя, которые в окружении всевозможных венков с лентами были выставлены в просторном зале.

Стены зала и потолок безвестный дизайнер задрапировал темно-серым материалом.

— Светлый клен, очень хорошее лаковое покрытие, — пояснил мужчина Атапину, который вместе со своей сестрой Екатериной в этот момент приблизился к нему. На Николае Алексеевиче была серая сорочка и черный костюм. Екатерина, женщина чуть младше Николая Алексеевича, была одета в черное длинное платье.

— Наиболее оптимальное соотношение по цене и качеству, — продолжил служащий похоронной конторы. — Поэтому я и рекомендую его. Но, конечно, посмотрите, пожалуйста, остальные. Вот подальше есть дуб. Еще дуб, с резьбой. Дороговато, прямо скажем. Дальше бук, тоже с резьбой и с позолотой, это совсем уж по цене… Хотя решать вам. А вон, с другого края то, что подешевле, из прессованной стружки. Можете не спешить, смотрите, думайте.

Служащий тактично удалился и встал у окна. Екатерина прошлась вдоль ряда гробов, в то время как Атапин, стоя на месте, лишь голову за ней поворачивал.

Наконец сестра подошла к брату. Неслышно подошел и служащий, обозначив свое приближение покашливанием.

— Определились? — спросил он Николая Алексеевича.

Тот промолчал.

— Мне кажется вот этот, который вы показали, кленовый, — сказала Екатерина.

— Вы тоже так считаете? — спросил служащий Атапина.

Но Николай Алексеевич и на этот раз не ответил. Он молча смотрел на кленовый образец и не двигался. Сестра посмотрела по направлению его взгляда и сказала служащему:

— Да, мы решили, этот подойдет.

— Ну, раз так, наверно, пойдемте к столу, там все оформим? — служащий вновь обратился к Николаю Алексеевичу. И снова без какой-либо реакции со стороны Атапина.

Екатерина взяла под руку служащего и пошла с ним к широкому низкому столу, вокруг которого были расставлены диван и несколько кресел.

— Не обращайте внимания, — шепнула она ему. — У него и в детстве так бывало. Замолкнет — и все.

— Да, конечно, — с интонацией понимающего врача тихо ответил служащий, — это нормально.

Громадина атомной подлодки скользит в мрачных и холодных водах океана. Что-то непонятное лежит на ее корпусе, между люками, за которыми дремлют демоны ядерных ракет. В сумраке и не разберешь, что там такое — то ли якорь, напоминающий своими очертаниями человека, то ли человек, застывший в позе якоря.

Атапин докурил, бросил окурок в сторону урны и вошел с улицы в дверь, рядом с которой на стене была укреплена табличка, оповещающая, что здесь находится зал прощальных церемоний морга. Вместе с ним внутрь медленно втянулась, шаркая и шмыгая носами, небольшая толпа.

Посреди зала на возвышении, задрапированном черным бархатом, стоял кленовый гроб, в котором лежало тело старушки. Вошедшие стали по очереди подходить к гробу. Они клали в него, на ноги старушки, цветы и, лишь отойдя в сторону, позволяли себе оглядеться по сторонам.

Это был небольшой, облицованный в черный мрамор зал. На одной из стен, напротив входа, золотой краской было написано: «Упокой душу раб твоих идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». К какому именно Богу было адресовано это обращение, не упоминалось — как видно, из соображений веротерпимости и политкорректности.

Подводная лодка с человеком-якорем двигается дальше. Легко, словно ситцевые занавески, раздвигает она глубинные воды и идет, и идет вперед сквозь стихию, адски сжатую собственной избыточностью.

Спустя некоторое время, уже на кладбище, у свежевырытой могилы, Атапин наклонился над гробом и поцеловал старушку в лоб.

— Ну что, все? — тихо поинтересовался у него кладбищенский землекоп в форменном комбинезоне, и стоявшая рядом Екатерина, глянув на брата, ответила за него, что да, все. Затем вопрошавший и его напарник быстро закрыли гроб и стали деловито ввинчивать заранее наживленные в крышку шурупы.

Субмарина опускается все глубже. Вот уже пропало и мало-мальски различимое светлое пятно, которое напоминало о том, что где-то там, над многоярусными темными сводами, есть солнце.

После похорон и поминок Николай Алексеевич и Михаил Степанович подъехали на «Форде» Атапина к причалу. Николай Алексеевич был сам за рулем.

На яхте их встретил Андрей.

— Выражаю мои соболезнования, — смущенно сказал он

Николаю Алексеевичу. На лице юнги была растерянность. Похоже, молодому человеку еще не доводилось — или доводилось, но редко — бывать в подобных ситуациях, когда надо выражать кому-то сочувствие по поводу горя, и он не знал, как правильно смотреть, говорить и двигаться, чтобы соответствовать обстоятельствам.

Атапин, кивнув, молча прошел мимо и двинулся прямо в кают-компанию.

За ним на борт судна не спеша поднялся Михаил Степанович и поздоровался с Андреем.

— Ты как там, накрыл все, как я просил? — спросил он у юнги.

— Да, конечно. Как Николай Алексеевич?

— Да что-то не очень. За три дня даже рюмки не выпил. Плохой это показатель.

Сам Михаил Степанович, судя по всему, сегодня выпил, и рюмка была не одна.

В кают-компании Атапин сел к накрытому столу и замер, уставившись в пустую тарелку.

— Ты, Коля, молодец, — сказал Михаил Степанович, усаживаясь рядом. И тут же, налив водки в две высокие, объемистые рюмки, добавил: — Извини, что я, может, не ко времени, но правда — от чистого сердца. Ты ну просто молодец. Все на уровне, и поминки, и все. Ну что? Давай теперь это… в спокойной обстановке. Бери рюмку.

Николай Алексеевич молча скрестил руки на груди, неподвижный взгляд его не выражал никаких чувств, никаких мыслей.

Михаил Степанович вздохнул.

— Это у всех так, — сказал он словно бы самому себе. — Если по-настоящему, детство кончается, когда умирает мама.

Надо заметить, слова о детстве прозвучали несколько странно — с учетом того, что Атапин был вполне уже зрелым мужчиной и в грубоватых чертах его лица не наблюдалось ничего ребяческого.

Михаил Степанович взялся за рюмку, поднял ее, посмотрел на Николая Алексеевича.

Атапин к своей рюмке не притронулся, по-прежнему сидел неподвижно, но при этом все-таки могло показаться, что после слов товарища в его душе что-то чуть переменилось. Во всяком случае, взгляд его стал менее безразличным и непроницаемым.

Михаил Степанович немного помедлил, сказал: «Земля — пухом», — и выпил в одиночку.

Затем он встал и принялся ходить туда и обратно вдоль длинного стола, время от времени взглядывая на Атапина. Ходил он минут пятнадцать. Другой бы на месте Николая Алексеевича, вероятно, попросил бы его не маячить. Скорее всего, даже прикрикнул бы. Михаил Степанович монотонно мерил шагами комнату, будто нарочно желая этим вывести его из себя, но Атапин был невозмутим.

Николай Алексеевич, казалось, и не замечал, что кто-то находится рядом. Все смотрел то налево, на стену, где тикали круглые корабельные часы, то направо, на другую стену, на которой висела картина с парусником в открытом море, то вперед, сквозь высоко расположенный большой иллюминатор — на небо, которое начало темнеть от наплыва туч. Иной раз, Михаил Степанович, развернувшись рядом с иллюминатором и направляясь обратно в сторону Атапина, замечал, что Николай Алексеевич глядит левее, в угол, в котором располагалась тумбочка с большим телевизором на ней. А иногда взгляд подводника был направлен в правый угол, где вместе со щеткой для пола до сих пор стояло не вычищенное после последней стрельбы ружье.