— Зато сколько силы в руках. — Андрей согнул руку, демонстрируя налитой бицепс.

— Вот-вот, только сила и есть. А тут? — Сашка постучал согнутым пальцем по лбу.

— Дырку не пробей. И вообще, гонка какая? Одиночная. Так что оставаться тебе, Саня, на берегу. И ждать меня, как царевна Несмеяна ждала.

— Ярославна.

— Пардон, спутал. К тому же, помнится, я тебе только море обещал. А тут — океан! Так что все по-честному.

…В тот день они долго разговаривали в сквере перед Русским музеем. Сначала говорил Андрей — сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое. А Сашка молчал, слушал. Наконец Андрей, будто споткнулся, сказал тихо:

— Ты о себе расскажи, Сань.

— Жил. Как все.

Первый год после дембеля все и впрямь складывалось удачно. Восстановился в институте, быстро наверстал упущенное, в отличники вышел. А потом, в феврале это было, поскользнулся на улице, упал и… глаза заволокла непроглядная чернота. Как выкарабкался из небытия — кругом бело: стены больничной палаты, тумбочка у кровати, халаты медсестер и врачей. Сказался-таки осколок у позвоночника. Из больницы он выписался с парализованными ногами ц без малейшего шанса на выздоровление.

— Не может такого быть! — заявил Андрей. — Ну, чтобы вообще ничего нельзя было сделать. Вон, в Москве, Дикуль чудеса творит. Туда ехать надо.

— Ездил. Не помог Дикуль.

— Значит, еще кто-нибудь, — уже не так уверенно сказал Андрей, запуская руку в карман. — Курить будешь?

— Что? Нет. Бросил.

Сашка отвернулся. Андрей удивленно приподнял брови, и тут память услужливо подсунула картинку: катящийся* подпрыгивающий окурок — красная точка во мраке. Видно издалека, особенно если в бинокль. Или в прицел.

Он так хотел это забыть! Будто и не было за ним вины. А Сашка ему тогда ничего не сказал. Никому не сказал.

Андрей покрутил пачку, смял и кинул в урну.

— И я бросил.

Сашка взглянул на него:

— Не переживай. Ты ни при чем.

— При чем! — глухо произнес Андрей. — А институт как же?

— Заниматься и в коляске можно.

Несмотря на академические отпуска, Сашка закончил кораблестроительный институт и даже получил распределение, что при новых порядках было редкостью. На судоремонтном заводе приняли его радушно; коллектив конструкторского бюро оказался сплоченным, однако к новым людям открытым.

Прошел год, другой. Ситуация на заводе становилась патовой: заказов все меньше — соответственно, перебои с зарплатой. Люди стали роптать — чем семьи кормить? — потом уходить в поисках лучшей доли. А куда было деваться ему, инвалиду-колясочнику? Он тянул, перебиваясь случайными подработками. Потом умерла мама. Сгорела за полгода. Рак. С детства безотцовщина, Сашка остался один. Неделю спустя сотрудников бюро отправили в принудительный, неоплачиваемый и бессрочный отпуск. Стало совсем туго.

Ко всем бедам старички соседи, знавшие Сашку с детства, махнули рукой на Северную Пальмиру, на комнату в коммуналке и перебрались жить в кубанскую станицу, где воздух и люди чище. Вместо них вселилась семья беженцев из Казахстана.

Сочувствуя хлебнувшим лиха, Сашка их принял тепло, истинно по-русски, закрывая глаза на некоторые странности их поведения. Приезжие развили бурную деятельность, через два месяца добились постоянной прописки, а потом вдруг заговорили о том, как нелегко ему приходится, что без помощи со стороны сейчас не прожить.

Истинная подоплека их заботливости открылась с появлением в квартире худенькой женщины, с порога объявившей, что законы не запрещают устанавливать опеку над больными, даже если те не являются родственниками людей, изъявившими такое похвальное желание. Когда Сашка поинтересовался, кто тут потенциально опекаемый, женщина удивилась: «Да вы же!»

Как выяснилось, соседи все стулья в инстанциях просидели, рассказывая каждому встречному и поперечному про то, как страдает от недуга их сосед, как они нежно к нему относятся и как он привязался к ним. Довольно прозрачно сердобольные ходатаи намекали, что у молодого человека из-за перенесенных несчастий малость помутился рассудок, что выражается в агрессивности, неадекватном поведении. В общем, они готовы присматривать за ним, чем и так занимаются по доброте душевной, но лучше, если на руках у них будет официальная бумажка.

Женщина, оказавшаяся представителем районного опекунского совета, пришла удостовериться в правоте их слов. Договаривалась она с соседями на вечер, когда все будут в сборе, но возникли неотложные дела, и она перенесла визит на дневное время.

Сашка напоил ее чаем, заверил, что в опеке не нуждается, и проводил до дверей. Когда явились соседи, он сказал им то же самое, сказал спокойно, тщательно подбирая слова. Тут-то их рыла и проявились. Как они собирались заговорить зубы женщине вечером, при нем, это осталось тайной, зато перестало быть секретом их истинное к нему отношение. Соседи так заявили: комнату его они все равно получат!

Надо думать, объявленная соседу война обходилась им в ту еще копеечку. Кроме того, ставя замки на дверях ванной и кухни, полосуя ножом его полотенца, наконец, подпирая на ночь скалкой ручку двери его комнаты, они не могли не понимать, что в конце концов он обратится в милицию. Он и обратился. Участковый, однако, на жалобу отреагировал как-то вяло, предложив не шуметь и не дергаться.

— Он недорого стоит! — скалил зубы на следующий день бывший беженец, а ныне полноправный житель города на Неве. — А ты не будь дураком, не упирайся, не на улицу же тебя выгоняют. Крыша над головой будет. И деньжат мы тебе подбросим. Чего тебе еще надо, калеке?

Но переезжать с Васильевского острова на дальнюю окраину в комнату-клетушку, прикупленную соседями у какого-то алкаша, Сашка не собирался. Должна же быть правда на свете! И он отправился на ее поиски.

В квартиру зачастили различные комиссии. В их присутствии соседи были само обаяние, обвинения отрицали начисто, а когда Сашка отворачивался, выразительно крутили пальцем у виска. Замки на дверях? Так он же, инвалид этот, пьяница несчастный, как стакан на грудь примет, так все крушить начинает! И им верили. Ведь страдальцы, из одной квартиры националисты выгнали, теперь в другой жизни нет…

Как-то в одном из кабинетов, где сидел человек, в обязанностях которого было помогать таким, как Сашка, он услышал: «Так что же вы хотите?» Сашка сказал: «Чтобы меня никто не трогал». И добавил, не козыряя: «Я в Чечне был». В ответ прозвучало ленивое: «Не я вас туда посылал». После этого Сашке оставалось либо выматериться, либо молча выкатиться из начальственных апартаментов. Он выбрал последнее и больше никого ни о чем не просил. Вообще никого.

А жить становилось совсем не на что. По специальности работы не было и не предвиделось. Пенсия по инвалидности крошечная. О том, чтобы просить милостыню, как это делали многие из потерявших кто руку, кто ногу, кто надежду его собратьев по оружию, Сашка даже не думал. Стыдно-то как! Он стал читать объявления в бесплатных рекламных газетках, попробовал быть «кукушкой» на телефоне, но сосед перерезал провод и был готов довольствоваться мобильником, лишь бы лишить Сашку и этого грошового заработка.

Потом Сашке повезло: подвернулась работа уличного торговца «на проценте». Он добирался утром до станции метро, туда же привозили столик и товар. И до вечера. Торговля шла из рук вон плохо до тех пор, пока сердобольная тетка, иногда ставившая свой овощной лоток рядом с ним, не посоветовала ему надеть военную форму.

— Ты пойми, чудак человек. Тебе от этого прямая выгода. Когда мужчина в форме, у покупателя к нему другое отношение. Уважительное. Это в крови у нас, понимаешь? А ты еще и на коляске. Тоже плюс, прости Господи. Не из уважения, так из сострадания купят.

Он упирался до тех пор, пока выходцы с солнечного Кавказа, обеспечивавшие его товаром и отмазывавшие от милиции, не объявили, что закрывают «точку». Сашка упросил их подождать неделю и на следующий день надел свою старую полевую форму.