Свинцовый рассвет, пришедший на смену непроглядной тьме ночи, застал его промокшим до костей. Для него и прежде не было секретом, что широко рекламируемая герметичность клеенчатого штормового костюма, изготовленного в Германии, — беспардонная лажа, но чтобы так промокал!..

Когда руки коченели, Андрей начинал тереть их друг о друга, потом изо всей силы колотил кулаками по палубе — только после таких упражнений и избиений к пальцам возвращалась чувствительность.

К девяти утра он был уже настолько измотан, что буквально заставил себя съесть несколько галет и сухарей, запив их чаем. Пачку мармелада он выронил, и ее смыло за борт.

Ему было все труднее сражаться с бурей, но еще труднее — со сном. Ну, это ему не впервой… Андрей смежил веки. Это было короткое, не более минуты, падение в небытие. Он открыл глаза, оглядел такелаж, взглянул на компас. Все нормально. Можно еще поспать. Он закрыл глаза, чтобы снова проснуться через минуту. В таком ритме он провел следующие два часа. Даже в эти краткие минуты он видел сны. Видел Сашку.

— Когда подарочек вручать будешь? — спросил Андрей, глядя, как Сашка полирует «мельницу».

— Не терпится? Десять дней подождать не можешь? Между прочим, подарок тогда хорош, когда вручен вовремя — ни часом раньше, ни секундой позже.

— И когда же наступит сей благословенный миг?

— Думаю, в ночь…

— …перед Рождеством.

— Перед отплытием. Пойдем примерим, как встанет. Но устанавливать я ее сегодня не буду, рано еще.

— Ага, не дорос, — хмыкнул Андрей.

Они отправились на причал.

У трапа стояли три человека. Двое в кожаных куртках озирались, очевидно, выглядывая хозяина яхты, а третий, мужчина в длиннополом плаще, смотрел прямо перед собой, глаз не отводил от «Северной птицы».

— Вот и они, — громко сказал один из озиравшихся. — Точно, они. Мне про калеку говорили. Где калека, говорят, там и он.

Мужчина в плаще повернулся:

— Ты Горбунов?

— Ну, — подтвердил Андрей, готовый на хамство ответить тем же. — А ты кто такой?

Накачанные парни в куртках, готовых лопнуть под напором мускулов, переглянулись и вынули руки из карманов. Но приказа не было, и кулаки разжались. Мужчина тем временем смерил Андрея взглядом глубоко посаженных глаз:

— Кудреватых моя фамилия. Слышал?

— Не довелось.

— А про Кудрю слышал?

— Так бы и говорил.

О Кудре он слышал. Видеть не видел, а слышал не раз. О нем все что-то знали, все краем уха слышали. Кудря «крышевал» много и многих. Ладил с ментами. Подкармливал политиков калибром поменьше и прессу тиражом побольше. Было дело, хотел попасть в Законодательное собрание, но тут уже не местная — московская власть уперлась. Так что остался Кудря простым бандитом, правда, с большим авторитетом.

— Ты, Горбунов, не наглей. Ты скажи, когда должок вернешь?

Андрей сбавил тон и перешел на «вы»:

— Я у вас не одалживался.

— Да ну? А ты думал, мил человек, почему тебя мои мальчики не посещали? Ко всем в округе наведывались, а к тебе — нет? Везунчиком себя считал, наверное. Нет, паря, ты мне по жизни должен, за спокойствие свое. Нюх у меня, понимаешь, редкий. Подсказало что-то: пригодишься еще. А я со своим чутьем не спорю. Да и чего спорить, чего упираться, если взять с твоей сраной фирмочки все равно было нечего, так, крохи. Вот почему вас не трогали, берегли, можно сказать, про запас. Теперь пришло время, пора расплачиваться.

— Поздно, — сказал Андрей. — Фирма продана. Деньги потрачены.

— Да не нужна мне твоя фирма. И деньги не нужны.

Бандит достал портсигар, золотом и крупинками бриллиантов сверкнувший на солнце. Телохранитель услужливо подскочил с зажигалкой.

— Ты вот за океан собрался. А что ж, пусть все знают; на что русский мужик способен. Хотя, конечно, дурь редкостная — головой своей попусту рисковать. Но это твое дело, потому что голова эта твоя. А у нас как-никак демократия: хочешь со смертью в очко переброситься — пожалуйста. С ней многие играют, со смертью, да кое-кто заигрывается. Есть у меня один знакомый человечек, хороший парень, только больно горячий. Рассказывать, что он такого наделал, я не буду. Тебе это ни к чему, с тебя и того довольно будет, что хочется мне дружку помочь. Уехать ему надо за границу, потому как здесь жизни не будет. Легавые со статьей будто с цепи ворвались, ищут его, даром что на прикорме. И ведь поймают, суки рваные! А потом — что? Зашлют дружка моего на остров Огненный, где с пожизненным сидят, там он концы и отдаст. Лет через двадцать, парень-то он крепкий, жилистый. Ох, не хочется мне, чтобы ему такая судьба выпала. Что я, зверь? Пусть лучше на Канарах или в Греции пузо греет, меня добрым словом вспоминает. И тебя тоже.

— Не понял.

— А чего понимать? Ты его за границу и доставишь. У тебя остановка в Дании есть, так? Есть, я знаю. Там его на берег и ссадишь. И плыви себе дальше к своей Англии, а дальше — хоть через Атлантику, хоть вокруг шарика. Теперь все ясно?

— Почти. Один момент уточнить. Яхта у меня маленькая, куда я вашего товарища спрячу?

— Ну, это уже твое дело. Найдешь какой-нибудь уголок.

— Пограничники…

Кудря затянулся сигаретой, выпустил струю дыма, потом прищурился, отчего лицо его покрылось сеткой морщин:

— Ты, Горбунов, не мельтеши. Не люблю я этого. Погранцы твое корыто уже столько раз досматривали, что жопу рвать не станут. Да и герой ты у нас — без пяти минут, а героев по-черному не шмонают. Так что ты не человека, слона провезти можешь, никто не чухнется.

— Я имел в виду датчан.

— С этими лохами вообще проблем не будет. Дружок мой плавает хорошо. Подойдешь поближе к берегу, и пусть плывет. Он — в одну сторону, ты — в другую. В общем, свободен.

— А зачем такие сложности? У нас границы не то что прежде, не на запоре. Хочешь — в Финляндию с туристами, хочешь — с «челноками» в Польшу.

— Там какой-никакой, а риск. С тобой — никакого.

— Так уж никакого?

— Ну! Ведь ты молчать будешь и сделаешь все так, как велено. Потому что у тебя люди за спиной. Родители, инвалид этот… — Кудря показал глазами на Сашку. — Вякнешь — не жить им. У нас с этим просто.

Андрей сделал шаг, но качки в кожаных куртках заступили дорогу.

— Не чуди, Горбунов, — сказал Кудря. — Имей в виду, я к тебе пока со всем уважением. Сам приехал, сам говорю, без толмачей обошелся. Цени. Короче, сутки тебе на то, чтобы для дружка моего схрон на яхте подготовить. Завтра в это же время приеду — проверю.

Кудря бросил окурок под ноги Андрею, повернулся и пошел по причалу, заплетая коленями полы плаща. Телохранители чуть помедлили, вероятно, ожидая от Горбунова какой-нибудь выходки, но тот стоял, не двигался, и парни в кожаных куртках последовали за своим хозяином.

Бандиты сели в стоявший в отдалении шестисотый «мерин». Колеса «Мерседеса» взвизгнули, проворачиваясь, и автомобиль скрылся за утлом здания яхт-клуба. Кудря, видимо, любил быструю езду. Как всякий русский, по утверждению малоросса Гоголя.

— Шиздец, — сказал Андрей.

— Полный, — согласился Сашка.

— Что делать будем?

— В милицию надо сообщить. Пусть повяжут.

— А что мы им скажем?

— Все. Пусть приезжают завтра и вяжут.

— Кого?

— Кудрю и кореша его.

— Кудреватых один придет. Ну, с бугаями своими, конечно.

— Тогда пусть Кудрю берут. Он все скажет — и про себя, и про других. Пусть только возьмут.

— На каком основании? Если бы у ментов против него чего серьезное было, они бы его давно повязали. Нет, эту сволочь с поличным брать надо, с уликами и доказательствами. Тогда он, может, дружка своего и сдаст. Что тоже, между прочим, не факт. Дружок-то, видно, наследил изрядно, должно быть, пострелял кого, засветился, а со счетов его все равно не списывают. Фигура, наверное, недаром же Кудря о нем так печется.

— Тогда надо уступить, согласиться для вида, тайник этот устроить, предъявить его и удостовериться, что Кудря не передумает. А потом уже в милицию идти. Перед самым отплытием их и возьмут. Тепленькими. Тут тебе и обвинение и обвиняемые.