Когда пошли вторые сутки, пришлось освободить кишечник. Меня выворачивало наизнанку от вони, исходившей от собственного тела. Это был прекрасный урок для идеалистов всех времен и народов. Каким бы ангелом ни казался человек, он все равно воняет! Но хуже вони, голода и онемевших конечностей, мне представлялось возвращение моей матери. Когда она увидит, что я натворил…

И тогда я решил уйти из жизни еще до ее прихода. Во мне была какая-то дикая, граничащая с первобытностью, уверенность, что я смогу это сделать. То есть остановить сердце. Дело в том, что я всегда слишком хорошо ощущал собственное сердце. Оно часто колотилось во мне от страха, и я научился замедлять его ход. Наверно, при этом я впадал в транс или в летаргию. Однажды я рассказал о своей уникальной способности знакомому йогу, и тот посмеялся надо мной. Чтобы остановить собственное сердце, нужны годы изнурительных тренировок. И тем более, это не под силу десятилетнему пацану. Очевидно, этому йогу все в жизни давалось не просто, и он отрицал природный дар человека.

Я был уверен, что у меня получится. Я запретил себе дышать, а потом один за другим начал выключать органы чувств. Первым делом - обоняние, затем зрение. Осязания я был лишен почти сутки. А вот, когда дошла очередь до слуха, меня словно волной вышвырнуло обратно на берег. У соседей заиграла музыка. Какой-то дуралей завел на полную громкость «Толстого Карлсона», популярную в те годы песенку.

Я мог бы сказать, что веселая, радостная музыка - вернула меня к жизни. Но это будет неправдой. Теперь мне кажется, что я все-таки умер тогда, а мою оболочку натянул на себя кто-то другой…

И вот я наверху пирамиды. Жизнь удалась. Немногие из тех, с кем я в одной упряжке, могут сказать, положа руку на сердце: «Не воровал, не грабил, не убивал…» Никто не пострадал от моего успеха. Деньги, власть добыты исключительно ловкостью ума, прекрасным знанием людей и целеустремленностью, граничащей с фанатизмом. Человек, который может остановить собственное сердце, верит в свои сверхъестественные способности. Я добился всего, о чем когда-то мечтал. Я выполнил программу…

Алина мне изменяет. (Всегда найдется доброжелатель, который спешит к вам с доброй вестью!) Ее выбор меня не удивил. Она всегда любила Шварценеггеров. У этого парня лицо солдата, железные мускулы и, наверно, крепкий член. А вот мозгами он вряд ли может похвастаться. Его бизнес не стоит выеденного яйца. И когда Шварценеггер окажется без подштанников, он начнет тянуть деньги из Алины. Она сама не понимает, что уже в ловушке. (С каким невозмутимым спокойствием я пишу эти строки!)

Когда я успел ее разлюбить? Не в ту ли саму ночь на Рождество? Она тогда выдула целый бутыль виски, и на меня повеяло моим безобразным детством…

Женщины умеют разочаровывать, как никто другой. Может, дело во мне? Может, я сам немного женщина? Этот вопрос я задаю себе уже полгода. Событие из ряда вон. Я полюбил (почти полюбил?) мужчину! Вернее, пацана. Какой же Виталик мужчина, с его кротким голосом, ангельским взглядом и улыбкой князя Мышкина? В нем, как ни в ком другом, воплощена моя мечта о женщине, нежной чувствительной, преклоняющейся. Это насмешка судьбы, ведь я не гомосексуалист и даже не бисексуал. После нашего первого соития меня рвало всю ночь. Бедный Виталик! Я видел, как он страдает, но что поделаешь, я не создан для однополой любви…

И вот я решил повторить опыт, наперекор самым продвинутым йогам! «Толстый Карлсон» меня больше не остановит! Я заведу «Гэзеринг». Аннеке ван Гирсберген, эта обаятельная голландочка, единственная женщина, которая меня не разочаровала. От ее голоса действительно можно умереть…

Не знаю, какое чудо меня остановит? Родную мать я ненавижу, дочь презираю, жену больше не люблю…

Деньги - пыль, политика - смрад, любовь - дуновение ветерка…

Умирать надо весело, просто, с чувством исполненного долга…

Если опыт не удастся, посмеюсь над последней фразой…

Виталик поставит свечку… Ангел!

Он пунктуален, как кремлевские куранты…

Вот уже щелкнул замок…

Не все знают, что отличить уголовное преступление от аморального проступка не всегда просто. Если саданул топором по голове или пальнул из «Макарова», то здесь сомнений нет.

Из канцелярии принесли разнородный пласт бумаг. Заявления, опросы граждан, официальные письма на бланках, вырезки из газет… Сперва я подумал, что мне подвалило множество криминальных эпизодов. Но все эти бумаги скрепила бодрая резолюция начальника уголовного розыска: «Леденцову! Проверить факт». Почитав, факт я уяснил: он сводился к тому, что гражданин Поскокцев бьет свою жену гражданку Поскокцеву. Я пошел к начальнику.

- Товарищ майор, это же бытовуха для участкового…

- У них разборка шесть месяцев идет. Видел резолюцию полковника?

- Пусть следователь займется.

- А розыск?

- Что там искать? Муж лупит жену.

- Плохо читал материал… Жену бьет не муж.

- А кто же?

- Полтергейст.

Майор смотрел на меня, как крупный пес на махонькую собачонку, упавшую на спину. Куснуть или хватит лапок кверху? Но я молчал, потому что нечего было сказать. Пауза становилась неприличной, и, поскольку была моя очередь говорить, я попробовал уточнить:

- Кого же ловить, товарищ майор?

- Его, полтергейста.

- Никогда не ловил.

- Вот и поучись.

- Он же того, невидим.

- На то и уголовный розыск, чтобы ловить невидимых. Показания свидетелей, следы, отпечатки пальцев…

- А у полтергейста есть пальцы?

- Леденцов, не умничай…

Вечером, попозже, когда обычно люди уже дома, я нагрянул к Поскокцевым. В гости к полтергейсту. Улица Вторая Вербная. Первой не было, видимо, утонула в болоте, что начиналось прямо за домами и тянулось до самого леса. Здесь бы кикиморе водиться, а не полтергейсту.

Однокомнатная квартирка, правда, не малогабаритная. Как тут не поселиться полтергейсту, если полумрак и ничего не разглядеть, кроме теней, пляшущих на стенках, - в комнате горели свечи.

- Энергетический кризис? - спросил я.

- Да нет, - замялась Поскокцева.

- Не платите за электричество?

- Он пробки вышибает, - объяснил муж.

- Он - это кто?

- Полтергейст.

- Электрика приглашали?

- Запил.

- Надо было найти не пьяницу.

- Молодой парень, в рот не брал, а запил после нашей квартиры.

- Как бы и мне не запить, - усмехнулся я.

Супруги воспринимали меня с недоверием. Я понял, почему: потому что ничего не знал о квартире, которая стала достопримечательностью района. О ней писали в газетах, ее исследовали ученые и посещали различные комиссии.

- А вы из милиции? - спросила женщина.

- Да, я вашему мужу показал удостоверение.

- У нас и какой-то прокурор был, да все без толку.

Я прошелся по квартире. На обоях темные пятна, маслянистые, непросыхающие… Два стула с отломанными ножками… Трюмо с косой трещиной… Розетка выворочена… Холодильник стоит посреди кухни…

- Вы его видели?

Поскокцевы горько улыбнулись: по-моему, она сделала это горше, чем он. И муж объяснил:

- Его пробовали сфотографировать.

- Кто?

- Экстрасенс из Института кармы.

- Получилось?

- Пленка вышла засвеченной.

Здоровье ли у меня хорошее, или следователь Рябинин укрепил меня в материализме, но я чувствовал прилив жизнерадостного юмора. Из множества веселых вопросов, теснившихся в моем сознании, я выбрал самый серьезный:

- Поймать не пробовали?

- Зачем вы пришли? - раздраженно вырвалось у мужа.

- Полтергейст невидим, - укорила жена.

- Я из уголовного розыска и привык искать-сажать…

- Посадить полтергейст? - хохотнул Поскокцев. - У соседа за стеной была овчарка… Как он у нас поселился, она все ночи выла волчьим воем. Пришлось усыпить.