Однако, когда массачусетский контингент отбыл, предложив взять Кэтрин с собой на все лето (даже от этого предложения Тайлер тоже отказался), когда ему, его матери и Белл пришлось самим со всем справляться, его жена стала на него прямо-таки набрасываться. Произносились страшные вещи.

«Это болезнь в ней говорит», — убеждал себя Тайлер. То же самое он как-то утром на кухне полушепотом сказал и матери, зная, что она все слышала.

Маргарет Кэски ничего не ответила. Она продолжала безостановочно работать, вытирая посуду, меняя пеленки у малышки, то и дело поднимаясь наверх — сменить наволочки под головой Лорэн.

Вид Джейн Уотсон, появившейся в тот день у священника на крыльце и стоявшей теперь на веранде в летнем платье, с соломенной сумочкой в руке и солнцезащитными очками в белой оправе, поднятыми высоко надо лбом, неприятно поразил Тайлера, словно ее здоровье было какой-то непристойностью. Он не пригласил ее войти в дом.

— Я бы пригласил вас в дом, — извинился он, — но Лорэн отдыхает.

— Конечно-конечно, — ответила Джейн. — Я просто приехала предложить свою помощь.

— Это очень любезно с вашей стороны.

— Мы все сами буквально больны из-за всего этого. — На женщине было платье с крупными красными цветами.

— Да, — произнес священник и поглядел мимо Джейн, вдаль.

День сиял великолепием. Тайлеру показалось, что он никогда в жизни еще не видел столь прекрасного мира. Березы, обрамлявшие подъездную дорожку, сверкали белизной, словно свежевыкрашенные фонарные столбы, только вместо лучей света они протягивали всем прелестные зеленые руки, полные свежих листьев.

— Тайлер, когда умирал муж моей сестры, мы обнаружили, что очень полезно читать ему, это помогает легче проводить время.

— Лорэн не умирает. — Он произнес это, слегка повысив голос, словно был и вправду удивлен, услышав противоположное умозаключение.

— Но я думала…

— Она болеет, — сказал Тайлер, — но могущество Господней любви поможет ей выздороветь.

— Что ж, тогда… А что, доктора видят какой-то шанс?

— О, разумеется. Они видели случаи выздоровления в подобных ситуациях.

— Тогда замечательно, — сказала Джейн. — Держитесь, Тайлер. У меня в машине блюдо с запеканкой.

Он вышел следом за ней на крыльцо, закрыв сетчатую дверь, и подождал, пока она шла по гравию в туфельках на высоких каблуках. Полнота ее бедер, когда она наклонилась, чтобы достать блюдо с заднего сиденья, снова оскорбила его демонстрацией жизненной силы. Джейн поднималась по накренившимся ступенькам, держа блюдо с запеканкой, укрытое сверкающей алюминиевой фольгой, и он подумал: она похожа на пришелицу из далекой-далекой страны, а его фермерский дом словно корабль посреди пустынного нигде,сам он вызван на палубу и солнце слепит ему глаза. Она же вернется на свой корабль — блестящий синий «олдсмобиль», вернется на твердую землю, где люди свободны и здоровы, и она доложит им о своем посещении, возможно разочарованная, что не пришлось «осмотреть достопримечательности».

Он поблагодарил Джейн и вернулся в дом. Когда он снял с блюда фольгу, под нею оказалось нечто из вермишели со сливками, и, выскребая остатки запеканки с блюда в помойное ведро, он услышал голос матери, подошедшей к нему сзади:

— Ты не должен ожесточаться, Тайлер.

Он вздрогнул: его застали на месте преступления — он выбрасывал пищу!

Потом целых три дня Лорэн лежала вроде бы в покое. Казалось, ее карие глаза светятся изнутри, как светится темная кедровая дранка, когда на нее падают солнечные лучи. И тогда действительно было много солнца — яркого августовского солнца, заливавшего днем комнату. Тайлер обмывал лицо Лорэн махровой салфеткой, начиная от линии волос, затем снова наверху — над и за ушами. Нежно и осторожно он омывал тело жены, нежно и осторожно проводил влажной салфеткой между пальцами ног. Один раз она произнесла: «Ах, посмотри на эти воздушные шарики!» — и погрузилась в дрему.

С ели за окном прокричала птица-кардинал и устремилась прочь ярко-красным промельком. Тайлер поправил подушку под головой жены и сел в кресло рядом с ней, сложив на коленях большие руки. Глубоко в душе у него копилось чувство, которое можно было бы назвать зарождающимися рыданиями; Тайлер поднял голову и решительно проигнорировал это чувство. Бог присутствовал в этой комнате. Воздух здесь был не просто воздух — он был пронизан присутствием Бога. Это ощущалось совершенно четко, как ощущаешь воду вокруг себя, когда плаваешь в озере. Тайлеру показалось, что всякий раз в его жизни, когда он испытывал То Чувство, оно вело именно к этому моменту. То Чувство было большое, спокойное и великолепное. И пока жена его спала, а он сидел рядом, подавляя внутренние рыдания, Тайлер молча вознес благодарственные молитвы и хвалы Богу.

На следующий день Лорэн села в постели и произнесла: «Проклинаю твоего Бога!»

Белл сказала, что пора увозить детей.

Одежки Кэтрин упаковали в небольшой чемоданчик Лорэн. У чемоданчика были кожаные уголки и медная защелка под кожаной ручкой. Вид этого чемоданчика, с которым в минувшие дни приезжала к нему его невеста, в котором были сложены ее изящные и такие дорогие ему вещи и который стоял теперь на кухне, а рядом с ним стояла маленькая Кэтрин, прижимая к себе тряпичную куклу, — вид этого чемоданчика и дочери рядом с ним, подумал вдруг Тайлер, его сейчас доконает.

— Мне надо в туалет, — сказала Кэтрин.

— Иди, — ответила Белл. — Мы подождем.

Но Тайлер пошел следом за дочерью в ванную, прочь из кухни, и помог Кэтрин управиться получше, спустить вельветовые брючки и усесться как следует на унитаз.

— А я уже немножко напустила, — призналась Кэтрин, показывая мокрое пятнышко на красных трусиках, натянувшихся у нее между коленками.

— Ничего, высохнет, — утешил он.

— Папочка, — прошептала Кэтрин, — у тети Белл дома плохо пахнет. Я не хочу туда ехать.

— Это ненадолго. Поможешь ей заботиться о малышке.

— Тетя Белл говорит, не трогай ребенка.

— У Белл сейчас очень много забот, прямо голова трещит. Ты можешь убаюкивать малышку песенкой, когда та становится беспокойной. Ты ведь это умеешь.

На подъездной дорожке Тайлер опустился перед дочерью на колени:

— Папа тебя любит.

— Я хочу повидать мамочку.

Ох, она так старалась не заплакать! Но подбородок у нее дрожал.

— Мамочка сейчас болеет.

— Но ведь она станет удивляться, где я, — молила девочка, теперь уже не сдерживая слез.

Тайлер достал свой платок:

— Сморкайся. — (Она послушно высморкалась.) — Кэтрин, — шепнул он ей, — тебе надо перестать.

— Я хочу повидать мамочку.

Девочка отстранилась от отца и пристально посмотрела ему в глаза. Страх отразился у нее на лице мелкими вспышками дрожи.

— Мамочка хочет, чтобы ты теперь поехала к Белл и вела себя хорошо.

— Тайлер, — предостерегающим тоном произнесла Белл.

Тайлер поднялся на ноги и пристально посмотрел на сестру.

— Белл, — твердо произнес он.

Ему пришлось отдирать Кэтрин от своей ноги, а потом внести ее в машину на руках: по своей воле она туда садиться не хотела.

После смерти жены священника в городе некоторое время побаивались, что он отсюда уедет. Но он из города не уехал. Он взял на некоторое время отпуск, а затем вернулся — вместе с Кэтрин, а заботы о Джинни, объяснил он, пока взяла на себя его мать: она станет привозить малышку к нему в выходные. Тайлер и правда был теперь очень занят, он погрузился в активную деятельность, требовавшую от него поездок по всему штату: различные отделения Общества христианской молодежи Новой Англии, Сообщество духовенства прибрежных городов штата, участие в спецгруппе губернатора по борьбе с бедностью. При такой занятости и беготне горожанам было нелегко улучить момент, чтобы поговорить с ним. Но они понимали. Понимали они и то, почему теперь священник читает с листасвои проповеди, по-прежнему глубоким, низким голосом; он стоял, высокий, широкоплечий, и проповедовал о силе вечной Господней любви, о благоволении Иисуса Христа. Во время «кофейного часа» он ходил по комнате для собраний после службы, кивая то одному, то другому, пожимая руки и улыбаясь, — почти так же, как делал это раньше. Единственной приметой лежавшей на его плечах тяжкой руки трагедии было то, что его дружелюбие стало теперь несколько приглушенным, да еще неожиданное и мимолетное выражение растерянности, возникавшее порой на его лице.