— Блестяще! — воскликнула Лорэн. — Я тебя люблю!
И он был преисполнен радости и трепетного волнения, ибо для него служить пастором в этой церкви стало назначением весьма серьезным. Он был растроган добротой своих прихожан, тем, как они, время от времени, оставляли ему записки у двери его кабинета в церкви, хваля его за проповедь, говоря, как она их тронула. Он был растроган, когда дамы из Общества взаимопомощи пригласили его на одно из своих собраний в помещении, где прихожане обычно собирались после службы; он стоял в тот день — единственный среди них мужчина — и пел вместе с ними «О, что за друг нам Иисус», а потом ел сахарное печенье с бумажной салфетки, положенной на колено. Когда он сказал Лорэн, что было бы неплохо, если бы она вела молитвенную группу, глаза у нее стали очень круглыми и она воскликнула: «О господи, нет!» На этом разговор и окончился. Она же совсем скоро будет матерью. Жизнь надвинулась на Тайлера волной серьезности и дивной необычайности, и он чувствовал, что и в самом деле детство его осталось позади.
Молитва — его личная утренняя молитва — происходила теперь в алтарной части храма, где каждое утро он сидел в полном одиночестве. Он любил едва ощутимый запах плесени, простые линии высоких окон, ряды крашенных белой краской скамей, воздух, который, казалось, хранил в своем спокойствии все мольбы и надежды и страхи тех, что вот уже в течение полутора веков сидели на этих скамьях в смирении пред Всевышним. Если кто-то, случалось, заходил в храм, Тайлер поднимал голову и кивал пришедшему, а если люди выражали такое желание, он молился вместе с ними. Тайлер чувствовал себя безмерно счастливым, что получил это место.
Поначалу он пытался молиться дома, у себя в кабинете, вместе с Лорэн. Однако она не молилась вместе с ним, как он надеялся. Она говорила, что уже помолилась сама, одна, хотя, когда они жили близ Брокмортона, она часто ходила с ним в часовню и сидела рядом, молясь вместе с ним. Но в Вест-Эннете, когда он пытался молиться у себя в домашнем кабинете, он всегда знал, что она возится на кухне, и поражался, что кастрюли и сковородки у нее всегда так гремят, а если он заходил на кухню и спрашивал: «Лорэн, у тебя все в порядке?» — она отвечала: «Да, уходи. Иди к себе в кабинет и молись. Или делай, что ты там еще делаешь».
А дел у него было много. Приход его был невелик, но ему необходимо было познакомиться с членами Церковного совета, с диаконами, с членами различных комитетов; он просмотрел дела прихожан, протоколы приема пожертвований, списки учеников воскресной школы, старые сообщения священникам округа. Он проводил много времени с секретарем церкви Матильдой Гоуэн — приятной пожилой женщиной, которая приходила в церковь дважды в неделю по утрам, чтобы размножать программы на мимеографе и отправлять письма, а также звонить слесарю, если где-нибудь что-нибудь текло, хотя церковный сторож Брюс Гилгор прекрасно делал свою работу, поддерживая здание церкви в надлежащем порядке. Тайлер писал проповеди, переписывал их, заучивал их наизусть, делал все возможное, чтобы быть доступным любому, кто нуждался в его пастырском наставлении и помощи. А люди в этом нуждались. В самый первый месяц его служения в Вест-Эннете перевернулся трактор, придавив сынишку Тейлоров и сломав ему ногу. Тайлер провел час в зале ожидания больницы, беседуя с родителями мальчика. Как-то к нему в церковный кабинет зашла женщина, владелица небольшой почты, и сказала, что, когда она училась в старших классах школы, она родила мальчика и отдала его на усыновление. Не думает ли Тайлер, что ей следует признаться в этом мужу?
Тайлера страшила такая ответственность. Но он обнаружил, что, если слушать очень внимательно, ответ придет сам собой. Хороший врач знает, что диагноз хранится у самого пациента, говорил ему Джордж Этвуд, и, как оказалось, владелица почты сама хотела признаться мужу. Так она и сделала. Конец был вполне счастливым.
Другая женщина пришла к нему в кабинет и рассказала, что ее соседка, вдова Дороти, бродит по окольным улицам в любое время дня и ночи. Тайлер отправился навестить вдову и нашел во дворе ее дочь: она проводила день со своими маленькими детьми, бегавшими вокруг нее. На вопрос, где Дороти, он получил небрежный ответ: «О, она там, наверху». Он обнаружил старую женщину в ее комнате, привязанную к стулу. Она взглянула на Тайлера с благодушием школьницы и просто сказала: «Мне руку больно». Так что Тайлер позвонил другой дочери этой женщины, в штат Коннектикут, и вскоре бедную старушку отправили на Окружную ферму, которая Тайлеру показалась таким ужасным местом, что он мог посещать ее лишь очень нечасто, и даже тогда — совсем ненадолго. История с этой вдовой не на шутку его обеспокоила. Правильно ли он поступил? Действительно ли дочь из Коннектикута не прислала денег, чтобы можно было заботиться о ее матери дома?
А владелица почты снова явилась к священнику и рассказала, что муж ее принял эту новость хорошо и теперь у нее есть еще одно признание: у нее родился еще один ребенок, через год после первого, уже от другого отца. Сказать ли ей мужу и об этом?
Тайлер, в большинстве случаев, внимательно слушал и говорил о бесконечной Господней любви.
Несколько раз их с Лорэн приглашали на обед. В гостях у Берты Бэбкок Лорэн, сидевшая на мягкой софе, сказала:
— Ой, я терпеть не могла уроки английского языка! — И это сразу, как только Берта рассказала об уходе на пенсию после сорока лет преподавания этого предмета. — У нас была такая глупая старая тетка, которая подпирала грудь учебником по орфографии.
Берта, которая сама была большегрудой пожилой женщиной, страшно покраснела, и Тайлер на минуту утратил чувство реальности.
— Вот видите, — нашелся он, — как повезло вашим ученикам, что у них были вы. Уверен, никто из них не мог бы сказать, что терпеть не мог ваши уроки английского языка.
— Надеюсь, что так, — ответила Берта. — Но ведь на самом деле ты никогда не можешь быть уверен.
— Ваш пирог с голубикой совершенное объедение, — сказал Тайлер. — Думаю, Лорэн захочет попросить у вас рецепт.
Лорэн взглянула на него, на Берту.
— Ладно, — сказала Лорэн.
Но тут на помощь пришел муж Берты:
— Лорэн, держу пари, вы не так давно были настоящим живчиком! — И он широко улыбнулся, показав кривые и пожелтевшие от многолетних чаепитий зубы.
— Думаю, да, — откликнулась Лорэн.
Тайлер ничего не сказал Лорэн после визита: он принял решение ее не критиковать. Она такая, как она есть, — яснолицая, красивая молодая женщина, и если она говорит то, что говорить не совсем хорошо, пусть себе: он не собирается ссориться с ней из-за этого.
А ссорились они из-за денег. Он набросал бюджет, чтобы показать жене, сколько денег можно израсходовать за неделю на еду и другие покупки, и она была неприятно поражена:
— А что же делать, если мне захочется купить что-нибудь?
— А что тебе нужно? Скажи мне, и мы вместе решим.
— А я не хочу никакого бюджета! Не хочу, чтобы мне говорили: «Ты можешь истратить ровно столько-то»!
— Но, Лорэн, у нас есть всего лишь «ровно столько-то»!
— Ребенку нужны будут всякие вещички!
— Разумеется, ребенку нужны будут вещички. И мы их купим.
У Тайлера были небольшие сбережения от чтения проповедей во время его летней практики и от работы на неполной ставке в библиотеке, когда он был студентом. Однако он очень скоро понял, что не может говорить с Лорэн о деньгах без того, чтобы разговор не обернулся ссорой. И ему не хотелось, чтобы денежные проблемы расцарапали ту нежность, которую оба питали друг к другу.
Несколько раз, возвращаясь домой с какого-нибудь собрания, он находил жену в слезах.
— О моя милая, — говорил он ей тогда, — что случилось?
Лорэн качала головой.
— Я не знаю, — отвечала она. — Только я ужасно скучаю. Тебя целый день нет, и даже если ты дома, то сидишь у себя в кабинете и работаешь.
Иногда они отправлялись повидать его друзей по колледжу или в Брокмортон, на обед к Этвудам. Но ей нужен был кто-то в городе, с кем она могла бы поговорить. Он это понимал и сожалел, что ей нельзя обсуждать никого из горожан.