— Жене священника нельзя сплетничать, — объяснял он ей.

— Но ведь сплетни — единственная забавная тема для разговоров, — возражала Лорэн.

— Сплетничай на здоровье, когда поедешь в Бостон навещать подруг по колледжу. Тебе только нельзя сплетничать ни о ком из нашего города.

— Ты хочешь сказать, что, если я узнаю, что какая-то женщина была привязана на чердаке, я никому не смогу об этом рассказать?И что Лилиан Эшворт родила двух младенцев, когда сама была еще совсем девчонкой?

— Да нет, Лорэн. Не сможешь.

Теперь она уже рыдала.

— Тайлер, эти женщины из Общества взаимопомощи ужасны! Они никогда не смеются! Они устраивают этот свой «кофейный треп» и болтают только о том, как замораживать голубику, о своих домах, о темноте и холоде. И это просто… Это просто кошмар!

Он встал перед нею на колени:

— Ну, давай в конце недели съездим в кино в Холлиуэлл. Как тебе это, понравится?

Лорэн улыбнулась ему сквозь слезы:

— Эх ты, большой нескладный плюшевый мишка, и почему только я вышла за тебя замуж?

Он откинулся назад и сел на пятки:

— И почему же?

— Потому что я люблю тебя, большой старый дурень.

— И я тебя люблю. И ты можешь сплетничать со мной, сколько твоей душе угодно.

— Ну ладно, — сказала она, просветлев. — Расскажи мне, что ты узнал сегодня. Рассказывай мне все подробно, ничего не упускай.

Тайлер сел на диван рядом с ней:

— Я узнал, что Матильда Гоуэн молодой девушкой влюбилась в ловца омаров, но ее родители были против и отправили ее в Англию остудить пыл. Потом она вернулась и вышла замуж за Скоги.

— Отлично, — сказала Лорэн. — Это интересно. А откуда ты это узнал?

— От Оры Кендалл.

— Ох, вот это мне нравится, — сказала Лорэн, хлопая в ладоши. — Представлять себе Матильду молоденькой девушкой. Должно быть, она была хорошенькая. У нее и сейчас хорошая кожа.

— Кажется, она преподавала в однокомнатном школьном домике на острове Пакер-Браш, и я так понял, что этот ловец омаров был нанят отвозить ее ежедневно на остров и привозить после уроков домой.

— Ой, только представь себе! — Лорэн обхватила себя руками. — Представь Матильду — молодую и красивую и, наверное, в длинной юбке, и ветер треплет эту юбку вокруг ее ног, когда она выходит из лодки. Она учит полную комнату ребятишек, а потом идет к берегу по тропе меж кустов дикой розы, думая о своем рыбаке, и тут он и встречает ее в своих больших резиновых сапогах и помогает ей войти в лодку. Интересно, успели ли они стать совсем близки?

— Этого я не знаю, но сильно сомневаюсь.

— Конечно, но ведь точно никогда не знаешь, Тайлер. Должно быть, все же успели, иначе ее родители не отправили бы ее так далеко. Может, она там ребеночка родила. Может, именно это она там, в Англии, и делала. А когда она познакомилась со Скоги?

Тайлер покачал головой:

— Я рассказал тебе все, что узнал.

— Ну что ж, на один день сойдет. Неплохо, Тайлерок-пирожок.

Ощущать ее руки, закинутые ему на шею, было радостно и так же естественно, как голубое небо за окном. А потом она нашла себе подругу.

Кэрол Медоуз — тихая, спокойная женщина, в больших карих глазах которой было какое-то сияние, а ее нежное, цвета сливок, лицо, казалось, тоже светится. Ей было немногим за тридцать, хотя она легко сошла бы и за девушку лет на десять моложе, и в ее мягких, гибких движениях виделось что-то не от мира сего. Это могло быть результатом происшествия, случившегося с Кэрол за несколько лет до приезда семейства Кэски в город: Кэрол Медоуз уложила свою малышку спать и через некоторое — очень короткое — время, зайдя взглянуть на нее, обнаружила, что девочка невероятным, необъяснимым, ужасным образом мертва. После этого Кэрол родила еще трех детишек подряд, но стремилась замкнуться в стенах своего дома, ограничив свой мир почти исключительно мужем и детьми.

Медоузы жили в небольшом доме с красной гонтовой крышей, далеко за городом, на холме, под широким пологом неба и с видом, открывавшимся на пастбища и купы деревьев. Сдержанную привлекательность этого дома несколько умаляло наличие четырех больших громоотводов, укрепленных на крыше. Их угрожающий вид, размер и целеустремленность как бы говорили: «Мы готовы к любой атаке!» В Эннетской академии, где Дэвис Медоуз преподавал естествознание, его считали странным. На своем столе, в банке с формальдегидом, он держал человеческий мочевой пузырь и с маниакальной настойчивостью рассуждал об угрозе энтропии и о последствиях ядерного взрыва в Хиросиме. Если бы Кэрол и знала о репутации мужа, это не имело бы для нее значения. У нее была открытая и любящая душа, и боль ее, после такой ужасной утраты, облегчилась тем, что Кэрол посвятила себя этому человеку. Несчастье связало их крепкими узами. Кэрол приняла его страх перед угрозой несчастья как что-то совершенно естественное и ничего не говорила ни по поводу уродливых громоотводов, ни о ремнях безопасности, укрепленных Дэвисом на сиденьях в их старом автомобиле. А когда он построил за их домом бомбоубежище, она и к этому отнеслась спокойно и покупала банки консервированных продуктов, койки, свечи, настольные игры. А в летние месяцы она соглашалась не позволять детям купаться в маленьком пластиковом бассейне, пока мужа нет дома.

Какой бы инстинкт ни привел Лорэн Кэски к Кэрол Медоуз, это был добрый инстинкт, так как деликатность Кэрол была естественной и глубокой, и, кроме собственного мужа, она никогда никому ничего из услышанного ею не пересказывала.

— Господь милосердный, я и понятия не имела, что вы живете в такой дали, — сказала Лорэн Кэски в тот первый день, усаживаясь и сбрасывая туфельку на высоком каблуке, а потом тщательно ее вытряхивая. — Боюсь, как бы чулок не поехал.

Она осторожно ступала по гравию, чтобы добраться до парадной двери, и Кэрол, наблюдавшая за нею в окно, почувствовала боль за эту молодую женщину, так нелепо одетую: белый льняной костюм для беременных, с красной окантовкой, на ногах блестящие красные туфельки на высоком каблуке, а с запястья на ремешке свисает плоская красная сумочка.

— Я заблудилась, — объяснила Лорэн, принимая от хозяйки чашку кофе. — Господи, у вас тут один неверный поворот, и так заблудишься, что много дней дорогу будешь искать. Ни на одной дороге нет названия. Почему, ради всего святого, ваши дороги все безымянные?

— Все, кто прожил здесь достаточно долго, знают, куда эти дороги ведут.

Лорэн открыла свою плоскую сумочку, достала оттуда пудреницу.

— Это представляется мне не очень-то гостеприимным — не называть дороги. А можно мне воспользоваться вашей ванной? Как там унитаз, хорошо спускает?

Кэрол указала кофейной ложечкой, куда идти.

— Насколько я знаю, там должно быть все в порядке.

— Тут у вас, на севере, туалеты в некоторых старых домах пугают меня до смерти. А вы знаете, что у Берты Бэбкок туалет сделан так, чтобы походить на отхожее место во дворе?

— Ну, Берта любит историю.

— Какое миленькое местечко! — сказала Лорэн, снова возникнув. — Тайлер терпеть не может, когда я писаю при открытой двери. А как ваш муж? Тоже возражает? Если честно? Тайлер иногда заставляет меня чувствовать себя просто ужасно.

— О, я уверена, он не нарочно!

— Ну, не знаю. Только я терпеть не могу этот вонючий старый дом, в который они нас засунули.

В следующий раз, когда Лорэн появилась в доме Медоузов, небо за окном было пронизано перламутровым сиянием, и для Кэрол оно было словно друг: она указала на небо Лорэн.

— О да, прелестно, — сказала Лорэн, даже не взглянув в окно. — Я стала такая толстая, чувствую себя как корова. Могла бы лежать вон там, на вашем пастбище.

— Но у вас же скоро будет маленький. Совсем скоро, — добавила Кэрол.

На Лорэн было голубое платье для беременных, и ее большой живот несколько опустился.

— Ох, смотрите, он все там заполняет, — откликнулась Лорэн, кивнув в сторону детского манежика, где на полу заснул младший ребенок Кэрол.