— Это ваш ответ?

— Да!

— А Спиридон Цацос? — поколебавшись, выдавил из себя Костас.

— Почему он должен бояться за меня больше, чем Костас за Ильву, а Карнеадес за Дафну?

Анастасия знала, что, называя Карнеадеса, она задевает больное место.

— Еще одна, — пробормотал Арис.

— Еще одна сумасшедшая, так ты хотел сказать?

Мужчины смущенно посмотрели друг на друга.

— Оставим это, — сказал Костас. — Сейчас у нас, к сожалению, есть заботы поважнее. То, о чем рассказывает Галинос, может быть правдой, а может и ложью. Если правда, то я не понимаю, почему он решил пробиваться в Салоники, а не в Афины. В Афинах у него свои люди, помощь, все то, чего ему здесь не хватает. Любое животное прячется в своей норе, в своем убежище…

— Не понимаю, — проговорила Анастасия, — люди ведь знают, что им грозит, если они попадут в руки полиции. Никто их силой в подполье не тянет.

Арис покачал головой:

— В партизанском отряде я не раз сталкивался с подобными вещами. Некоторые ну прямо ничего не боялись. Не знали они страха, и все тут. Видели мертвых, стонущих и корчившихся раненых — все было им нипочем. Пока не чувствовали этого на собственной шкуре. Иногда хватало пустяковой царапины… Вернувшись в строй, они знали, какой болезненной может оказаться рана. И с этого часа они дрожали при звуке любого выстрела, раздававшегося в горах. Смельчаки превращались в трусов. Потом, правда, большинство приходило в себя, но некоторых безобидное сквозное ранение навсегда превращало в духовного калеку. Знать об опасности и преодолеть страх не одно и то же.

— А если обнаружится, что он предал — как вы поступите? — спросила Анастасия.

— Это самый трудный вопрос, — сказал Ставрос. — М-да… На причале я видел кусок бетонной трубы. С такой со дна моря не поднимешься… Пойду возьму ее… На всякий случай… Даст бог, она не понадобится — тогда просто сбросим ее за борт. Эх…

Анастасии сделалось не по себе. Вспомнилась спокойная, размеренная жизнь в родительском доме. Там господа рассуждали о ценах на международных табачных биржах или об игре нервов в казино, а дамы сплетничали о светской жизни, о любовных историях миллионера-судовладельца Онассиса. Как далек их отполированный мир от тяжелых забот этих мужчин.

В ней вспыхнуло желание отступить, ограничиться ролью наблюдательницы, но она уже понимала, что никакого «вне борьбы» не существует. Есть та позиция и есть эта…

Вернулся Ставрос, положил на дно яхты тяжелую трубу. И тут показались Цацос и студент.

— Они вот-вот появятся, слежки нет, — сказал Стефанопулос.

Ставрос повернулся к Цацосу:

— Давай, ты тут разбираешься — отключи свет, никто не должен ничего видеть.

Пока Цацос отключал свет, Арис сошел на берег, чтобы встретить Дафну и ее спутника.

— Идите за мной, — сказал он им и направился к яхте. Галиноса ввели в совершенно темную каюту.

— Ну и темень здесь, — процедил он.

— Настолько темно, насколько требуется для нелегального собрания, — прошептал Арис.

Студент отвязал концы и оттолкнул яхту от причала. Анастасия завела мотор, и яхта отошла от берега.

— Вы чувствуете себя здесь как дома, — сказал Галинос.

Некоторое время они мерно покачивались на волнах; ничего, кроме спокойного стука мощного мотора, не было слышно.

— Начнем, что ли? — процедил Галинос.

Он услышал спокойный голос доцента:

— Разумеется. Первый пункт повестки дня: ваше сообщение..

Галинос коротко повторил свою историю. Он похвалил товарищей из руководства за их бдительность: по косвенным деталям им удалось установить факт несомненного предательства их бывшего вожака Карнеадеса. Сейчас эти детали подтверждаются неопровержимыми доказательствами: портретом, по которому полиция опознала его, издевательскими замечаниями и шуточками его палачей, когда он пытался все начисто отрицать, и, наконец, очной ставкой с Карнеадесом, совершенно сломленным человеком, который со слезами на глазах умолял его отказаться от сопротивления и подчиниться всесильной полиции, ибо в этом случае можно рассчитывать на некоторое снисхождение. Это невероятно грустная и омерзительная картина, но упомянуть о ней он обязан: какой смысл закрывать глаза на факт предательства, как это делал до сих пор человек, проголосовавший против…

В темной каюте воцарилось глубокое молчание. Ставрос сжал своей левой рукой, как клещами, руки Дафны. Галинос хриплым голосом попросил разрешения продолжать. Порывшись в карманах, он достал пачку сигарет и спички. Ставрос положил свою ладонь ему на руку:

— Не зажигай спичек! Воздержимся от курения…

Когда Галинос закончил рассказ, товарищи набросились на него с вопросами. Важнейший из них: как ему удалось добраться от Касторийского озера в Салоники? Готовый к этому вопросу, Галинос объяснял все подробно. Выйдя на берег, он перешел через шоссе, добрался до Алиакмона и спрятался там. Ночью он вернулся в Касторию и попросил убежища в одной церкви, делая ставку на то, что духовенство на низших ступенях относится к хунте отрицательно. Расчет оказался верным: поп спрятал его, кормил три дня и отпустил, снабдив одеждой, деньгами и божьим благословением.

— В какой церкви ты был? — спросил Арис.

— Я проник в нее ночью и ночью ушел, — объяснил Галпнос. — До сих пор мне в Кастории бывать не приходилось, просто не знаю, как она называется.

— А почему ты не пробивался на юг, в Афины? — поинтересовался Ставрос.

— Я думал, вас в первую очередь заинтересует то, что мне стало известно.

— Как ты попал в Верию? — задал вопрос Цацос.

— Не было грузовика, который довез бы меня прямо в Салоники.

— Ты сказал, что поп продержал тебя три дня. А где ты провел оставшиеся пять дней? На что жил? Где спал?

— Это что, допрос? — спросил Галинос.

— Ты угадал, — спокойно ответил Ставрос.

— Я считаю, что это неслыханно…

— Тут мы решаем, как себя вести, — перебил его Ставрос.

— А на что мне было жить? — обиженным тоном проговорил Галинос. — На те пару драхм, которые мне предложил поп? Ну, еще шофер меня подкормил… Где спал? Одну ночь в за брошенном доме, другую в пещере, а потом пьяный крестьянин прихватил меня с собой.

— Где? — спросил Цацос.

— В Агостосе, если я правильно запомнил.

— Да вам пришлось побывать бог знает где, — вскинулась вдруг Дафна, — на костюме должны были остаться следы такого путешествия. А я ничего не заметила…

— Мадам Костанос была столь любезна, что одолжила мне деньги, и я купил новый костюм.

— С чего это она так расщедрилась? И вообще — ей не показалось все это подозрительным?

— Она старая подруга моей матери, душа-человек. Я рассказал ей какую-то романтическую историю, будто меня обокрали. Она просто растаяла от сочувствия.

— Редкий экземпляр, — удивился Ставрос. — Греческая торговка, тающая от сочувствия, уже сама по себе редкость, но чтобы она выложила денежки чистоганом — в этом меня никто не убедит.

— Исключения бывают во всем. Вдобавок она уверена, что деньги я ей верну.

— А как насчет девушки, которая следила за нашим человеком? — спросил Ставрос.

— Девушка? Какая девушка? — спросил Галинос совершенно спокойно.

Ставрос промолчал. Да и что было говорить? Молоденькая девушка шла вниз по улице Рузвельта. Когда ее остановили, охотно объяснила, как и куда пройти.

— А где живет твоя мать? — спросил Цацос, просто чтобы нарушить возникшую паузу. Арис и Ставрос почувствовали, как Галинос напрягся:

— Сейчас ваш вопрос противоречит всем правилам. Вы создали такие условия для работы, что я, представитель ЦК, блуждаю в потемках, а от меня требуете мельчайших подробностей. Сотрудничать так невозможно! Я сообщу в Афинах, что конспирация стала для вас самоцелью. Пусть к вам пришлют другого, мне надоело играть в прятки.

Его резкий тон возмутил всех. Только Ставрос остался спокоен:

— При помощи «конспирации-самоцели» мы как-никак выпустили три номера газеты и готовим к печати четвертый, — сказал он. — Думаю, в ЦК это оценят. А твои упреки мы как-нибудь стерпим. Ты ведь сам нам рассказал, до чего полиция безопасности может довести человека. Карнеадес, видит бог, был из крепких. Если уж он позволил себе такую низость, как появление вместе с Юлианом возле универмага Лампропулоса, мы вправе заподозрить, что катастрофа у Касторийского озера надоумила его и Юлиана на романтическую историйку для тебя. Он придумал это чересчур поздно: газета с заметкой о бегстве некоего Георгия Мавилиса уже вышла. Не исключено, что тебя именно так и зовут, мы не знаем этого и знать не хотим. К тому же на фотокарточке — другой.